Ситуация, однако, изменилась в этот же день. В Зимний дворец неожиданно пришло письмо от подпоручика лейб-гвардии егерского полка Я. И. Ростовцева. Узнав о заговоре, он решил донести об этом. Позже Ростовцев так об этом вспоминал: «Твёрдо решившись спасти государя, Отечество и вместе с тем людей, которых любил и которых считал только слепыми орудиями значительнейшего заговора, я вместе с тем решился принести себя в жертву общему благу; написал письмо моё к государю Николаю Павловичу и…отправился в Зимний дворец…» Так как доносительство в Российской империи в то время повсеместно презиралось, — данный шаг считался концом его светской жизни. К слову сказать, были и другие доносы, например, были донесения капитана Майбороды и юнкера Шервуда, но они не шли ни в какое сравнение с письмом Ростовцева. Только подпоручик назвал точный срок выступления и методы заговорщиков.
«Ваше императорское Величество! Всемилостивейший государь! Три дня тщетно искал я случая встретить Вас наедине, наконец, принял дерзость написать Вам. В продолжение четырёх лет с сердечным удовольствием замечая иногда Ваше доброе ко мне расположение, думая, что люди, Вас окружающие, в минуту решительную не имеют довольно смелости быть откровенными с Вами, горя желанием быть, по мере сил моих, полезным спокойствию и славе России…я решился на сей отважный поступок. Не посчитайте меня ни презренным льстецом, ни коварным доносчиком: не думайте, чтобы я был чьим-либо орудием или действовал из подлых видов моей личности; нет — с личной совестью я пришёл говорить Вам правду…Против Вас должно таиться возмущение; оно вспыхнет при новой присяге, и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России! Пользуясь междоусобиями, Грузия, Бессарабия, Финляндия, Польша, может быть, и Литва от нас отделятся, Европа вычеркнет раздираемую Россию из списка держав своих и сделает её державой азиатскою, и незаслуженные проклятия вместо благословений будут нашим уделом!»
Прочитав это письмо, Николай не на шутку встревожился и перестал вообще понимать, что ему делать. 12 декабря Александра II, теперь уже официально, провозгласили наследником престола. Папенька заявил мне при этом, что пока об этом никому говорить нельзя. Я вдруг явственно понял, что дела обстоят неважно, а Николай явно растерян. Дело шло к тому, что заговорщики возьмут вверх, и наша судьба окажется незавидной. Надо было как-то выправлять эту ситуацию.
— Почему нельзя никому сказать об этом, папенька?
— Не хотел говорить, сын. Но, думаю, что ты должен знать как будущий государь. Недруги затевают выступление прямо во время коронации, и как всё пойдёт одному Богу известно.
— А во сколько принятие присяги?
— В 11 часов утра.
— Хм…А почему бы её не принять в 6 утра?
— Не понял. Как это?
— Я так понял папенька, что вы уже знаете, кто против вас должен выступить, так почему бы тогда не привести к присяге не затронутые заговором части. Заговорщики же пусть подходят к 11 утра, как и должны были.
Николай ошалело смотрел на своего семилетнего сына, не понимая, что на это ответить. С трудом, оправившись от шока, он выговорил: «Но это как-то бесчестно же».
— В смерти нет никакой чести батюшка. Это просто смерть. Здесь я переиначил слова древнегреческого философа Диогена, который говорил совершенно обратное. Но, честно говоря, мне было плевать уже. Не хотелось умирать из-за каких-то глупых принципов, не для этого я проделал такой огромный путь.
Папенька снова на меня уставился… Но я уже чётко видел, что он сам боится до смерти, и ему подойдёт любое объяснение, дабы сохранить жизнь.
— Ладно, сын. Подумаю. Никому ни слова.
Надо сказать, что мои слова дали облегчение Николаю. Уже сидя в своём кабинете, он всё размусоливал про себя беседу с Сашей. — Какое иезуитство, какая жестокая хитрость от ребёнка. Уму непостижимо. Но пусть будет так, судьба страны висит на волоске, а устами младенца глаголит истина.
