Нет, еще ничто не кончено – так думал Годжур, отпуская туаджи и готовясь ко сну в позолоченном шатре Кадана. Он распорядился дать нукерам хороший отдых и досыта накормить их, все одно завтра они добудут новую еду… Или умрут. Но мысли о последнем кюган гнал от себя, а сейчас он и вовсе размечтался разделить ложе с какой-нибудь беловолосой девой орусутов, вкусно пахнущей чистой кожей. Говорят, они все много и часто моются в банях… Для монгола подобные мысли были отвлечением от будущего тяжелого, опасного дня, что может кончиться или победой, или, наоборот, принесет скорбь и смерть… Да, смерть! Ибо Годжуру лучше умереть под стенами крепости орусутов самому, чем от рук палача разгневанного Бату-хана, узнавшего, что выборный темник не смог взять небольшой град, обороняемый горсткой защитников! Ведь ларкашкаки может приказать казнить не только его, но и всю семью в далеком монгольском кочевье… Да, лучше уж так…
Нет, нужно гнать от себя эти мысли, гнать! А сейчас – спать. Ибо душевная усталость кюгана была страшнее усталости сражавшихся днем простых нукеров, и сейчас ему требовалось хорошенько отдохнуть…
У костра одного из кипчакских десятков шел тихий, но напряженный разговор. Десятникарбанай как раз ненадолго покинул их, чтобы поговорить со своим земляком у костра соседей, и нукеры горячо спорили между собой, не боясь быть услышанными и наказанными тот же час:
– Нужно соглашаться с орусутами! Они сражались с монголами вместе с батырами нашего народа двадцать лет назад, они враги наших врагов! Перебьем их и получим от орусутов еду, возьмем себе сколько нужно лошадей и уйдем в родные степи! А там ищи ветра в поле: кто дознается, что подняли мятеж?!
Но горячо говорившего тут же осадил суровый окрик старшего и уважаемого в десятке кипчака Гашкая:
– Говори тише, Ураз, если тебе голова не жмет на плечах! Говори тише…
После того как молодой, чересчур порывистый нукер замолчал, Гашкай взял слово, и речь его была негромкой, но в то же время слышали ее все без исключения степняки:
– Орусуты – наши враги. Орусуты сражались с нашим народом раньше, сражаются и сейчас. Не думаю, что они соврали нам, в их правилах держать данное слово. Но, даже расправься мы с монголами этой ночью, что ждет нас в будущем? Коли прознают они про мятеж, не одним нам ни сносить головы – кочевья целиком вырежут!
Однако не успел закончить Гашкай свою речь, как взял слово Туган, искуснейший стрелок десятка и уважаемый за свое спокойствие и хладнокровие кипчак. Вот и сейчас он заговорил без напряжения в голосе, но при этом веско, будто взвешивая каждое слово, прежде чем произнести его:
– А разве это не главный повод обратить наши клинки против монголов? Они пришли завоевателями в нашу великую степь, они покорили Дашт-и-Кипчак огнем, саблями, кровью – нашей, кипчаков, кровью, что щедро пролита в каждом кочевье! Но разве наш народ прекратил борьбу? Разве хан Котян еще не сражается с Батыем, разве этой осенью не бились его нукеры с завоевателями? Приняв пищу орусутов, мы возьмем монгольских коней и присоединимся к орде Котяна, не боясь, что враг обернет клинки против наших родных! Или думаешь, Гашкай, что лучше погибнуть здесь, под стенами града орусутов, от голода, или их стрел, или под их топорами? Ты ведь слышал, у них вдесятеро меньше людей, но и их хватает оборонять стену, и стену эту не пробить без пороков… Мы не возьмем крепость и завтра, а что будем есть после? И сколько нас останется после третьего или четвертого штурма, который будет успешным? Сколько из нас останется в живых, сидящих сегодня за костром?! Ведь вся подошва тына уже завалена телами кипчаков, а когда прорвемся, то, верно, вал наших тел поднимется вровень с частоколом!
Гашкай заметно смутился, но попытался все же возразить:
– Но ведь монголы уверены, что нам удастся взять крепость на рассвете…
Туган улыбнулся:
– Они уповают на хитрость, что орусутов удастся выманить из града, удастся убедить их открыть ворота… Но орусуты хитрее монголов, они призвали нас истребить их ночью. И ты думаешь, они выполнят просьбу темника и отправят своих послов, дадут еду, если мы откажемся? Хах, ты рассмешил меня, Гашкай!
