Через пару месяцев я узнал, что прошение камергера Сергея Алексеевича Всеволодского о возвращении ранее утерянного княжеского достоинства было удовлетворено.Теперь он со всеми потомками по нисходящей линии стал князем Всеволожским, в честь некоего Дмитрия Всеволожа, из смоленских князей, якобы его очень-очень далёкого предка, назначенного когда-то Дмитрием Донским наместником Нижнего Новгорода. То же право признано и за всеми его братьями. Императрица приняла решение утвердить ходатайство своего камергера без каких–либо обсуждений. В Сенате шептались, что это смехотворно, и теперь князем может стать кто угодно, имеющий достаточно денег, чтобы ему сочинили какую-то липовую родословную; но вслух решения государыни, разумеется, никто не обсуждал.
Ну что же, ma grand-mère, ты ловко всё провернула, нечего сказать. Когда прямая попытка подложить мне в постель горячую штучку не удалась, нашли красавицу-дворянку, чья семья очень хотела стать князьями, и вот всё получилось. Пять баллов, бабушка. Очень расчётливо и тонко! Думаю, ты получила удовольствие. Но только это ведь ничего не изменит: я совершенно не собираюсь, задрав портки, бежать под венец с первой же из привезённых мне немецких принцесс… и со второй тоже… и с третьей. У меня свои идеи на сей счёт, которыми я не могу с тобою поделиться.
Жаль, что у нас с Софьей так получилось. Никогда и никого не любил я так сильно и нежно; навряд ли когда-нибудь я смогу спокойно слышать имя София без душевного трепета! Но я знаю, это пройдёт. Похоже, сама, судьба ведёт меня — я возвращаюсь к первоначальному плану.
Глава 21
С началом 1794 года все более и более усиливались жалобы Австрии на Пруссию за ее требование пособий во Французской войне. 27 февраля австрийский министр иностранных дел Тугут писал Кобенцелю: «Император смеет ожидать с доверенностию от дружбы, великодушия и справедливости своей августейшей союзницы, что она соблаговолит неотлагательно воспользоваться своим первенствующим положением и употребит самые действительные средства для предупреждения и сдержки дальнейших неправд отвратительной политики Берлинского двора», имея в виду, главным образом их жадность. В это время Россия платила Австрии ежегодно по 400 000 рублей на военные издержки, но в марте 1794 года Венский двор кроме этого пособия стал просить еще корпуса русских войск для прямого действия против французов. Императрица страшно не хотела отдавать своих войск австриякам; но в этот раз этого удалось избежать: оказалось, что все наши войска нужны были в Польше.
После печального конца майской конституции для её приверженцев, как выехавших за границу, так и оставшихся в Варшаве, не оставалось ничего иного, как составлять заговоры, возбуждать недовольство и дожидаться удобного случая для поднятия восстания.
Тадеуш Костюшко после перехода короля на сторону Тарговицкой конфедерации оставил службу и сначала проживал в Варшаве, потом переехал во Львов, а оттуда. получив информацию о возможном его аресте, отправился в Лейпциг, где нашел тесный кружок непримиримых польских эмигрантов. Здесь, внимательно наблюдая за событиями в Польше, они раздумывали, как бы помочь беде своего Отечества. Сначала решили обратиться к Венскому двору, но не получили оттуда никакого ответа. Потом придумали послать кого-нибудь во Францию с просьбою о помощи; выбор пал на Костюшко, и он отправился в Париж.
