В результате большая часть русских войск, стянувшихся под начальством генерала Новицкого, ушла из Варшавы, не зная, что делается у квартиры Игельстрома, и предоставила, таким образом, своего главнокомандующего судьбе. Надо признать, что русского войска для подавления мятежа было вполне достаточно: польских сил было не более 1200 человек регулярной армии и столько же повстанцев из народа. Но неожиданность нападения и общая растерянность сыграли свою роль: даже небольшие отряды инсургентов, действовавших в прекрасно знакомой им городской местности, наносили очень существенный вред. Так, одному батальону была очередь говеть на Страстной неделе, и в Великий четверг, в день восстания, он находился в церкви для приобщения Св. Таин; здесь он был окружен повстанцами, перерезан или разобран в плен.
Три дня небольшой, в 250 человек, отряд Игельстрома отбивался у квартиры военачальника на Медовой улице. В первый день отбиты были все нападения повстанцев. Ночью Игельстром сжег секретнейшие бумаги, но не решился оставить своей квартиры и выйти из города, воспользовавшись темнотою, хотя ему и представляли, что на другой день может быть плохо, потому что о русских войсках, которые могли бы прийти к нему на помощь, не было слышно (основные силы нашей армии уже ушли из Варшавы). На рассвете другого дня повстанцы начали нападение на квартиру генерала со стороны Подвальной улицы, открыв по нему убийственный огонь. Игельстром приказал сменить позицию, но и новое положение было не выгоднее старого: тут русские попали под перекрестный огонь. Видя невозможность удержаться в городе, и не собираясь сдаваться, особенно после гибели своего юного родственника, Игельстром начал отступление и под выстрелами, преодолев множество затруднений, пробился со своим маленьким отрядом за город и соединился с пруссаками в Повонзках. Вместе с этим отрядом вышел из окружения и Николай Зубов, брат фаворита. Маленькие русские отряды, оставшиеся в разных местах Варшавы, после упорного сопротивления были истреблены или пленены.
Волнения в Варшаве не затихали. Польский король, пытавшийся усидеть на всех стульях сразу, справедливо попал под подозрение восставших. 8 мая король выехал погулять из Варшавы в Прагу: народ взволновался, думая, что он хочет бежать к русским, и правление прислало просить его, чтобы он не выезжал больше из Варшавы даже в предместье. Между тем чернь бесновалась и по другой причине: она требовала казни лиц, известных своею приверженностью к России. Здесь власти поспешили удовлетворить требованиям народа: 9 мая были повешены несколько высших должностных лиц, включая епископа Мосальского. Народ не был доволен: он требовал новых жертв. Возвращались непримиримые в отношении России эмигранты, всюду создавали импровизированные отряды, вооружённые в основном косами. В России уже разворачивали армии для окончательного поражения Польши: главная схватка была впереди.
Глава 22
Я тем временем семимильными шагами скакал по пути прогресса наук. Огромное внимание и время потрачено было на извлечение из глубин памяти обрывков научных сведений, когда-то давно, главным образом ещё в школе почерпнутых в моей предыдущей жизни. Я создал научный секретариат из четверых русских учёных, ассистирующих маркизу Пюисегюру во время сеансов гипноза. Василий Владимирович Петров поставлен на электротехнику, гальванику и смежные отрасли химии; Василий Михайлович Севергин — химия и физика; Лев Фёдорович Собакин — общая механика, двигателестроение, Иван Иванович Лепёхин — на все отрасли биологии, добычу полезных ископаемых, географию и сельское хозяйство.
Работа поставлена следующим образом: сначала маркиз вводит меня в гипнотический транс. Не всегда это получается: бывает, если я встревожен или устал, добиться нужного состояния не выходит. Затем уже один из «секретарей» задаёт мне вопросы об устройстве тех или иных интересующих меня механизмов, сначала по написанной мною бумажке, а потом задаёт и уточняющие вопросы, если сам он не понял суть моих ответов. Бывает, я отвечаю так, что меня не понимают: это происходит, когда я использую неизвестные в этом веке термины, ссылаюсь на ещё не родившихся учёных, или на ещё не сделанные открытия. Тогда ответы мои записывают, и я после выхода из гипноза совместно с моими секретарями начинаю их «расшифровывать».
