И статский советник ткнул пальцем в перчатке в сторону тускло светящихся окон воровской «хаты».
— Как только стекло разобьется, быстро поднимайтесь. Поможете нам мазуриков винтить. Ну, все понятно?
— Так точно, ваше благородие! — дружно ответили полицейские.
— Тогда вперед! — скомандовал Углов.
Он первый вступил в подъезд, в котором царил уже полный мрак. Тотчас из темноты раздался тихий голос:
— Кто такие? Зачем пожаловали?
— Вот как вы дорогих гостей встречаете! — упрекнул говорившего Углов. — А мы — гости дорогие, жданные! Маруха к Митьке приехала! Вот она, Маша! У нас, значит, товар, у вас — купец!
— А, так вы с Машкой? — догадался стоявший на стреме Лёнька. — А вы, значит, братья ейные?
— Ну да, я Еремей, а вот он, — Углов ткнул в Дружинина, — Евлампий. А где жених-то? Чай, ждет?
— Да, где мой сокол ясный? — подала голос Катя, изображавшая «маруху». — Истомился, поди?
— Не-а, тут такое дело вышло — налет намечается, — принялся объяснять Лёнька. — Вот Митьке пришла надобность отлучиться на час. Да вы не беспокойтесь, мы вас в лучшем виде примем. Извольте вот сюда подняться, в третий этаж, на хату. Там уж все для вашей встречи приготовлено.
На лестнице было почти так же темно, как и в подъезде. Ни фонарей, ни ламп у воров, как видно, не водилось, поэтому гостям приходилось полагаться на слух. Но вот наконец подъем закончился, они остановились на площадке третьего этажа перед обшарпанной, обитой войлоком дверью. Лёнька постучал условным стуком. Шагов внутри слышно не было — видно, дверь отличалась хорошей звукоизоляцией. Внезапно она приоткрылась, и в щели мелькнул чей-то глаз.
— Ты, что ль, пацан? — спросил сиплый голос.
— Открывай, Карлик, не пужайся! — отозвался провожатый. — Я тута не один, с гостями! Маруха к Митьке приехала, с брательниками!
— Ага, маруха — это хорошо! — произнес голос, и дверь открылась.
Прихожей в воровской квартире не было. Прямо от двери тянулся длинный узкий коридор. От него отходили три двери, и в конце виднелся проем в главную комнату. Оттуда в коридор падал свет и доносился звук разговора — точнее, ругани с густым добавлением мата. Впрочем, разглядеть все это хорошенько мешала фигура человека, открывшего гостям дверь.
Это был мужчина лет сорока, ростом под два метра, с длинными костлявыми руками и изрытым оспой лицом. Когда он раздвинул рот в улыбке, показались черные, сплошь гнилые зубы. Как видно, это и был Карлик, о котором говорил агент Синицын.
— Ну-ка, ну-ка, покажите мне вашу Машу, — проговорил он, отстраняя Углова и властно беря Катю за плечо. — Повернись-ка к свету, дай на тебя взглянуть. Ну, вроде ничего, Митька доволен будет. А вы, стало быть, братья? По воровскому делу разумеете?
— Разумеем, не бойся, — отвечал Дружинин. — Вот будет дело — мы себя покажем. А пока веди к столу — истомились мы с дороги. Да и белого вина откушать хочется.
— Идем, идем! — заторопился Карлик, повернувшись и провожая гостей в глубь квартиры. — Вот тута, справа, у нас, значится, кухня. Там Купчиха стряпает, угощение вам готовит. Мы вас вообще чуток попозже ждали. Но ничего, сейчас все накроем. Купчиха ради дорогой гостьи особо постаралась: котлет господских нажарила, она это умеет. Эй, Купчиха, слыхала, кто приехал?
Последний вопрос был адресован толстой бабе, орудовавшей у кухонной плиты. Она стояла к гостям задом, так что разглядеть ее и определить возраст не было возможности.
— Как не слыхать, слыхала! — неожиданно певучим голосом отозвалась стряпуха. — Оченно мне хочется на мою дорогую Машу взглянуть! Сейчас все дожарю, тогда кушанье подам — и насмотрюсь всласть.
— Насмотришься, насмотришься, — проворчал Карлик и двинулся дальше; гости за ним. Только Дружинин задержался у дверей кухни, словно хотел о чем-то спросить стряпуху. Что-то в ее словах его задело, а что — он сам не понял.
Между тем они вошли в главную комнату. В ней было не продохнуть от густого табачного дыма. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидели трое мужчин с картами в руках. Двое были белобрысые парни, очень похожие. Одному было на вид около двадцати, другой чуть постарше. Это, видимо, были Сенька с Колькой. Третий был франтоватый мужчина с тонкими усиками; в отличие от братьев, смоливших махорку, он курил тонкую черную папиросу, держа ее двумя пальцами. Надо полагать, это был Фонарь.
