Адливуне, потому что душа его еще наверху. И я знаю, где его кости. Он кричал и велел мне убить тебя… – Анэ ясно представляет, как Седна сдерживается, чтобы не завершить задуманное и не убить ее прямо сейчас. – Но я могу сжечь его кости. До конца, пока не останется ничего. И тогда он вернется к тебе.
Седна молчит долго. Самая тяжелая в мире тишина. Ее прерывают лишь бульканье воды и нескончаемый скрип колес. Иногда на пол громко падают капельки крови.
– Хорошо. Выдай мне его. Это… это все еще не жизнь. Но я согласна на вечный сон, если твой отец в нем будет кричать от боли.
Анэ вспоминает мягкий голос Апитсуака, его неловкую улыбку и длинный шрам в щеке. Напуганную девочку, бегущую к ней из темной пещеры иджираков. Безжизненную руку дочери Уярака.
Тела, засыпанные камнями и припорошенные снегом.
– Успокой духов, – тихо говорит Анэ.
– Что?
– Успокой. Духов, – повторяет она громче.
Миг – и десятки крабов подползают к Анэ, нетерпеливо клацая клешнями.
– Почему я должна это сделать? – Седна обнажает гнилые зубы, и белые глаза ее, кажется, светятся ярко как никогда.
Зажмурившись, Анэ быстро отвечает:
– Потому что люди тебя не предавали. Это сделали только наши отцы.
– И почему я должна тебе верить? – с тяжелым вздохом спрашивает Седна.
На это у Анэ есть четкий ответ. Она открывает глаза и смотрит в глаза богине – все еще светящиеся и страшные, но она старается видеть в них только человеческое. Изможденное и больное – даже спустя десятки, сотни, тысячи лет.
– Потому что я тоже верила своему отцу. Я ждала его. Терпела. Делала все, что он скажет. И… и я могла бы разозлиться на всех людей, но не стала. Есть добрые ангакоки и заботливые отцы. Злые люди и те, кто нас предает. Но люди… они разные. Среди них есть те, за кого нужно бороться. И я буду это делать. Всегда.
Седна вновь молчит, опустив голову и глядя на кровавые обрубки. Анэ старается на них не смотреть, со страхом ожидая ответа.
– Я долго думала, что мой отец собирался меня убить. Что… злился на меня. Не принимал мой выбор. И только потом… спустя годы здесь… я поняла. Когда его душа вернулась ко мне и я посмотрела на него. Он просто был трусом. Он испугался Ворона! Я бы поняла… я бы честно поняла… если бы он меня ненавидел. Но он просто испугался. И теперь он уже давно не мой отец. От него осталась лишь тень. Он мучается каждый миг пребывания здесь, но для меня в этом больше нет удовольствия. – И она поднимает на Анэ свой белый взгляд. – Я хотела проснуться. Я не хотела оказаться во сне. Но из-за твоего… отца… мне придется в нем остаться.
Анэ медленно опускает взгляд на свои руки. Только сейчас она замечает красные полосы на своих запястьях – видимо, богиня ранила ее, когда опутала волосами.
– Возможно, ты сможешь проснуться вместо меня.
Тяжело встав, Седна делает несколько громких шагов вперед. Анэ не шевелится, не дышит. Богиня кладет свой обрубок ей на макушку, и все перед глазами начинает расплываться и мерцать.
Приходит боль – одна яркая вспышка. Но Анэ не успевает даже закричать – все быстро заканчивается, вот ее тело вновь принадлежит ей самой, и руки, и ноги ощущаются так же легко и свободно, как и несколько мгновений до этого.
– Теперь ты знаешь, как вернуться домой.
– Подожди! – кричит Анэ, стараясь опередить Седну.
Она крепко стоит на ногах, но чувствует, что уже падает. Еще немного, и она исчезнет из Адливуна. Но ей нужно сказать главное.
Седна останавливается и смотрит на нее белыми глазами.
– Там… там, наверху, я увидела ангиаков. Я не знаю, когда они умерли и кем они были… но отпусти их, пожалуйста.
Седна медленно кивает, и Анэ чувствует такое облегчение, какого не испытывала, наверное, никогда.
– Отпусти их. Это невинные дети. Их души заслуживают мира.
Весь мир, вся жизнь для Анэ словно сжимается в этом моменте. Она застывает и почти умирает в ожидании ответа.
– Хорошо. Мне не нужны их души, – говорит Седна, и Анэ глубоко выдыхает, вот-вот готовая заплакать. – Приведи мне душу отца, иначе я убью всех в Инунеке. А потом возвращайся к себе в прошлое. Я… я не хочу тебя больше видеть. – Голос Седны дрожит, и на мгновение Анэ слышит в нем грустный голос той девушки, которой она когда-то была.
Земля под ногами резко исчезает, и Анэ падает в пропасть.
1800 год, 20 апреля, 00:00
Черная вода шумит на ветру, беспорядочно разбрасывая льдины.
Вся покрытая шкурами и кровью, Анэ пытается смотреть на танец отца и хоть немного унять дрожь в теле, но вместо этого молча смотрит на воду.
Море начало шуметь совсем недавно. И чем больше нарастают волны, тем хуже становится Анэ. Неприятная тревога сжимает сердце и стягивает кожу, так сильно, что этому невозможно сопротивляться.
Черная вода, светлые лунные блики. Анэ медленно охватывает взглядом камни, искрящиеся от воды, море и снег, наполовину скрывший ее ноги.
Впереди, перед костром, стоит отец. Пламени не мешает ни снег, ни ветер – и есть что-то в этом огне нехорошее, страшное, отчего Анэ покрывается мурашками, мерзкими и неприятными, хуже, чем окровавленная медвежья шкура на ее коже.
Карлимаацок рычит на всю округу и медленно подходит к костру. Отец начинает громко петь, и мертвец одним движением погружается в огонь. Мгновение – и над пламенем поднимается черный клубящийся дым, в котором светятся два белых глаза. Дух издает последнее горловое рычание – и замолкает, и огонь на миг окрашивается в черный. Анэ жмурится от ужаса, а когда открывает глаза, все уже проходит.
Отец продолжает петь, танцуя и подпрыгивая перед костром. Ритмично звенит бубен. Ничего не понимая и бездумно глядя на огонь, Анэ начинает раскачиваться вслед за бубном – он звенит в воздухе, звенит у нее в ушах. Голос отца доносится до нее урывками, и она даже не может повернуть в его сторону голову, будто невидимая стена отделила ее от отца, и все, что Анэ может, – это лишь смотреть вдаль и погружаться в музыку.
Волны нарастают. Тело становится все легче. Несколько мгновений – и вода уже со всей силы бьется о камни, и капли воды падают на ее щеки, раздирая их ветром и холодом. У Анэ стучат зубы. Трясутся руки. Она хочет завернуть их поглубже в анорак, хочет закрыть себя