Добравшись до Франции, он обратился к Робеспьеру но тот отделался от него неопределенными и неверными обещаниями денежного пособия и помощи со стороны турок. Костюшко возвратился в Лейпциг ни с чем; и тут-то явились к нему посланцы от подпольного Варшавского комитета с просьбою принять начальство над грядущим восстанием, обещая выставить более 20 000 штыков. Заговорщики объявили, что Варшава хочет непременно свергнуть невыносимое иго; что неудовольствие растет в стране день ото дня; что решились защищать варшавский арсенал, который русские хотят непременно взять, и надобно бояться, чтобы восстание в Варшаве не началось преждевременно само собою. Костюшко отвечал, что единственное желание его — сражаться за отечество, но, однакож, Варшава — не Польша: если варшавяне начнут восстание сами по себе, без поддержки всей страны, их непременно раздавят; но если они хотят действительно освободить любезное своё отечество, то должны прежде всего снестись с жителями и войсками во всей Польше и запастись средствами для борьбы. Несколько недель спустя пришло к нему письмо от того же Варшавского комитета с просьбою, чтобы Костюшко из любви к отечеству приехал бы по крайней мере в Краков, потому что все в страшном отчаянии, что пришел указ уменьшить войска, хотят взять арсенал и все хотят защищать его при малейшем движении русских войск. Костюшко, однако, полагал, что арсенал — пустяки в сравнении с важностью подготовить восстание по всей Польше, и дал инструкцию для генералов в воеводствах, чтобы они набирали людей, доставали оружие, припасы, деньги; в назначенное время генералы должны были прислать ему подробное донесение обо всем. Чрез несколько недель Костюшко явился в окрестностях Кракова, где имел свидание с двумя польскими генералами, посвященными в заговор, и, видя, что ничего еще не сделано по его инструкциям, уехал в Рим, оставя письма к генералам, в которых уверял, что всегда будет с ними для защиты отечества.
В Лейпциге после этого решили вновь отправить посланника во Францию, чтобы объявить тамошнему правительству, что отчаяние заставляет поляков взяться за оружие и просить денег; но внутриполитический кризис во Франции не оставлял надежды на серьёзное содействие польскому восстанию. Однако же, чтобы подбодрить подпольщиков, им передали, что французы обязательно помогут; и вот в таком взаимном обольщении, преувеличивая друг другу успехи и замалчивая неудачи, поляки бодро двигались к завершению своей национальной драмы.
Между тем в Польше все сильнее и сильнее волновались военные слухом об уменьшении армии; чтобы предупредить эту меру, заговорщики торопили восстание, приезжали в Варшаву к генералу Дзялынскому и требовали, чтобы до прибытия Костюшки он сделался начальником восстания, угрожая притом ему смертью, если тот не согласится. Дзялынский, скептически смотревший на всё это дело, но под угрозами вынужденный согласиться, всеми силами старался отсрочить вспышку, и единственно для успокоения горячих голов отправил в октябре 1793 года в Италию отыскать Костюшко и привезти его переодетого, если не в Варшаву, так хотя бы в Краков. Посланные возвратились только в январе 1794 года и объявили, что нашли «командующего» в Риме, откуда он поехал в Дрезден, велевши сказать в Варшаве, что дело еще не готово, что нет надежды на денежное пособие и вообще на иностранные дворы и что надобно отложить революцию до будущей весны. Ответ этот не понравился офицерам, но сделать они нечего не могли. Не везти же им Тадеуша в Польшу насильно!
Наконец, выдан был декрет Постоянного совета (так называлось тогда польское правительство) об уменьшении польской армии, назначенном на начало марта 1794 года. Горячие головы опять взволновались, хотели поднять возмущение немедленно — начались конференции, составлялись военные планы. Уже на 25 февраля назначена была тайная конференция заговорщиков, где собралось более 70 человек: тут уже не обсуждали, начинать ли без Костюшки или нет, — решали вопрос, начинать ли через два дня, или немного позже. Одни говорили, что ничего не готово: другие — что лучше начать сейчас, иначе при промедлении обязательно найдётся предатель, и дело погибнет.
Полномочным послом императрицы в Варшаве был в это время генерал Игельстром, человек, давно знакомый с Польшею, и отличавшийся точным исполнением приказов. Но, как это часто бывает, верный исполнитель чужих приказаний, Игельстром оказался не совсем состоятельным, когда пришлось самому быть главным распорядителем; оказалось также, что, несмотря на давнее пребывание свое в Польше, он совершенно не знал поляков. Между жителями Варшавы в это время поднялся сильный ропот вследствие помещения русских войск, и особенно офицеров: благодаря страшной коррупции среди польских чиновников, вознаграждение за «зимние квартиры» получали только избранные; простые люди должны были держать постояльцев даром, тратить большие деньги на отопление и содержание своих квартирантов в столичном городе в зимнее время. Игельстром, слыша все эти жалобы, и желая сделать облегчение городу, вывел часть русских войск из Варшавы; но ропот не уменьшился, а силы гарнизона сократились, что только ободрило заговорщиков.