— Ну что, Карлик, садись, а то игра встала, — обратился он к костлявому великану.
— Ладно, посля доиграем! — махнул рукой Карлик. — Тута вон какие гости пожаловали! Скидай все со стола к такой-то матери! Лёнька, давай ложки-вилки таскать!
— Как же это мы без атамана сядем? — пожал плечами Фонарь. — Не по обычаю это!
— А мы не совсем сядем, а так, в прикидку, — отвечал долговязый. — Пока нальем, пока примем по одной, пока разговор поговорим — глядишь, Митька и вернется.
Карты исчезли, на столе стали появляться граненые стаканы, штоф с водкой, огурцы в миске, капуста, хлеб, разномастные тарелки.
— Ну, что, гости дорогие, сидайте! — произнес Карлик, указав «братьям» на два шатких стула по разные стороны стола. — А вашу Машу мы вон туда посадим, на лучшее место. И рядом с ней кресло чтоб свободное было, для Митьки. Да, а что, Художника нет?
И он крикнул, обращаясь в сторону еще одной двери, расположенной в углу комнаты:
— Эй, Художник, хорош на печи лежать! Айда к нам, тут гости приехали!
Послышались шаги, и в комнату вошел еще один человек. Углов и Дружинин смотрели на него с особым интересом (впрочем, старательно его скрывая). Наконец они видели перед собой человека, которого так долго искали!
Художник, он же Григорий Кругликов и негоциант Кузьмищев, был человек среднего роста, худощавого телосложения. Лицо его было лишено особых примет; узнать его в толпе было нелегко. Примечательными были лишь глаза: они у бывшего царского лакея были словно два буравчика — как вопьются в интересующего человека, так и просверлят насквозь.
— Садись, где место найдешь! — призвал его Карлик.
Углов, сидевший к вошедшему боком, поспешил подвинуться, так что возле него образовалось место, и Художник сел. Для предстоящей операции это было очень кстати. В общем, операцию уже можно было начинать. Углов уже и стакан под руку поставил — его было удобно метнуть в окно, подав условный знак полиции. Однако руководитель группы решил подождать, дать всем сесть. «Так их брать будет легче», — подумал он.
Едва Художник уселся, отворилась дверь, и Купчиха внесла сковородку с шипящими на ней котлетами.
— Ну-ка, давайте, отведайте моего угощенья! — приговаривала она, примериваясь, куда водрузить сковороду. — Вот, поближе к моей Маше дорогой поставлю! Дай-ка взглянуть на тебя, а то давно не видела…
Тут стряпуха взглянула на Катю, да так и застыла со своей ношей в руке.
— Постой, да ты кто такая? — воскликнула она. — Энто вовсе не Маша — я Машу в Москве видела, знаю! Ты куда Машу мою дела, гадюка?!
Сковорода грохнулась на стол, котлеты посыпались в разные стороны. Дальше откладывать не имело смысла; статский советник схватил стакан и наметился метнуть его в окно. Однако ему помешал сидевший рядом Фонарь — как видно, он соображал быстрей остальных. Ударив статского советника по руке, он выбил у него стакан, а сам выхватил откуда-то нож и воскликнул:
— Так вы, значит, все тут легавые?! Ах ты, гнида! Сейчас порешу!
Тут и до остальных бандитов дошел смысл происходящего. Карлик смахнул со стола свечи, и в комнате наступила темнота; лишь из коридора падал слабый свет. В этом свете Углов заметил, как справа от него метнулась к выходу тень — это Художник спешил покинуть комнату, ставшую ловушкой. Не обращая внимания на нож в руке Фонаря, руководитель группы метнулся за убегавшим и в дверях настиг-таки. Настиг, сделал подсечку и повалил на пол. Бывший лакей отчаянно сопротивлялся, однако Углов смог вывернуть ему руки за спину и связать заранее припасенной веревкой (наручников эта эпоха еще не знала).
Вокруг орали бандиты, потом раздался тонкий женский крик («Катя!» — тревожно пронеслось в мозгу статского советника), затем грохнул револьверный выстрел и еще один — это в дело вступил Дружинин. Зазвенело разбитое оконное стекло, на лестнице послышался топот множества ног, и над головой Углова раздался знакомый голос полицмейстера Глухова:
— А ну, стоять, мазурики! Вы меня знаете! Стоять, я сказал! Синицын, посвети!
Загорелся фонарь «летучая мышь». Он осветил лежавшего на полу бывшего лакея Кругликова, еще двоих бандитов, валявшихся у другого конца стола; вокруг одного из них, Фонаря, уже натекла лужа крови. Еще фонарь осветил Игоря Дружинина. Технический гений группы, с револьвером в руке, почему-то стоял на коленях возле стула, на котором продолжала сидеть Катя Половцева. Она была странно неподвижна. Лишь приглядевшись, Углов понял причину этой неподвижности: в груди у кандидата исторических наук торчал нож, вошедший по самую рукоятку.
