— Наверное, у них в райкоме уже выдали детские подарки, — подумал я, потому, что в машине пахло не только шоколадными конфетами, но ещё и мандаринами.
Снег в городе уже почти убрали, хотя снегоуборочной техники кроме тракторов «Беларусь» с ковшами и отвалами и самосвалов, я не видел. Зато на улицах было полно народа, который, с песнями и хохотом, чистил тротуары лопатами и носилками.
До райкома добрались минут за двадцать. Мигалки на машине не было и она двигалась в общем потоке. Только гаишные инспекторы, заметив номера, пропускали «Волгу» на перекрёстках, активно крутя палочкой.
В этом райкоме за всю свою жизнь я никогда не был. В других был: крайкоме, горкоме, Фрунзенском, Ленинском и Советском, Первореченском райкомах, а в Первомайском — нет. Удивительный фокус.
Райком был отдельно стоящим трёхэтажным зданием «советского ампира» и располагался он на улице Черёмуховая. Внизу на входе сидел милиционер, который проводил нас — особенно меня — внимательным взглядом.
Отдел по идеологии и сам его секретарь находились на третьем этаже в левом крыле. Там же в углу находился и «Первый отдел», табличку которого я заприметил издалека. Третьего секретаря на месте не оказалось. Об этом сказала девушка, вставшая из-за стола, едва увидев нас.
— Спасибо, что подменила, Светочка, — сказала помощница секретаря Нина Ильинична.
— Не за что, Нина Ильинична. Обращайтесь, мне не трудно. Всё равно Игоря Ивановича всё это время не было. Как при вас ушёл, так и всё.
— На нет и суда нет, — дёрнула бровью помощник и спросила меня: — Чай будешь? С печеньем? Ты же ещё после школы не кушал наверное?
— Меня завуч баснями кормила, — без эмоций сказал я.
— В смысле — баснями?
— Да, это я так… Не кормила она меня, в общем.
— Понятно. Поэт, значит? И музыкант? — спросила она.
— И то, и то понемногу.
— Ха! Понемногу! Ты знаешь, что плёнка с твоими песнями сегодня попала в кабинет первого секретаря?
— Нет. Откуда мне знать? Я контрольную писал по математике и диктант по русскому сегодня. А ещё значок ГТО получил. Вот!
Я показал на значок, прикреплённый на школьный пиджак с противоположной стороны от пионерского значка.
— Золотой⁈ Так ты ещё и спортсмен?
— Да, — сказал я, скромно умолчав о боксе и самбо.
— Понятно. И много у тебя стихов и песен?
— Стихов много, песен не очень, но на хороший концерт хватит.
— Интересно… И кто же тебя играть на разных инструментах научил?
Я пожал плечами.
— Да, никто, собственно… Взял гитару и стал ставить пальцы, чтобы звучала, как хочется. И всё.
— И всё… Понятно. И стихи сами?
— Стихи, я думаю, всегда сами.
— Ну да, ну да… Это точно. Ты пей-пей чай и печенье бери.
— Да, я уже и напился и наелся. Спасибо.
Я действительно, упорол печенье с чаем довольно быстро. Чай не был горячим, и я его выхлебал в четыре глотка. А печенье я старался не есть.
— Значит, наелся?
Я кивнул.
— Тогда сыграешь мне что-нибудь, пока Игоря Ивановича нет? Гитара не успела замёрзнуть?
— В машине жарко было, а чехол у неё утеплённый.
— Это как?
— Там старое моё пальто шерстяное в чехле.
— Ух ты! Сам, что ли, чехол шил?
— Мама помогала, — соврал я. — Что вам сыграть?
— Что хочешь. На твоё усмотрение.
Нина Ильинична откинулась на своём кожаном стуле и выжидательно стала смотреть на меня. Пристально так, с таким прищуром, что у меня, грешным делом, тревожно ёкнула селезёнка.
— Ох, не зря она меня качает… Ох не зря…
— Можно я сыграю и спою свою любимую?
— Пой-пой! — закивала нетерпеливо помощник третьего секретаря по идеологии Первомайского райкома КПСС.
— Но она про войну, — предупредил я.
— Про войну? — удивилась женщина и дёрнула левым плечом. — Пусть будет про войну.
Я запел действительно мою самую любимую песню из фильма «Офицеры».
— От героев былых времён[1] не осталось порой имён, — запел я и допел до конца.