Рано утром 14 декабря на меня надели Андреевскую ленту и повезли в Зимний дворец. Погода была мерзкая. Шёл снег с дождём, карета проваливалась в рытвины. Сёстры капризничали, а фрейлины их успокаивали. На меня никто не обращал внимания.
Николай 14 декабря встал с постели затемно. «Нынче или я буду государь, или мёртв», — сказал он себе. Всю ночь он толком не спал, страх нагонял на него жуткие образы убийств государей, дворцовых переворотов. Николай молился с плачущей женой, а после этого сказал ей: «Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне проявить мужество и, если придётся, умереть, — умереть с честью».
В шестом часу утра в Зимний дворец прибыли все генералы и командиры гвардии. Николай прочитал им завещание покойного Александра I и полученный из Варшавы акт отречения Константина.
— Господа-офицеры, могу ли я быть уверенным в вашей преданности и готовности пожертвовать возможно своей жизнью.
Раздались громкие возгласы, что они положат за государя жизнь, без всякого сомнения. Николай отдал приказ ехать им по своим полкам и привезти их к присяге.
Члены Сената и Синода присягнули в 7 утра и также поклялись в своей верности.
Николай всё не мог успокоиться, он беспрестанно ходил туда-сюда и бросался к каждому курьеру, приезжавшему с новостями. Он ждал известий о заговоре, и вскоре получил их.
— Государь! — вскричал, едва вступивший на порог генерал-майор, начальник штаба гвардейского корпуса, Нейгардт. — Московский полк в полном восстании! Мятежники идут к Сенату! Прикажите двинуться против них первому батальону Преображенского полка.
— Пусть седлают конную гвардию. Дворец пока не покидать!
В кабинет вошла его супруга.
— Никс! У меня сердце не на месте. Я боюсь за тебя! За детей! Вдруг они ворвутся сюда…
Простившись с женой, Николай отправился на Сенатскую площадь. Там уже стояли верные ему полки. По свидетельствам очевидцев, Николай был бледен и растерян. Всем стало очевидным, что он не в силах отдать приказ на подавление мятежа.
— Дело идёт дурно, государь! — сказал Милорадович. — Мятежники не уходят с площади, я пойду уговорю солдат.
— Вразумите их, граф! Скажите, что их обманывают! Вам поверят.
Через полчаса Милорадовича увозят смертельно раненным с этих переговоров.
Александра Фёдоровна прошла в комнату, где находились дети. Все были сильно напуганы, один только Саша, усмехаясь, рассматривал какой-то альбом. Что за ребёнок такой? — шокировано смотрела она на него. Наконец, взяв себя в руки и оставив Машу, Олю и грудную Сашеньку под присмотром фрейлин, она вместе с Александром прошла в кабинет императрицы-матери.
Им освободили место у окна, пододвинули кресла. Окна кабинета Марии Фёдоровны выходили на Адмиралтейство, но видны были и набережная, и разводная площадь. Вся площадь была заполнена военными.
— Матушка, можно ли послать кого-нибудь узнать, что там?
Послали гонцов. Императрицу успокоили — государь жив.
Полагая, что Зимний дворец оказался почти без охраны, туда под командой офицера Н. А. Панова направился батальон лейб-гренадер для захвата дворца и царской семьи. Их, однако, встретили направленные Николаем гвардейский и сапёрный батальоны. Мятежникам пришлось отойти на площадь.
Тем временем к Московскому полку присоединились гвардейский Морской экипаж и часть гренадер. К правительственным частям подошли ещё Измайловский, Семёновский, Павловский и Егерский полки. Шум усиливался, на площадь подошли также рабочие и стали рядом с мятежниками. Стали раздаваться редкие выстрелы с обеих сторон, рабочие стали кидать в правительственные части камни и поленья.
— Ваше Величество, толпа растёт, они могут окружить войска. Могут и дворец захватить! Позвольте послать кавалерию!
Конная гвардия под командованием Алексея Орлова пошла в атаку, но потерпела неудачу. Выяснилось, что большинство лошадей были даже не подкованы, что привело к массовому их падению на гололедице.
К Николаю подъехал генерал-адъютант, начальник гвардейского корпуса. — Государь! Нужно ударить картечью. Отдайте приказ! Растерянный Николай кивнул.
