Рванулся вперед второй противник да рубанул лихо, наискось перед собой! Но я разглядел его движение, успел отпрянуть, подставив под клинок щит, и вражеская сабля, противно лязгнув, сломалась о широкий стальной умбон! Изумленный половец замер, раскрывшись в момент собственной размашистой атаки, а я ударил навстречу, через левое плечо к ключице… Удар больно отозвался в кисти, встретившись с человеческой плотью, прикрытой лишь стеганым халатом, а враг, отчаянно вскрикнув, рухнул на настил, зажимая рукой широкую рубленую рану…
Поединок занимает всего несколько секунд, и я выигрываю его, сумев занять более выгодную позицию в проеме хода, ведущего к боевой галерее, и позволив врагам атаковать меня лишь по одному! А по сходням уже спешат наверх дружинники, они наверняка переломят ход схватки на стене в считаные мгновения…
И вместо того чтобы устремиться вслед за ними в сечу, я возвращаюсь к арбалетам. Сипло выдохнув от натуги, поднимаю один сразу с треногой! Самострел этот с уже натянутым воротом, но пока еще не вложенной в него сулицей, его расчет поганые выбили самым первым…
Тяжелый со станком, зараза! Но мне хватает сил пронести его всего два метра и поставить на настил прямо в проеме, где я минутой ранее принял бой с половцами! Чуть ли спину себе не сорвал, зато теперь по бокам прикрыт узким проемом, да и со спины закрыт углом бревенчатой стеной надвратного укрепления. А спереди меня неплохо защищает собственно массивное тело «скорпиона»! Теперь из него можно жахнуть прямо вдоль стены, где разгорается рукопашная, да только пока вот врагов передо мной нет… Еще можно ударить и по вражеским лучникам, замершим на гребне вала – до тех, кто встал у останков надвратной башни, достану точно! Да и приголубить минующих насыпь татар вполне по силам… Они ведь столь плотно прут, что ни один из дротиков в «молоко» не уйдет!
И, словно спеша проверить достоверность собственного утверждения, я вкладываю сулицу в направляющий желоб, примеряюсь к останкам разрушенной, сгоревшей стены, после чего беру чуть ниже, чтобы наверняка попасть, чтобы дротик не перелетел цель… И нажимаю на спуск.
Хлопок!
– Да!!!
Первая же сулица смела то ли двух, то ли трех поганых, только-только миновавших насыпь да начавших скользить вниз по внутренней заледенелой стенке вала!
Так можно воевать!
Ратибор хмуро смотрел на все прущих вперед поганых, словно муравьи облепивших противоположную насыпь да бесконечно поднимающихся по уцелевшим лестницам. Уже кончились у защитников тына сулицы, камни и бревна, наполовину опустели колчаны стрел, а у тех лучников, кто все еще бьет из-за частокола, на каждого осталось едва ли по пятку срезней! Дальше все – запасы все кончатся… Правда, есть еще впившиеся в землю за стеной стрелы степняков, а сам тын полностью очищен от врага, и теперь его держит уже княжеская дружина… Поразмыслив, воевода приказал спустить вниз всех раненых и все оставшиеся стрелы, а еще скинуть на головы татар тела их соратников! Пусть знают, проклятые, что ждет их наверху… Уцелевшие ополченцы также покинули частокол по приказу Ратибора – пусть отдохнут и наберутся сил у гуляй-города. Многолюдство на боевой площадке тына сейчас только навредит, дав лучникам ворога новые цели, да и гриди пока без труда удержатся…
Туаджи с бледным лицом подскочил к Годжуру и принялся спешно докладывать:
– Темник! Позволь поведать, что сообщают кюганы – более двух тысяч нукеров уже легло в ров, тела их устлали его в высоту едва ли не в человеческий рост! А орусуты отбивают все наши атаки… Как и при штурме прошлой крепости, многие лучники врага встали за стеной и отправляют стрелы вверх, что набирают большую высоту и силу, а после срываются отвесно вниз, разя и раня твоих людей! И тын сейчас защищают свежие батыры врага, все облаченные в илчирбилиг или худесуту хуяг! Нукеры уже бродят сердцем, уже боятся подниматься наверх – орусуты сильны, они сбрасывают вниз тела наших убитых…
Гонец испуганно замолчал, привычно ожидая вспышки гнева, коими часто страдал Бурундай, но Годжур лишь глухо бросил:
– Продолжайте штурм. Иного выбора у нас нет… И пусть вперед идут нукеры в хуягах – сила ломит силу!
