— Отец не заболел?
— Нет. Он меня из дому вытащил, послал весть в Орден. Приехал Стрела, всё осмотрел, опросил всех в деревне, со мной поговорил, да только попаданец тот как-то мимо крестьян сумел пройти или сразу у нас в доме очутился. Говорят, такое иногда случается.
— Случается, — кивнул Марчук.
— Не нашли попаданца. И хворью той никто больше не болел. Стрела сказал, что чужак убежал в лес и там помер. Тела, правда, не нашли.
Возчик остановился, вытащил из сундучка под козлами фонарь, запалил внутри свечу и повесил так, чтобы свет шел вперед лошадей. Хороший такой фонарь, дорогой, половина стенок изнутри заложена зеркалом так, чтоб возницу не слепило, а дорога была видна, как днем. А если и не как днем, то хотя бы как в сумерках.
И снова бричка затряслась по колдобинам, раскачиваясь, как лодка в непогоду.
— Потому ты и решил пойти в Орден? — спросил Марчук. — Отомстить за мать?
Карницкий криво усмехнулся.
— Какая месть? Я матушку почти и не помню, только по портрету и рассказам батюшки. Вернее будет сказать, что я не видел для себя другого достойного пути. Вести хозяйство? Так у меня батюшка еще не стар, два лета как женился, дочь родилась, сестра моя единокровная. В чиновники податься, в канцеляриях день-деньской просиживать? Нет в том ни славы, ни удали, ни интереса. Военные ныне не в чести, в казармах в карты играют да парадами ходят. Вот и получается, что единственный достойный путь — это Граничный Орден. Уж там-то люди каждый день жизнями рискуют, чужаков по лесам и весям отлавливают. А заодно, может, и удалось бы мне отыскать след того попаданца, который через наше имение прошел.
— И тебя с отцом не напугало, что в питомник сирот безродных берут? Не место там… благородным.
— Не напугало. Батюшка, услыхав мое желание, отправил меня в дальнюю деревню, где никто не знал, какого я роду. Обрядили меня в мужицкую одежду, лакей поселил у своих родителей и оставил. Три месяца я там прожил как мужик, навоз кидал, учился простому говору, дрался с мальчишками до кровавой юшки, грамотею в ноги кланялся, хотя это он должен был мне поклоны бить. Лишь после того батюшка согласился послать меня в питомник.
Возчик за время разговора несколько раз оглянулся, пытаясь рассмотреть благородного дуралея, который по доброй воле в мужики пошел.
— А вы, Аверий, как в Орден попали? — спросил Карницкий, предположив, что сейчас у них важный этап сближения напарников через откровенность.
— Обычно, — буркнул Марчук. — Ладно, путь неблизкий, я подремлю, а ты пригляди за возчиком. После полуночи разбудишь.
Прислонился к стенке брички, под голову подложил картуз и уснул. Карницкий растерянно глянул на Марчука, на возницу и вздохнул.
Мерно трюхали почтовые лошади, время от времени переходя на шаг, бричка тряслась и поскрипывала, то и дело подбрасывая седоков на кочке или ямке. Плясали на дороге отблески от фонаря, высвечивая неширокую наезженную колею, зато лес по бокам казался еще более жутким от пляшущих теней. То мелькнет силуэт неведомого чудища с распахнутым зевом, то блеснут алым глаза, то ветвь потянется к путникам огромной когтистой лапой. Там грозно ухали совы, недалеко завыл волк, и десятки голосов подхватили его вой. Вдруг что-то затрещало и гулко бухнуло оземь, будто великан сшагнул с неба.
— Дерево упало, — сказал возчик и зябко передернул плечами.
— А? — встрепенулся Карницкий.
Он сам не заметил, как задремал, вслушиваясь в лесные звуки.
— Говорю, дерево упало, вашбродь. Или подгнило, или кто-то его срубил тайком, чтоб, значится, попённую не платить.
— Попённую?
— Да, вашбродь, за пни, что после вырубки остаются. Иль вы не слыхали? Деревьев вона сколько! Руби, не руби, всё одно не убудет, а плату берут! Того глядишь, и за дождь с неба будут копейку требовать.
Карницкий вынул часы из кармана, долго вглядывался в еле различимые стрелки, а когда убедился, что время уже за полночь, тронул за руку Марчука. Тот проснулся сразу же, оглянулся, посмотрел на небо и кивнул.
