— Я тебя прекрасно понимаю и даже, в общем-то, поддерживаю, но идеологическая война, навязанная нам идеологическими противниками очень сурова и иногда требует оперативного, то есть — быстрого вмешательства. У Виктора не было другого выхода. Ведь ты же ушёл с репетиции, а твою плёнку он переписывал дома. Именно тогда он понял, что правильно будет, передать копию нам, чтобы мы оценили идеологическую составляющую твоих песен. Не суди его строго, он ведь не верит, что это песни твои.
— Почему? — деланно удивился я, хотя прекрасно понимал, «почему?»
— И я не верю до конца. Ты в зеркало часто смотришься?
— Не очень. Только когда умываюсь, да расчёсываюсь.
— Правильно! Как настоящий мужчина. Ну и что ты там видишь? Или, вернее, кого?
— Себя, кого ещё?
— Правильно! А ты кто? Погоди, не говори! Я сам попытаюсь догадаться… Мальчик, да? Ты видишь в зеркале двенадцатилетнего мальчика. Правильно?
— Ну, да… И что? — «тупил» я.
— А то, Женя, что ни в ближайшем своём окружении, ни в дальнем, двенадцатилетних мальчиков, подобных тебе, я не наблюдаю. А ты? Может, покажешь ещё одного?
Я, «типа», задумался и через некоторое время вздохнул и выдал:
— Ии я не наблюдаю. И что будем делать?
Тут пожал плечами Игорь Иванович.
— А что тут поделаешь? Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
— Я знаю, это из Гамлета.
Игорь Иванович рассмеялся.
— Ха! Теперь я точно уверен, что это ты написал все эти, — он достал из ящика стола бобину, положил её на стол и похлопал по ней ладонью, — песни.
— Хорошо, — сказал я, немного «подумав». — А можно, я в туалет схожу?
— Можно! А пойдём вместе? Я тоже торопился на встречу с тобой и не успел.
— А меня русыня замучила. Задержала после урока, — жаловался я, когда мы шли с Игорем Ивановичем в конец коридора другого крыла здания, того, где находился кабинет Первого секретаря райкома. Излив накопившееся, я помыл руки и вышел. Игорь Иванович уже ждал меня снаружи.
— А давай зайдём к первому секретарю? Он только что выходил и звал нас к себе. Ты не против?
— Это к первому секретарю райкома КПСС? — выпучив глаза, спросил я. — Конечно не против!
— Да. Его зовут Юрий Иванович, если что.
— А если что? — спросил я.
Игорь Иванович снова пожал плечами и сказал:
— Это на тот случай, если тебе захочется к нему обратиться.
Мне уже нравился третий секретарь по идеологии Первомайского райкома КПСС.
Первый секретарь оказался моложе третьего. Лет на пять… Он поднялся и вышел к нам из-за стола.
— Это и есть наш музыкальный гений? — спросил он идеолога.
— Так точно, Юрий Иванович. Это он.
— Нельзя так хвалить маленьких растущих «звёзд», — нахмурился я.
— Иначе что? — спросил первый, улыбнувшись.
— Иначе, звиздец наступит гению, — сказал я.
— Что-что⁈ — воскликнули оба секретаря в унисон.
— Звиздец! Это от слов: «звезда» и «конец». Конец звезде, короче.
Они оба так громко засмеялись, что в кабинет вбежала помощница первого секретаря. Первый вытирая слёзы правой ладонью, махнул на неё левой и девушка выбежала обратно. Она — я отметил — была гораздо моложе Нины Ильиничны и сильно симпатичнее. Да-а-а… Закипает организм!
Отсмеявшись, первый секретарь сказал.
— Я тут случайно мимо кабинета Игоря Ивановича проходил, повстречал его, и мы там немного постояли. Как раз ты песню о войне пел. Игорь Иванович потом зашёл к себе, а я остался «подслушивать». Чтобы тебя не смущать и песню не прерывать. Мне очень понравилась твоя песня. Особенно то место, про фотографию в альбоме.
— Да, сильная песня. Говорит, что ещё есть.
— Это хорошо. Мы тебя пригласили по другому поводу поговорить, но раз уж с этого начали разговор, так давай и продолжим.
Он помолчал.
— Понимаешь, Женя. То, что ты пишешь об Отечественной войне сорок первого года такие трогательные песни, говорит о том, что молодёжь и дети помнят о героях былых времён и они сопереживают потерявшим в ней родных и близких. И их, то есть вас, волнует будущее нашей Родины. Мы каждый год отмечаем годовщину нашей победы, вспоминаем героев, поминаем добрыми словами павших. И твои песни могли бы украсить, не побоюсь этих слов — «Великий праздник».