Выкрикнув это, кюган бросил тоскливый взгляд на деревянное идолище с бурым, измазанным темным ртом, подумав при этом, что неплохо было бы выманить орусутов предложением о переговорах. Пригласить послов, пообещать этому городу мир и ханскую милость… Только чтобы открыли ворота и дали припасов! А уж там ударить всей мощью тумена, потеснить защитников, заставить их отступить внутрь и на плечах их ворваться в крепость!
Хорошо бы… Но, демонстрируя добрую волю, придется оставить внешнюю стену, отступить, дожидаясь посланников, коли орусуты окажутся столь наивны! Впрочем, наивность – удел отчаявшихся, и когда кажется, что выхода нет, ты будешь готов ухватиться за любую возможность спасти себя и близких! Даже откровенно призрачную… Допустим, орусуты пришлют посланников, откроют ворота. Но если даже удастся схватить вышедших наружу, если даже бросить вперед всадников на самых быстрых лошадях… Разве успеют они быстро миновать наполовину заваленный проход бывшей башни и доскакать до вторых ворот, что отстоят на значительном удалении?! Да еще и по горе трупов?! Вряд ли… Договориться заранее, чтобы убрать тела убитых? А под шумок и проход расчистить? Возможно… Но все одно успеть проскочить даже галопом от одних ворот до других, пока их не закроют, никак не успеть. Да и сколь бы ни наивны были орусуты, наверняка ведь на стенах останутся их лучники, что встретят градом стрел пытающихся ворваться в крепость!
Нет, не пойдет. И потом, разве не сам Годжур обвинял Бату-хана в том, что он разгневал Тенгри убийством посла, и разве не то же самое он и сам удумал свершить? Нет, даже мысли такие стоит гнать от себя! Ибо только на поддержку божества и осталось уповать…
…Больше трех часов идет штурм и больше трех тысяч нукеров уже легло в периболе. Поредели, устали бешено рубящиеся дружинники, но, расстреляв последние стрелы, поднялись на стену лучники, сбили контратакой нукеров в бронях тургаудов, очистили тын, дав возможность вымотавшимся гридям отступить к гуляй-городу… И хотя и сами лучники также крепко утомились за время едва ли не бесконечной стрельбы (таковой она показалась им самим), но все же не столь тяжело им, как бывшим в сечи!
Но русичи еще держатся. Любовь к близким, оставшимся за их спинами в граде, да твердое понимание того, что защищают они свой дом, не дают сломаться даже смертельно уставшим воям! Но у поганых все иначе… Утренний запал их давно иссяк, а страх скорой смерти оказался сильнее голода и понимания того, что проиграй они, и голод все одно добьет их. Только чуть позже… Каждый из нукеров, кто успел миновать гребень внешнего вала, невольно находит глазами гору трупов своих соратников и внутренне холодеет – его ведь ждет та же участь! И хотя стараются татары о том не думать, так ведь все одно сбываются их самые страшные предчувствия – так или иначе поганые находят свою смерть.
И уже со страхом смотрит на Пронск ту-мен, но страх в душах покоренных быстро перерождается в ненависть к тем, кто заставляет их идти на штурм, кто заставляет их умирать на чужбине! Забыта жажда наживы и уверенность в том, что в этот день они насладятся всеми возможными благами в захваченной крепости… Наоборот, вперед теперь вышли старые обиды и затаившаяся ненависть к тем, кто завоевал их, поставил в ряды тумена, погнал вперед, на смерть… Мрачно притихли монголы – арбанаи и джагуны, понимая настроение своих нукеров и страшась, что начни они кричать и гнать людей в атаку плетью, как их растерзают свои же… Шлют гонцов-туаджи к Годжуру прочие кюганы, но последний и сам понимает происходящее, страшится, но не находит выхода…
Наконец приказал он отвести людей от стен непокорного града, а защитникам его послал вестника с предложением замириться, расчистить завалы трупов во рвах его и на валах да обещать мир в обмен на запасы еды.
