Моня ныл, что простудился, и сразу ушел к себе (в смысле на квартиру Зубатова), в результате мне одному пришлось распрягать и вытирать лошадей. Когда я, наконец, вошел в дом, то наткнулся на Люсю, которая спускалась по лестнице. Губы её распухли:
— Ты бы помылся, что ли, — осуждающе покачала она головой, — выглядишь, как чучело. И несет от тебя, Капустин. Совсем от рук отбился. Надо тебя на следующем собрании пропесочить. Чтоб знал!
— Ты бы за собой лучше следила, Люся, — в тон ей ответил я, — а то смотри, чтобы на следующем собрании тебя не пропесочили!
— Меня? За что? — подбоченясь, усмехнулась Люся.
— За шашни в рабочее время! — огрызнулся я и вошел в комнату.
Люся что-то там ещё возмущалась, но я захлопнул дверь. В комнате я сразу же устало рухнул на кровать.
— Хоть бы разделся сперва, — недовольно проворчал Енох, — Моня тоже говорил, что вы провонялись на пожарище. И Люся эта. А постель, между прочим, чистая.
— Отстань, Енох, — вяло отмахнулся я. Голова после этого «приключения» продолжала болеть. Надо будет сходить в местную больничку, вдруг там сильное ранение, кровь-то присохла, а то голову помою и обратно кровотечение начнётся. А, может, там вообще нужно швы наложить.
— Посмотри на дощечку, — раздался глухой голос Епифана из куклы.
— Генка, смотри, дощечка! — одновременно с Епифаном крикнул Енох, когда я уже начал проваливаться в сон.
— Что за дощечка? — равнодушно пробормотал я, не открывая глаз.
— От Мими! — сообщил донельзя удивлённый Енох. — Нацарапала послание тебе.
— От Мими? — сон моментально пропал, а я аж подскочил на кровати. — Она что, писать умеет?
— Получается умеет, — сказал Енох и поторопил меня, — давай читай! Что там у неё случилось?
— Сейчас! — я подскочил с кровати и бросился в тот угол, где обычно любила играть Мими. Сейчас там ни куклы, ни самой Мими, не было, зато лежала небольшая дощечка.
Я схватил её. На потемневшей поверхности было криво накарябано:
«ХоХоту».
— Офонареть! — я где стоял, там и сел.
— Что там? — поинтересовался Епифан из куклы.
— Не твоё дело, — огрызнулся Енох, — сиди там и помалкивай. А то Генка сейчас мигом тебя упокоит! Не говори ему, Генка!
— Епифан, — проигнорировал угрозы Еноха я, — а давно Мими приходила?
— Да где-то за полчаса перед твоим приходом, — раздалось из куклы. — Бросила дощечку, сказала «ы» и ушла.
— Что будем делать? — спросил меня Енох.
— Надо возвращаться в Хохотуй, — вздохнул я и печально посмотрел на пелену дождя за окном.
— Моня будет счастлив, — издевательски хохотнул Енох и вкрадчиво спросил, — так я пошел его будить?
— Давай, — кивнул я, размышляя, что делать. Мокнуть под дождём не хотелось. Но Мими не стала бы оставлять послания, если бы не было веского повода.
Так что нужно вставать и идти.
Но прежде, чем идти, я сунул в рюкзак куклу с Епифаном и велел молчать.
Мы вернулись в Хохотуй ближе к вечеру. Дождь прекратился, но было сыро.
— Гудков тебе голову оторвёт, что ты без спроса лошадей взял, — шмыгнув покрасневшим носом, буркнул Моня-Зубатов, который был крайне зол, что ему пришлось обратно возвращаться.
— Тогда я на тебя сопру, — ответил я, — скажу, что мне Зубатов велел. Как хочешь потом с ним, так и разбирайся.
— Это неэтично! — возмутился Моня. — Почему ты ко мне стал плохо относиться?
— А ты сам подумай! — вставил свои «пять копеек» Енох.
— Это ты от зависти говоришь, — отмахнулся Моня, — сам мечтаешь заполучить тело, и завидуешь мне лютой завистью. И тут ещё надо посмотреть, почему Генка на меня крысится. Думаю, что это ты его настроил…
— Тихо! — прервал зарождающуюся ссору я.
Мы до Хохотуя ещё не доехали. Находились в лесу на дороге, от которой шла развилка. Видно было, что там никто особо не ездил. А тропинка была вытоптана грибниками скорей всего.