– Кому тут смешно?!
Грозный голос, раздавшийся из темноты, что плотным коконом обвила круг света у костра, принадлежал арбанаю Мерчи. Последний только что переговорил со своим другом и земляком Нартой, вместе с ним решив: самый лучший способ удержать нукеров в повиновении – это неизменно показывать им свою силу, подчеркивать превосходство собственного положения. Пусть верят кипчаки и прочие покоренные, что монголы не ведают страха! И ни на секунду не задумываются о том, что после происшествия при штурме Ижеславца в сердцах многих арбанаев и даже джагунов мог появится страх перед собственными людьми… Вот и сейчас Мерчи окрикнул нукеров злобно и резко, желая показать: сейчас кого-то ждет наказание, и арбанай ищет лишь повод и жертву своего гнева! Но прежде чем кто-либо из говорящих ответил ему, вскочил самый молодой нукер из десятка, Дышган, громко воскликнув так, что его услышали и у соседних костров:
– Мерчи, нукеры задумали убить тебя и прочих монголов! Орусуты подкупили их, пообещав еды за ваши головы!
Дышган был молод и труслив и вырос в западном кочевье, что одним из первых покорилось монголам. Все старшие мужчины погибли в боях с захватчиками, а мальчики воспитывались напуганными матерями в полном повиновении бывшему врагу… Дышган не был воином по своей сути и одновременно с тем отчаянно боялся любой мести монголов! И вместо того чтобы тайно предупредить Мерчи, он в голос закричал об опасности, ибо испугался, что дальние соплеменники из восточных орд уже убеждены Туганом и вот-вот набросятся на арбаная!
Арбанай же замер, ошарашенный криком Дышгана. Замерли и прочие кипчаки – все, кроме горячего Ураза, имеющего к монголам свой счет. Вскочив на ноги, он рванулся к десятнику, на ходу вырвав клинок из ножен, и Мерчи, закаленный в боях батыр, рванул собственную саблю да резко шагнул в сторону, уходя от удара! Пропустив мимо сверкнувшую полоску наточенной стали, он коротко ударил навстречу, разрубив горло Ураза… И упал на спину, смертельно раненый в грудь стрелой Тугана!
Не дольше прожил и предатель Дышган, зарубленный Гашкаем, а, убив труса, все решивший для себя нукер громко, яростно закричал:
– Бей монголов!!!
Клич кипчака потонул в звуках разгорающегося вокруг боя – после крика Дышгана он начался сразу у нескольких костров, вокруг которых отдыхали нукеры перед сном…
Однако в эту ночь уже никто не сомкнет глаз на стоянке татар! А кто сомкнет, тот не разомкнет их до самого Страшного суда…
Проснулся Годжур во тьме, сгустившейся над лагерем. Проснулся от какого-то плохого предчувствия, обернувшего кошмаром во сне, и теперь он долго пытался прийти в себя с гулко бьющимся в груди сердцем. Но что это?! Отголосок страшного сна в ушах или он действительно слышит звон стали и крики сражающихся?!
Еще не до конца проснувшись, темник выхватил из ножен саблю и бегом выскочил из шатра, в душе страшась, что орусуты вновь решились на ночной штурм! Кюган не был трусом и готов был тут же сплотить нукеров вокруг себя, повести их в бой – впрочем, трусов в монгольских туменах, покоривших Китай, огромную державу Хорезмшахов и бескрайнее море ковылей Дешт-и-Кипчак, было крайне мало!
Но, оказавшись за пологом шатра, Годжур никак не мог понять, что происходит в лагере и кто напал на него, почему идет бой! Где его телохранители, пусть и немного их было, всего десяток уцелевших тургаудов, охранявших покой его сна?!
Впрочем, телохранителей он вскоре нашел – перебитых стрелами, зарубленных, лежащих рядом со множеством убитых покоренных… Нукеры, как оказалось, нашли свой конец чуть впереди, на подъеме высоты. Смерть настигла их на боевом посту, но, судя по тому, что тургауды не успели облачиться в хуяги, враг напал внезапно…
Зашевелились нехорошие предчувствия в душе кюгана. Но, так и не успев ничего осознать и хоть что-то предпринять, он упал рядом с соплеменниками, пробитый сразу двумя стрелами… И каково же было его удивление, когда Годжур наконец-то понял, что срезни, забравшие его жизнь, ныне по каплям выходящую из ран вместе с кровью, принадлежат кипчакам…