Лишь после небольшой паузы Нина Ильинична кашлянула и неуверенно спросила:
— Это тоже твоя песня?
— Да, что вы⁈ Это же песня из кинофильма «Офицеры»! Он вышел два года назад. Не смотрели? Мы с мальчишками раз пять сходили.
Заметно было, что женщина облегчённо, но очень аккуратно, выдохнула.
— Конечно смотрела. Потому и удивилась. Я ж тебя просила своё что-нибудь спеть.
— Вы сказали «что-нибудь», вот я и спел. Я не понял, простите. Своё? А! Тогда тоже в тему…
Я начал гитарный перебор и запел:
— Война й-на, й-на, и на, и на, и на…[2]
К середине моего речитатива Нина Ильинична плакала, а в то время, когда я пел:
— Давай, за них, давай за нас, и за Сибирь и за Кавказ, за свет далёких городов, и за друзей и за любовь… вошёл мужчина в синем костюме-тройка в белой рубашке и тёмно-красном, почти бордовом галстуке. У мужчины было очень серьёзное лицо и то, что он меня не прервал, а зашёл и тихо притворил за собой дверь приёмной, означало то, что он меня слышал.
— Ну, не в коридоре же он подслушивал, — мелькнула мысль, но я не сбился. Слишком много раз я играл и пел эту, тоже мной любимую, песню. Допел и на этот раз, не сбившись и не заплакав, хотя очень хотелось. Всегда хотелось…
— Да-а-а-а-а… — долго протянул третий секретарь райкома партии, хмурясь и пряча блеск в глазах. — Убил! На повал убил. Надо же! Нину Ильиничну до слёз довёл. Такое даже у меня не получалось. Ранимая у вас душа, Нина Ильинична, как я погляжу.
— Да ну вас, Игорь Иванович! — махнула на шефа рукой помощница и выбежала из приёмной.
Ответственный за идеологическую работу среди трудящихся и граждан района смотрел на меня очень серьёзно, потом открыл дверь своего кабинета, вздохнул и позвал за собой взмахом руки. Кабинет был большой и по нынешним меркам богатый: деревянные панели на стенах, тяжёлый старинный стол с зелёным сукном, несколькими телефонами на нём и советского производства селектором. От стола отходило «т» — образное продолжение, за которым стояли стулья с высокими спинками. Всё, как у всех секретарей партийных комитетов разных уровней и высшего руководства предприятий и организаций.
— Садись, — сказал человек и отодвинул ближайший к его столу стул.
Я сел, предварительно оставив гитару стоять, прислонённой к стене у входа. Там между панелями имелась удобная «канавка», в которую легла «голова» грифа. Третий секретарь откашлялся.
— Эта песня тоже полностью твоя? И слова, и музыка?
— Да, — я кивнул.
— Хорошо… И много у тебя ещё таких?
— Таких, как эта много не бывает, — вздохнул я.
— Согласен, — кивнул головой третий секретарь райкома. — Песня хорошая и очень идеологически верно выдержанная. Про войну песни у тебя ещё есть?
— Про войну есть, а хорошие они или нет, не мне судить.
— Это хорошо, что ты так считаешь. А молодёжные? Про любовь? Или на бобине, это все твои песни?
— Какую бобину вы имеете в виду? Не ту ли, что украл у меня некий Виктор Попов?
— Он не украл, — поморщился Игорь Иванович. — Он проявил сознательность. Его брат — инструктор нашего отдела. Виктор специально продемонстрировал брату твои песни, потому что имеются определённые правила утверждения репертуара вокально-инструментальных ансамблей. Он, как руководитель, об этом знает. Ты, ещё маленький, не знаешь. Не всё так просто под луной, Женя. Идеологические противники нашего социалистического государства не дремлют ни днём, ни ночью. Но я не стану тебя мучить лекциями по борьбе с вражескими идеологиями. Подрастёшь, сам поймёшь. А не поймёшь сам, мы подскажем. На то мы здесь и поставлены.
— С нашей советской идеологией мне, как раз таки, всё ясно и понятно, и я её категорически поддерживаю, а вот то, почему он без моего разрешения переписал мои песни и, без моего ведома, отдал их кому-то, мне не ясно и не понятно. Лично я считаю, что он поступил подло, не по-товарищески и не по-комсомольски.
Игорь Иванович внимательно посмотрел на меня и даже кивнул.
