та.
Дону тоже было интересно: видал-то его не раз, а попробовать в голову не приходило – лучше каждый день кушать.
– Судя по цене, выше всех похвал. По факту, я коньяк терпеть не могу. Кто его разберёт, что за компот?
– В подарок везёшь? – намекнула Екатерина, что не в претензии, если кое-кто погорячился с угощением.
– В подарок. Тебе.
Вышло это у Инги нереально просто и душевно.
– У меня бабкина наливка с собой, – не чинясь, принялась отдариваться Екатерина. – Персиковая. Бабуля у меня на югах проживает.
– Вот это порадовала, – разулыбалась Инга, что и вовсе уж не лезло ни в какие рамки ни одного из её форматов. – Это я люблю. Но лишена, по причине лишенства бабуль. Сирота я, – вздохнула она и проводила взглядом окурок, поглощённый пропастью.
– Хреново, – посочувствовала Екатерина, отправляя следом свой. – Тебя перетащить, или…
– Ну, ты даёшь, – вяло потрясла перед её носом гордостью Инга.
Закрыла глаза и широко шагнула, едва не навернувшись с каблуков. Когда открыла, рядом стоял преданный чемодан. Дона одарили сдержанной улыбкой и холодным «благодарю». Услужливость мужчин для неё сродни чистки зубов: крайне полезно для здоровья, но скука смертная. Итак, в его безжалостно кастрированном приключении нарисовалась первая героиня. И она в нём не героиня, а, скорей, сценарист-подпольщик. А герой геройствует в своей особой плоскости, робко калькулируя итоги всех возможных событий.
– Добрый день, – прошелестел из недр купе сдержанный юный голосок.
Когда, бросив сумку, Дон выходил покурить, этого ребёнка ещё не было. Вряд ли она влезла в окно – оперативно оценил он пигалицу лет четырнадцати-пятнадцати с оттиском интеллигентности на милой мордашке. Та собралась в клубок посреди правой верхней полки и настороженно оттуда моргала.
– Добрый, – приветливо согласилась Инга.
Видимо, твёрдо решила не терять случайно подобранный драгоценный настрой побыть приличным человеком.
– У меня верхняя, – оповестила Инга, оборачиваясь к торчащему в коридоре Дону. – Значит, одна из нижних твоя.
Не сдержавшись, он выдал тайну наличия внутри хорошего воспитания:
– Вам помочь?
– Благодарю, что уступил мне свою полку, – чуть насмешливо сверкнули глаза этой стервы.
– Я имел в виду, забросить чемодан, – ответил насмешкой Дон, поднимая свою бывшую нижнюю полку.
– Естественно, – блеснула изысканным цинизмом лощённая красивая женщина.
– Донат. Можно Дон, – оборзел он и, покончив с похоронами чемодана, протянул руку.
– Первой руку подаёт дама, оболтус! Инга Александровна, – пожала она его лапу шелковистым наманикюренным совершенством.
Затем плюхнулась на скрипящую полку. Вопросительно уставилась вверх прямо в любопытствующие серые глазки.
– Маша, – послушно отрекомендовалась скромница и не выдержала: – Это у Вас «Лубутены»?
– Нет, это у меня «Маноло Бланик». Красная подошва меня пугает, – Инга устало шевелила пальцами ног над сброшенными туфлями. – А ты предпочитаешь «Лубутены»?
– Она тоже не любит красную подошву, – заметил Дон, не торопясь взлетать на верхотуру и зависнув в тесном купейном проходе. – Предпочитает более демократичные шнурованные бабуши.
Валяющиеся под столиком тенниски со стоптанными задниками и впрямь напоминали шлёпки.
– А слабо подарить ребёнку эти самые «Лубутены»? – предерзостно подкусил представителя буржуазии славный продолжатель традиций бандитствующего студенчества начала прошлого века.
Видать, позаимствованное у Катерины настроение продолжало свою разрушительную революционную деятельность. Инга призадумалась и поинтересовалась:
– У тебя какой размер?
– Тридцать шесть, – машинально брякнула девчонка и тотчас заколыхалась в волнении: – А вам зачем?
– Не бойся. «Лубутены» я тебе не подарю. Не обзавелась. А вот босоножки от Джимми Чу пожалуй.
– А это круче «Лубутенов»? – придирчиво осведомился Дон, наслаждаясь видом вспыхнувшей девчоночьей рожицы.
– Захлопнись! Бабушка встанет, а ты тащи взад чемодан, – приказала Инга, поднимаясь.
Белые босоножки на бесконечных шпильках, увенчанные путанкой тонких ремешков, привели воспитанную девочку Машу в панику.
– На этом ходят? – проинспектировал шпильки Дон, прежде чем передать подарок счастливице, живьём уходящей в стену. – Она с них не навернётся? У вас как, ноги свои? Не протезы?
– Пошёл вон, – проворчала Инга.
И закрыла за охальником тяжёлую вредную громыхающую дверь.
– Я… не могу!.. – сладострастно стонала за ней Маша.
Под такие стоны её пальчики обязательно должны ласкать тонкие завлекательные ремешки. Она что-то там булькала, пока Инга переодевалась, но та не отвечала. И закончила, признаться, в поразительно рекордные для светской дамы сроки. Хотя о подобных дамах с их сроками Дон имел лишь поверхностное представление: анекдоты, «Камеди клаб» с их же вуменами, и прочие подобные пристрастные источники.
– Заходи, лишенец, – пропыхтела Инга, сдвигая дверь. – А ты, если не в силах пережить подарок, передари его. Мне их всё равно не носить. Ноги, знаешь ли, подтяжками не омолаживаются.
– А зачем купили? – не поверила бдительная девочка Маша.
– Да, Бог с тобой. Стану я выбрасывать деньги на всякое… бестолковщину. Любовник подарил, – поведала опытная женщина, знающая цену своей красоте.
– А вы их мне. Он не обидится?
– А он больше не любовник, – хмыкнула Инга, собственноручно поднимая полку. – Он жених. И пока не станет мужем, мне всё можно. Дон, не церемонься. Бросай его быстрей – руки не железные.
Он хотел, было, поартачиться, запутавшись между снисходительностью уже почти мачо и обидчивостью всё ещё почти провинциального бабуина. Как-то не сразу сориентировался в смысле происходящего: его таки признали за мужика? Или машинально записали в мальчики на побегушках? Но аккуратно опустив чемодан и перехватив из женских ручек полку, Дон поймал