— Теперь сам спи.
И так и эдак Адриан усаживался, чтоб заснуть, но всё никак. То мотнет так, что едва из брички не слетишь, то лошадь зафыркает, то снова волки заведут свою унылую песню. Ворочался Карницкий, ворочался, а как стал задремывать, так Марчук его и разбудил.
Небо уже посветлело. Лес остался позади, уступив место лугам, куда пастух гнал щелчками кнута обширное стадо. Впереди блеснула речка, сквозь утреннюю дымку угадывались темные пятна домов. И сладко-сладко пахло медовыми травами.
Верхний Яр оказался довольно большим поселением, дворов эдак на сто, барского имения Карницкий не увидел, зато приметил Спасов приход. Нечасто в деревнях ставят приходы, их на целое Старополье всего два: Белый и Закатный. А еще тут мельница на реке стояла, плотно окруженная домами без оград и подворий.
— И где тут Лешко искать… — пробормотал Марчук. — Сплошная морока.
Городскую бричку заметили издали. Карницкий видел, как из-за плетней высовывались детские носы, женщины внимательно смотрели вслед прибывшим, а мужики, прихватив топоры, неспешно шли за бричкой следом. Возчик остановил возле почтовой станции и, не став выпрягать лошадей, тут же занырнул внутрь здания.
— Мы из Ордена! — громко сказал Марчук.
— Знак покажи, вашбродь, — без уважения потребовал один из деревенских жителей.
Аверий потянулся к вороту и вытащил орденский амулет, который должен быть у каждого граничника.
— Слышал, у вас тут чужак завелся, что штаны на зайцев меняет?
Напряжение тут же спало, и хмурые лица мужиков разгладились, они загутарили все разом, перебивая друг друга. Адриан защелкнул замок на пистольном футляре и медленно вытащил руку из сумки.
— Где Лешко? Пусть он говорит!
Привели парнишку лет пятнадцати, белобрысого и загорелого до черноты. Он уставился на Марчука и Карницкого с таким восторгом и даже любовью, что Адриану стало не по себе.
— Это что же, орденцы? Взаправдашние орденцы? А возьмите меня к себе! Чужаков ловить буду.
Адриан беспомощно оглянулся на старшего, а тот равнодушно, будто и не слыхал парня, спросил:
— Чужак! Что взял? Когда это было? Зайцев подложил сразу же или на другую ночь? Не видели ли кого чудного поблизости? В соседних деревнях было такое или нет? Может, приболел кто?
Лешко, запинаясь, поведал, что ничего странного никто не видел и не слышал, только вот в их дворе забрали шерстяную грубую рубаху самого Лешко и его штаны, взамен оставили двух мертвых зайцев, огромных таких, матерых, размером чуть ли не с собаку. А так не болел никто, разве что старуха Смеяна на прострел жаловалась, ну так она всегда жалуется перед дождем.
Мужики стояли, слушали да подсказывали, пока не набежали бабы и не растащили их по домам. А то Карницкий уж подумал было, что в Верхнем Яре орденцев не особо и боятся.
— Почему в вашем дворе украли? Собаки нет или плетня?
— Потому что мы с краю живем, возле мельницы. Тятенька там главный, — похвастался парнишка, — нашу бумагу в город берут, чтобы всякое обертывать: рыбу там или масло.
— Показывай, где твой дом, как вор мог пробраться во двор.
Большое все-таки селение — Верхний Яр. Пока дошли от почтовой станции к мельнице, Карницкий в своем сюртуке весь взмок, а еще живот начало подводить с голоду, да и пить хотелось. Возле станции-то всяко есть где подкрепиться, а возле мельницы что? Только речка да дома. Еще и Лешко начал выспрашивать, как попасть в Орден да что надобно знать, сказал, что почти грамотный, буквиц десять знает, а счет умеет вести до сотни и обратно. Так-то ему не положено, грамотей в деревне жадный, не делится науками, но Лешко умный, сумел подружиться с внуком грамотея и выспросить кой-чего. Потом грамотей узнал, выпорол внука, отвесил затрещин самому Лешко и тятеньке приходил жаловаться, только тятенька тоже не последнего ума человек и сказал, что не будет давать грамотею бумагу за полцены. На том и закончили споры, но Лешко так и не сумел вызнать оставшиеся буквицы.
