Аналогичную работу на севере России курировал сэр Джордж Марк Уотсон Макдоног, свободно владеющий несколькими скандинавскими языками и выдающий себя за шведского коммивояжера. В 1898 году он женился на Алине Боргстром из Гельсингфорса и пребывал здесь на абсолютно законных основаниях. Стиль работы Макдонога в корне отличался от методов порывистого Мэнсфилда. Его сильной стороной являлось умение загребать жар чужими руками, и у него это получалось! В Финляндии для обаятельного Макдонога охотно таскали каштаны из огня финские социалисты-сепаратисты при молчаливой поддержке РСДРП, убежденной, что национализм «малых народностей» – естественная реакция на великодержавный великорусский шовинизм, а стало быть, не является препятствием для прочного революционного союза.
Главная задача Макдонага – лишить Петербург подвоза продовольствия – решалась революционными боевыми группами по щелчку пальцев. Далее – организация голодного бунта, полная дезорганизация столицы России.
Только после этого в дело должен был вступить Вернон Джордж Уоллегрейв Келл, подписывающий шифровки английской буквой «К» («кей») – констебль военного министерства. Будучи агентом разведслужбы, он действовал под прикрытием корреспондента газеты «Дэйли Телеграф», владел китайским, немецким, итальянским, французским, русским и польским языками. По сигналу от адмирала Хау две тысячи боевиков Вернона, гремучая смесь из эсеров и бывших гвардейцев, должны были, разбившись на группы по пять человек, одновременно атаковать правительственные учреждения столицы России, парализовав военное и гражданское управления.
В этой майорской компании единственный гражданский штафирка – сэр Джордж Уильям Бьюкенен, всю жизнь находившийся на дипломатической службе. Его отец был посланником в Дании, там Джордж и родился. Это обстоятельство, как и служба в Риме, Токио, Вене, Берлине и Дармштадте, где он познакомился с будущей императрицей Александрой Федоровной, предопределили его роль в этой компании – Бьюкенен отвечал за трофеи. После оккупации Мемеля и Либавы таковых хватало. Караваны судов круглосуточно вставали под загрузку, вывозя в метрополию «что бог послал», оставляя за спиной разоренные предприятия и поместья, униженных и оскорбленных туземцев. Действия англичан в Европе ничем не отличались от их деятельности в Индии и Африке.
Кроме того, Бьюкенен поспешно скупал распродаваемую недвижимость в Петербурге и окрестностях. После начала военных действий изрядно подешевевшие из-за распродаж усадьбы и дворцы непрерывно падали в цене. Надо было успеть ухватить имущество за бесценок, чтобы потом, когда Россия станет колонией Великобритании, его можно было выгодно перепродать.
Штаб английской разведывательной миссии разместился в бывшем дворце великого князя Александра Алексеевича, хотя мог выбрать любой из тридцати других, перекупленных Бьюкененом. Здание на перекрестке Английского проспекта и набережной Мойки обладало одним неоспоримым преимуществом – высокой башней в пять этажей. На ней комфортно разместилась антенна беспроволочного телеграфа, а закрытый двор с высоким забором хорошо маскировал активность постояльцев, выдававших себя за англиканских миссионеров.
Военно-революционная машина была запущена и работала на полных оборотах. Саботаж и диверсии достигли апогея. Все было готово к решительному восстанию. Оставалось только дождаться условного сигнала о прорыве английской эскадры к Петербургу…
Той же ночью. На борту «Принс Джордж»
– У нас больше нет крейсеров, если не считать пары шлюпов с восемнадцатиузловым ходом. У нас осталось всего четыре дестройера…
Короткую северную ночь разорвал взрыв.
– Торпедная атака! Повреждена сеть по левому борту! След за кормой! Они промазали, сэр!
Лучи прожекторов отчаянно метались по черной глади воды, противоминные орудия палили куда попало, но…
– Это была субмарина. – Адмирал Керзон-Хау с силой провел ладонями по лицу. – Мне доложили, что видели погружающуюся рубку, но обстрелять ее не успели. Судя по всему, русские дали залп из надводного положения с максимальной дистанции, так что нам повезло.