Так вот, с той стороны, куда шла эта тропинка, доносилось словно заунывное пение.
— Слышите? — шепотом спросил я.
— Поют вроде, — неуверенно кивнул Моня. — Может, бабы за ягодами пошли и поют?
— Это явно не народные песни, — покачал головой я: пение не напоминало фольклор. Скорее это было похоже на какие-то панихидные мантры, которые я в том, прошлом мире, слышал на Тибете.
— Может, хоронят кого? — предположил Енох.
— У нас, в православье, с песнями вообще-то не хоронят, — едко ответил Моня, который не мог простить Еноху нападок.
— Так, может, сектанты это? — парировал Енох.
— А ты бы полетел глянул, — велел ему Моня. — И нам бы рассказал.
— Стой, Енох, — сказал я и развернулся к Моне, — теперь уже ты команды нам отдаешь? Так может сам и сходишь?
— Если бы я был не в теле — сходил бы, — пробурчал Моня.
— А я говорил, не надо было его в Зубатова подселять! — раздался глухой голос Епифана из куклы.
— Заткнись! — хором сказали Енох и Моня.
— В общем так, — нахмурился я, — заткнулись все. Туда пойдём посмотрим тоже все вместе. Держаться рядом. Быть начеку. Если что — будем друг друга прикрывать. Енох, это тебя тоже касается. Не нравятся мне все эти непонятки…
Мы пошли тихо, стараясь не шуметь и не наступать на сухие ветки.
Пение усилилось. Я выглянул из-за лесного подроста молодых берёзок и осинок, который густо покрывал всё пространство промеж деревьями, и обомлел.
На небольшой, идеально круглой лесной поляне собрались люди. Человек пятнадцать. Посчитать точно пока было сложно, так как они постоянно двигались туда-сюда. И пели. В центре был большой камень-алтарь. На котором лежал человек, раскинувший руки и ноги в форме звезды. Понять, мёртв он или спит не представлялось возможности. Но больше всего меня ошарашило то, что в центре круга была и Мими. Валялась на земле изломанной куклой. То, что она живая (если это определение можно применять к Мими), выдавали конвульчивные движения рук и ног, которые изредка пробегали по её телу.
— Там же Мими! — вскинулся Моня, но я закрыл ему рот ладонью:
— Молчи!
Моня что-то загундосил, правда тихо-тихо.
— Я подлечу и послушаю? — спросил Енох.
— Если они смогли поймать Мими, то тебя тем более, — прошипел я, и Енох затих.
— Но Мими выручать надо! — пробормотал Моня, которому-таки удалось высвободиться из моего захвата. — Там Мими! Мы же не можем допустить, чтобы она погибла! В этом ритуале!
— И что мы можем? — едко сказал Енох, — их там почти два десятка. Колдунов этих.
— Давайте расходимся и с разных сторон попробуем послушать, а потом решим, — сказал я и первым пошел вперёд, подкрадываясь поближе.
Чем ближе я подходил, тем сильнее возникало давящее чувство. Я постарался не вслушиваться в пение и давление чуть снизилось. Люди, что пели, в основном мужчины (но были и женские голоса, только мало), двигались, словно неживые манекены, против часовой стрелки по кругу вокруг лежащего человека и Мими.
Я подошел максимально близко. Казалось, протяни руку и можно потрогать кружащихся людей.
— Ну что там? — голос Еноха прозвучал внезапно, так, что я чуть не выпрыгнул вперёд.
— Тихо ты! — прошептал я.
— Я не смог подлететь ближе, — пожаловался Енох, — там словно какой-то барьер меня не пускает. Видимо Мими потому и не смогла выбраться.
Тем временем один из людей под заунывные звуки песни подошел к распростёртому на алтаре человеку и вогнал ему в грудь нож. Толпа дружно ахнула и разразилась новой порцией пения.
— Божечки-и-и-и… — выдохнул Енох.
Я лишь сцепил зубы. Что может пятнадцатилетний подросток против почти двух десятков людей? Только пополнить ряды жертв на алтаре.
Тем временем пение возобновилось. Более того, оно становилось всё сильнее и сильнее, пронзительнее. Люди закружились в странном ритмичном хороводе. Они были как пьяные. Очевидно смерть жертвы опьянила их, привела в небывалое возбуждение.
Недолго думая, повинуясь какому-то ощущению внутри себя, я схватил камень и с силой швырнул в ближайшего человека.
