краем глаза уважительный взгляд матёрой женщины. Угроза тягостного путешествия с капризной воинственной дамочкой отступила окончательно – Дон мысленно выдохнул.
– Так все говорят, – рискнула улыбнуться Маша. – Нет, честно, Инга Александровна. Вам вправду не жаль отдать такое?
– Пожалуй…, – деланно прислушалась Инга к «голосу сердца» и плюхнулась на полку: – Нет. Не жаль, – она хлопнула рукой рядом с собой, приглашая Дона приземлиться, и пояснила: – Жаль смотреть, как они умирают в гардеробе. А после выкидывать. Хотела подарить их Екатерине. Но, та почему-то ноги не носит. Предпочитает ласты. Дон, ты коньяк пьёшь? – залезла она в образовавшийся на столике объёмистый пакет.
Он, пожалуй, занимал половину её чемодана. Если так, то гардероб богатой невесты поражал скромностью – с учётом спортивного костюма нежного персикового цвета и кроссовок, напоминающих что-то балетное. Хотя главной частью гардероба Инги наверняка были набитые до отказа баблом карточки. А с ними двенадцатичасовая судьба Золушки мадам не грозит – в обносках ей не ходить, куда бы судьба ни занесла.
– Тиффон? – вспомнил Дон заманчивые обещания на перроне.
– Я тебе не барная стойка. Не выкаблучивайся.
– Коньяк не люблю, – прикрывшись извиняющимися интонациями, признался он. – Но, такую крутую штуку попробую. А водки нет?
– Издеваешься? – полюбопытствовала Инга, выставляя на столик вслед за коньяком Кристалловскую поллитру. – Маш! Давай, сползай.
– Я не пью! – испуганно пискнула та.
– А тебе и не наливают, – солидно окоротил малявку Дон. – Давайте помогу, – снял он увесистый пакет со столика. – Всё доставать? Ничего не зажилите бедному студенту?
– Устриц, маслины и сыр оставь Кате к коньяку. Клубнику… А её давай. Скормим непьющим. На всё остальное можешь смело разевать пасть.
– Я голодный, – честно предупредил Дон, любовно полируя взглядом выуженное заливное из языка. – Смертельно, – поспешно добавил, доставая приличную банку чёрной икры, и придирчиво уточнил: – Натуральная?
– Лично осетра доила, – хмыкнула Инга, нарезая чёрный хлеб.
– А это что там розовеет заманчиво? – оглядел Дон солидный контейнер.
– Сёмга. Стейки с чесночным соусом.
– Может, хватит? А то понравится. Потом хреново будет доживать жизнь на дошираке.
– Хреново доживать будет мне. С тобой, если ты с голодухи буянить начнёшь. Пока желудок не смажешь, водки не дам.
Столик трещал по швам. Дон бессовестно обжирался, мешая сёмгу с телятиной – под какой-то крутой байдой – и с нереально обалденными колбасками. Всякие там экзотические для провинциального студента копчёности даже не идентифицировал – бросал в рот под водочку и млел. Напротив Машка точила попеременно то колбаску, то клубнику. Вагон ласково покачивался.
Беседа с Ингой оказалась занятной. Она не грузила, чего-то менторски втюхивая сопляку или горячо отстаивая. С этой дамой было интересно и ненапряжно пить, хотя пьянки с девчонками Дон категорически не одобрял – те не умели себя вести. Вечно всё скатывалось к какой-то пьяной лабуде с выяснением отношений или разнузданными выходками. А вот Инга пить умела, хотя не слишком стеснялась в количестве.
После… пятой или седьмой Дон протрепался, что катит на юг зализывать раны. ОНА неплохая девчонка. Но его конкурентной борьбы с отпрыском московского банкира не выдержала – сдалась отпрыску в надежде на выгодный брак. А Дон… А что Дон? Нет, конечно, можно закусить удила и встрять в Московские гладиаторские бои за деревянный меч, что гарантирует свободу от рабской жизни офисного планктона. Стать каким-нибудь генералом от бизнеса. Средней руки – большего ему не достичь, ибо рожей не вышел. И на этом завлекательном месте вечно тестировать задницу на предмет сцепки с занятым креслом – новые гладиаторы из подрастающего поколения будут зубами в него вгрызаться, мечтая выдернуть под себя.
Потом как-нибудь однажды совершенно некстати осознать, что ты совсем иной породы. Что влез в чужой огород. Что свиное рыло никакой калашный ряд не украсит, сколько там не обретайся. Дальше, как по писанному: возненавидеть ту, ради которой всё и затевалось, уйти от неё к другой, воевать с бывшей, потерять нажитых с ней детей… И так далее по проторённому предшественниками пути. А пережить жизнь наново – как обещает народная мудрость вкупе с наукой – не выйдет. Нет уж, у него против всей этой бодяги иммунитет: он весьма прилично умеет себя любить. Так что, лучше удрать туда, где эта любовь напомнит о себе в полный рост. Что в данный момент Дон и претворяет в жизнь.
Поваляется с месяцок на берегу моря. Покувыркается с девчонками в палатке. Понажирается до посинения, чтоб на полгода вперёд отшибло – пятый курс шуток не любит. Затем уедет в свой родной городок – столицы его не манят. А дома его все знают. Там тоже свои олигархи водятся: крепкие, сибирские. И менеджера с московским дипломом охотно пристроят к делу. Ну, а дальше он не загадывал – с какой стати?
Потом он раздухарился настолько, что вздумал залезть в душу Инги – хотя слегка побаивался бабской новеллы о несложившемся. Но та оказалась просто молоток: небрежно поделилась миленькой байкой. Потрёпанная жизнью в бизнесе Джульетта – окрестила она себя – и собаку в нём съевший Ромео. Ей сорок пять, ему под шестьдесят. От неё разит ожесточённым разочарованием, от него… Псиной. Этот участник собачьих боёв за миллионные «куски хлеба» даже к приличному костюму не сменяет бульдожью морду на журнально-плакатный лоск.
Пара – закачаешься. Пресловутая мужская составляющая характера Инги настаивала: хозяйка точно знает, что делает, и замуж надо, раз человек подходящий. А вот женская хлопала глазками и просила уточнить: ради чего? Мужская – с присущим ей апломбом – безапелляционно и бескомпромиссно верила, будто хозяйка пользуется ею всегда. Женская весьма тактично умалчивала о том, что мужская половина – на самом-то деле – вечно обретается в офисе: прикованной на цепи. А во всё прочее её никогда не приглашали. Ибо незачем, коль уж Бог судил хозяйке носить на теле бюстгальтеры и пудру. Дона позабавил её внутридушевный срачник. Ему в