Участники совещания переглянулись.
– Итак, джентльмены… Мне следовало сделать это еще после первой попытки прорыва и уж точно сразу после катастрофы у Эзеля, но я испугался. Я боялся за свою карьеру, не понимая, что есть вещи поважнее. Моя трусость стоила нам минимум дюжины кораблей и нескольких сотен превосходных моряков. Теперь, – он усмехнулся, – моей карьере уже ничто не грозит, мертвому карьера не нужна. Поэтому я принял решение: мы уходим к Борнхольму. Надеюсь, еще не поздно сохранить хотя бы его.
– Но, сэр…
– Сообщите об этом армии и морской пехоте на берегу. Русским лодкам, броненосцам и миноносцам нужно минимум трое суток на возвращение в Ригу, пополнение боекомплекта и возвращение. Так что время на эвакуацию у наших есть. Уведомите командование Либавской экспедиции: если будут кочевряжиться, через семьдесят два часа останутся один на один с армией царя, без нашей артиллерийской поддержки и очень скоро – без снабжения по морю. Дайте телеграмму в адмиралтейство, и, Алан… Я буду признателен, если его величество узнает о нашем отходе к Борнхольму как можно скорее.
Ставка Верховного главнокомандования
– Таким образом, антиправительственные выступления, грамотно организованные и хорошо подготовленные, охватили в настоящее время все Финляндское княжество: на севере – Виленскую, Ковенскую губернию, на западе – всю Лифляндию…
Зубатов сделал паузу и выжидающе посмотрел на императора. Тот уставился в окно на ускользающий весенний закат и, казалось, был полностью отрешен от всех мирских дел и тревожных известий.
– Продолжайте, Сергей Васильевич, я внимательно слушаю, – не поворачиваясь, устало произнес монарх, правой рукой нащупывая на подоконнике пачку любимых папирос.
– Транссиб блокирован от Красноярска до Читы. Губерния почти полностью в руках бунтовщиков. Во всех городах захват власти идет по одному и тому же сценарию: мосты, телеграф, вокзал и затем – осада государственных учреждений. В Иркутске объявился революционный штаб, так называемое Временное правительство, призывающее к низложению существующей правящей династии и выборам в Учредительное собрание. Оно пользуется поддержкой на селе благодаря взятому на вооружение лозунгу социал-революционеров «Земля – крестьянам!». Один из первых манифестов – амнистия кулакам и помещикам, как они пишут, «аграриям, пострадавшим от царского произвола».
– Да, ничто не ново под луной, все повторяется… – неожиданно вставил император непонятную для Зубатова реплику. – Мосты, телеграф, вокзал… Аграрный вопрос – это, конечно, важно. Какими еще политическими изысками балуют российских подданных катилинарии? [48]
– «Временные» напирают на половинчатость, поспешность и неграмотность проводимых реформ, указывают на негодную внешнюю политику, допустившую смертельное противостояние с самой сильной державой мира, поставившую Отечество на грань гибели. Вспоминают в качестве примера военного столкновения с Британией печальные итоги Крымской войны, пугают, что на этот раз только Черноморским флотом не отделаемся, объявляют себя спасителями России и намекают на наличие предварительной договоренности с Лондоном о благосклонности британской монархии в случае смены режима в России.
– Временные… Это вы хорошо сказали, Сергей Васильевич, политически верно… А что скажете про конфуз с вашим рабочим заводоуправлением? Вы, спевшись с Дзержинским, на нем так настаивали…
Зубатов потупился. Управляющие производством фабричные и заводские комитеты как высшее проявление промышленной демократии казались ему самым естественным продолжением долгой кропотливой работы с рабочими кружками и Обществом взаимного вспомоществования. Он полагал, что таким образом будет ликвидирована любая возможность радикализации пролетариата, исчезнет база для революционной агитации, а сами предприятия покажут пример производительности и дисциплины [49].
