жить без обозначений. Некомфортно ему взаимодействовать с явлениями или вещами, для которых не подобрано в его системе классификации и различений имя. Не может человек работать с тем, чего ещё не назвал. Имя чему не придумал.
Однако, верно и обратное: человек может работать с чем угодно, чему смог подобрать или присвоить имя. Будь то конкретный предмет, явление, часть предмета, существо или вообще абстракция. Очень яркий и показательный пример — физика вещества. Стоило учёным придумать название для частиц — молекулы, как, спустя какой-то десяток лет, они научились их видеть, определять, отделять, переделывать. Стоило задуматься, что есть, что-то мельче, и дать этому чему-то имя атом — и вот уже они во всю работают с атомами. Придумали имя электрон — пожалуйте! Делают всё то же самое с электроном. А после: протоном, нейтроном, фотоном, кварком, квантом… притом, что природы ни одной из этих поименованных абстракций толком никто не понимает. А работать умеют. И результаты получают вполне практические.
Ладно, это опять отвлечённое философствование. Особенность возраста — ничего не попишешь. Можно только принять и простить. Тем более, себе простить любой недостаток проще, чем кому-нибудь… хотя, вопрос тоже спорный и обсуждаемый.
А про «вчера» я вспомнил в связи с Алиной. С той ситуацией и той атмосферой, что повисла между нами уже в машине, непосредственно перед моей «отправкой на перерождение». А, к чему я вспомнил об этом сейчас? Хм… Ну, наверное, к тому, что мы с ней остались одни в комнате. И находимся тут одни… не первый час. Дверь закрыта на ключ изнутри. Здание школы пустеет. И это всё та же Алина. Не какая-то другая. С тем же самым отношением ко мне. С тем же совместным опытом, с той же химией…
Не один час… Я очень старался быть полностью сосредоточенным именно на занятии. На своём голосе, на своём дыхании, на том, чтобы не ошибиться, брать именно те ноты, какие требовались, и не выпасть в другие…
И это у меня даже получалось. Всё ж, умение концентрироваться — именно умение, и оно нарабатывается практикой. А практики у меня было много: всё ж, годы и даже десятилетия я проводил не только лишь в праздности, приходилось и работать. Через «не хочу» и через «не могу», но делать то, что надо. Так что, получалось. Да и контролировать степень своего возбуждения было достаточно просто: переключи мысли на что-то неприятное и всё. Думаю, ни для одного мужика во всех мирах этот механизм тайной не является. Зачастую, убить в себе возбуждение куда как проще, чем, по желанию, по заказу, его разжечь.
Вот только, стрелки тикали. Секунды шли, складывались в минуты. Минуты потом в часы… и ситуация становилась всё более и более выходящей за рамки обыденности. Ведь учебное время закончилось. И даже «внеучебное», которое у местных было нормальным тратить на клубы, секции и кружки по интересам. А после, даже и «разумное» с «допустимым». А я не уходил. Не мог уйти. И Алина… не уходила.
Сахар! Изначально, соглашаясь на её компанию сегодня, я рассчитывал и надеялся на то, что, пусть не удалось уединиться сразу, но пройдёт час, пусть пара часов, и она, извинившись, заторопится домой. Её же ждут дома. Должны ждать? Беспокоиться? Интересоваться тем, где она, и что с ней.
Но, эти пара часов прошли. Потом ещё час. И ещё…
«И они посидели ещё немного. А потом ещё немного… и ещё немного, пока, увы, совсем ничего не осталось!» Очень эта фраза бессмертного классика, плюшевого медвежонка, подходила к ситуации. И, в одном из смыслов, даже совершенно буквально: запасённая мной в столовой дополнительная еда — кончилась. Мы разделили её между собой, устроив такой вот импровизированный ужин, к которому, только свечей и не хватало. Ведь за окном уже ощутимо начинало темнеть.
— Алин, а твои родители беспокоиться не будут? — всё ж, не выдержал и задал вопрос прямо я. — Время-то уже позднее.
— Нет, не будут, — улыбнулась она.
— Но, как же?.. — сами собой округлились в диком непонимании мои глаза.
— А чего переживать? — пожала плечами девочка. — Василий ведь точно знает, что я не покидала территории школы. И он каждый час делает доклад нашему начальнику службы безопасности.
— Василий? — осторожно уточнил я.
— Мой водитель, — легко ответила Милютина. — Он ждёт меня в машине у входа.
— Знаешь, как-то это не очень обнадёживающе звучит, — продолжил чего-то недопонимать я. — Если бы моя дочь ушла в школу и не вернулась, а я даже позвонить ей, узнать — жива ли она не мог, то я бы волновался. Это, если очень мягко сказать. Очень мягко.
— Ну, даже, если они и волнуются, что они могут сделать? — снова пожала плечами Алина. — Их людей охрана на территорию школы не пустит. Школа — территория Князя. Здесь он гарантирует нашу безопасность.
— Как-то его «гарантии» не очень помогли той девочке в туалете, — начал хмуриться я.
— Д-класс, — пренебрежительно дернула щекой Милютина. — Жизни её так и так ничего не угрожало. За жизнь со всех спросили бы так, что никому мало не показалось бы.
— Но, ведь камер нет? Как-то всё очень странно и нелогично выглядит.
— Зачем нужны камеры, когда есть Разумники? — поёжилась Алина. — В случае смерти или действительно серьёзного увечья на территории школы, была бы прислана специальная следственная группа с Разумником в составе, которая перетряхнула бы всю школу кверху дном, но виновного нашла бы… а потом весь Род виновного… под корень. За Преступление против Князя.
— То есть… под корень? — недоуменно переспросил я, думая, что, может быть, не так понял. Надеясь, что не так понял.
— «Под крень», это значит — под корень. Родителей, братьев, сестёр, дедушек, бабушек — всех. Казнит самолично Князь. На Лобном Месте Красной Площади. Или тебе не рассказывали, почему именно она «Красная»?
— Эм, как-то упустили этот нюанс в моём образовании и воспитании, — мрачно проговорил я. — Но, весь Род? Не круто ли?
— Простолюдины, — отведя взгляд в сторону, сказала дочка одного из богатейших людей Москвы. — Мы для Дворян не ценнее племенного скота. Стоим дорого, приносим доход, но, в случае неповиновения, «на мясо» пустят без малейших раздумий или промедлений. А нарушение гарантий, данных Князем — это неповиновение.
— Как-то это… — проговорил я, но не продолжил.