Все четверо строго предупреждены и дали подписку «о неразглашении», причём кары обещаны совсем не согласно уголовных законов Российской империи. Иной раз после сеанса на меня смотрят совершенно круглыми глазами — обычно так бывает, если я случайно обмолвлюсь о каких-то политических или культурных реалиях 21 века. Вот и сегодня Василий Владимирович, всегда невозмутимый, «на все пуговицы застегнутый» молодой учёный, после сеанса, посвященного электрогенерации, смотрит на меня, будто бы видит в первый раз.
— Ну что же, — рассматривая схему, нарисованную мною во время сеанса, с удовлетворением произнёс я, — вот в таком виде всё это должно работать…Как вы, Василий Владимирович, изволите лицезреть, устройство генератора переменнаго току и электродвигателя в целом идентично. И там и там — статор и ротор, но в одном случае взаимодействие катушки проводов с магнитным полем приводит к образованию электричества, а в другом, наоборот: электрический ток, проходя сквозь обмотки, влечёт возникновение механического движения! Надобно будет срочно выполнить модель, пока — самую простейшую, а затем уже будем совершенствовать до применимого на практике образца…
— А чем прикажете делать изоляцию? –почтительнейшим образом спрашивает Петров, записывая за мною свинцовым карандашом в блокнот.
— Лабораторные образцы можно изолировать и вощеной бумагой, а вот что посерьёзнее — уже нужна каучуковая изоляция.
— Каучуковая?
— Да, такое вещество. Недавно доставили нам партию из Бразилии, теперь господин Севергин практикуется в вулканизации. Как будут положительные результаты, сразу надобно заниматься изоляцией медных проводов. Как у вас обстоит дела с электрическим телеграфом?
— Весьма преизрядно: модель работает в полном соответствии с вашим предсказанием!
— Отлично. Надо продумать, как ловчее делать все его компоненты массовым порядком, да и налаживать дело.
— Это устройство заменит оптический телеграф?
— Да, и, как вы, конечно же, понимаете, оно будет лишено многочисленных недостатков этого устройства. Засим, на сегодня, всё. Не смею задерживать, Василий Владимирович!
Петров поднялся, затем, будто борясь сам с собою, неуверенно посмотрел на меня.
— Ваше Высочество, — нерешительно произнёс он, — а можно мне поинтересоваться…
— Конечно. Вы что-то не поняли и хотите уточнить?
— Нет, вопрос не касается научной работы. Вот вы в своих грёзах видели и мне говорили, что дамы будут служить наравне с кавалерами, и притом достигать самых высоких постов, вплоть до министерских! Неужели, и вправду, так будет?
Так-так. Похоже, товарищ-то смекнул, что мои научные знания вовсе не возникают из каких-то грёз, а получены в предшествующей жизни!
— А что же вас так удивляет? Ведь у нас теперь главное лицо во всей державе — императрица, сиречь женщина. Академией наук заведует женщина же. Что же тут хитрого?
— Но, право же… Екатерина Романовна, не говоря уже о государыне императрице — явление уникальное исключительное! Вы же говорили всё так, будто дамская служба наравне с кавалерами это дело общераспространенное и обыденное….
— Даже если так и есть — что же с того?
— Странно…
— Это весьма выгодно. Вы женаты?
— Да, Ваше Высочество!
— Ну, вот и подумайте, как было бы, получай ваше семейство два жалования вместо одного!
— Но, как же скажется служба в присутственном месте на женской нравственности? — поражённо вопросил Петров. — Уж я не поминаю даже про работу на мануфактурном заведении!
— А нравственность надобно укреплять воспитанием, а не запретом появляться на улице! И, примите во внимание — безделье и праздность наипаче влекут вред нравственному состоянию, что мне неоднократно сказывал генерал-аншеф Суворов, наблюдая состояние вверенных ему войск… А к особам женскага полу это в полной мере относится. Когда голова занята делом, глупым мыслям в ней места не найдётся. Так что, да: будут ещё и дамы-служащие, и заводские рабочие и учёные. И премьер-министры будут! Мы, конечно, сие навряд ли увидим, но дети наши — вполне!