— Каким образом? — спросил я, чуть осипшим от волнения голосом и откашлялся.
— Ты бы мог выступить на праздничной сцене нашей филармонии. Какие-то песни спел бы сам, а какие-то спели бы наши филармонические артисты. Ты не против?
— Конечно не против. Я двумя руками «за»! — сказал я, сияя, как медный таз.
— Ну и отлично. Теперь о том, ради чего, собственно и пригласили… Да-а-а…
Первый секретарь райкома партии сделал паузу и посмотрел в окно, за которым снова падали, гонимые ветром, снежинки.
— Не знаю даже, как и сказать, — задумчиво проговорил первый. — Вот, говоришь с тобой и кажется, что ты взрослый, а перестаёшь говорить и видишь перед собой мальчишку.
Он снова задумался. Молчал я. Молчал и третий секретарь.
— Вот, ты мне скажи, зачем ты вываливаешь ворох своих песен на не подготовленную публику? Ты понимаешь или нет, что ваш ансамбль взорвёт идеологическую бомбу. И непростую, заметь, а атомную. Ты думаешь, ваши ребята-ученики поймут вас? Да они на этом вечере сметут вас со сцены и знаешь почему?
Пока он говорил, моя голова наклонялась всё ниже и ниже, и сейчас я уже тупо смотрел в стол. Теперь я сидел на стуле, стоящим с противоположной стороны стола.
— Зачем ты это делаешь? — спросил Юрий Иванович.
— Кхым! — кашлянул я. — Мне хотелось, чтобы ребятам было весело. Новый год всё-таки. Им танцевать не под что.
— Ты любишь танцевать? — спросил первый.
— Я? Нет! Я не танцую ещё. Маленький.
— Значит ты озаботился тем, что детям не будет весело и решил заставить их танцевать? А конкурсы, а карнавал, Дед Мороз, Снегурочка?
— Там же будут не только дети, но и взрослые, — удивился я.
— Какие взрослые? Там будут одни школьники.
— Товарищ не понимает? — спросил сам себя я. — В чём-то, конечно, он прав. Об атомной бомбе я не подумал. А Попов подумал… Да-а-а… Они там офигели все. И Попов, и Андрюха, и… Да все они офигели от того, что я на них вывалил, и испугались. Особенно Попов. А ведь я балбес… Шарик, ты балбес… Прав первый. Абсолютно прав. Не он «не понимает», а я только сейчас понял, что мой дар советскому народу — это, действительно, идеологическая бомба. По одной песне, максимум — два шлягера в год выдавал советский комитет по культуре. Ибо нехер! Человек труда, должен трудиться, а не танцевать. Вон, даже в фильме «Большая перемена» высмеяли «героя», который учёбе предпочитал танцы. Твист танцевали, кстати.
— Все школьники — дети, Женя. У нас только с восемнадцати лет становятся совершеннолетними. А для детей есть определённый репертуар.
— В лесу родилась ёлочка? — усмехнулся я.
— Может быть и не «Ёлочка», но ведь и не твой «Лилипучий-лилигном».
Первый улыбнулся, а я покраснел.
— Пи*дец, как стыдно! Вот я баран! Да школьники порвали бы меня за эту песню. Просто порвали бы на клочки, как Тузик грелку. Пи*дец!
* * *
[1] «От героев былых времён» (Газманов) — https://youtu.be/_qmvVVoKbDc
[2] «Давай за тех, кто с нами был» (Любэ) — https://youtu.be/IsBOC3bLbpI
Глава 30
— Ты знаешь, Женя, за что по-настоящему распяли Христа? Ты, говорят, легендами и мифами первых христиан интересуешься… Знаешь?
Я покрутил головой.
— Его, Женя, распяли из-за того, что Христос перестал кормить людей. Он перестал давать им хлебы и рыбу. А ещё он перестал воскрешать. Представляешь, сколько желающих к нему пришло, когда узнали, что он воскрешает мёртвых?
— Полагаю, что много.
— И вот, представь, что Христос им говорит: 'Они воскреснут, и вы все воскреснете, когда я сам умру, воскресну и приду к вам во второй раз. И что делать людям? Они же хотят, чтобы их родные и близкие воскресли, как можно скорее. И бесплатно Христос кормить их перестал. Ни хле, ни рыбу не множит. Вот люди и убили Христа, чтобы тот воскрес и пришёл к ним снова. И ведь люди ждали Христа, сразу после его распятия. А он так и не пришёл. До сих пор не пришёл. Вот поэтому люди и перестали в него верить.
