Тамара Вепрецкая - Сантрелья

Наступившая вдруг тишина оглушила и обескуражила. Я, не отрываясь, смотрела на исполнителя. Он скользнул по мне невидящим взором и отложил инструмент.

— Я потрясен! — признался Николай.

Святогор пробормотал слова благодарности и обратился к хозяину:

— Хайме, наши друзья устали, и им пора отдыхать, а нам нужно поговорить.

Еврей жестом предложил ему выйти. Они удалились, а мы с Колей расположились, чтобы отойти ко сну. Брат тактично промолчал по поводу моего поведения и пожелал мне спокойной ночи.

Я долго лежала без сна, закутавшись в плед. Лежала в каком-то тупом опустошении. Какое-то время спустя кто-то едва коснулся моих волос и осторожно погладил по голове. Повеяло восточными благовониями. Сердце екнуло, но я, боясь повернуться, лежала ни жива, ни мертва.

— Елено, Еленушко, ты вошла в мою жизнь и разбередила душу мою. Одни только небеса ведают, что творится в сердце моем! — взволнованно зашептал Святогор. — Что станется со мной без тебя, ладо моя?

Как чудесно и непривычно звучали его слова! И я вдруг осознала, что говорил он на древнерусском — на языке моих далеких предков. И я порывисто повернулась к нему лицом. От неожиданности он чуть отпрянул:

— Ты не спишь?

— Нет. Я наслаждаюсь звуком твоего голоса и красотой твоей речи, — ответила я по-русски.

— Выйдем в патио, подышим свежестью ночной, — предложил он. — Там мы поговорим, никому не мешая.

Внутренний дворик был небольшим и уютным. Ночная прохлада пряталась в зелени плюща, покрывавшего своими зарослями тонкие стройные колонны. Ночь освещалась смазанным отражением луны, дрожавшем и игравшем бликами в маленьком фонтанчике посреди патио. Я укрылась в тени увитой плющом колонны, а Святогор долго и беспокойно ходил вокруг фонтана. Наконец, он приблизился ко мне и решительно спросил:

— Я мил тебе, Еленушка?

— Да, — не задумываясь, призналась я.

Я стояла в тени, и Святогор долго вглядывался во тьму. Его же лицо, освещенное луной, выражало глубокое волнение, с которым он силился справиться. Он молчал. Слышалось журчание фонтана и легкий шелест листвы на ветру.

— Сегодня я смел не только для боя, — заговорил он снова. — Сегодня я дерзок, вероятно, под воздействием вина. Я не пью так много, но сейчас это даже к лучшему: иначе я никогда не осмелился бы поговорить с тобой начистоту. И я не случайно сказал тебе, когда добрался до вас, что моя смерть избавила бы тебя от необходимости делать выбор.

Я дотронулась ладонью до его губ и, малодушно пытаясь остановить его, пролепетала:

— Не надо, Святогор…

Он поцеловал мою ладонь и резко отнял ее от лица:

— Не останавливай меня! Поздно! Даже если я промолчу, тебе не уйти от необходимости делать выбор. Я не откажусь теперь от тебя просто так! Но я не тороплю тебя с решением. Впереди еще тяжелая дорога и почти невыполнимая задача. Но когда мы вернемся в замок, я спрошу тебя о том же.

— О чем? — хрипло и глухо промямлила я.

— Я уверен, что дон Ордоньо не станет препятствовать. Я приму христианство, стану одним из его вассалов. А ты…ты будешь моей единственной, богом посланной мне супругой. Если только захочешь… Я заклинаю тебя…, подумай над этим!

Воцарилось молчание. Он вновь вперился в темноту, ища поддержки своим словам в чертах моего лица. Я молчала. Выбор? Какой может быть выбор у меня, застрявшей в центре средневековой арабской Испании, в городе, оккупированном примитивными бандитами, в эпохе, отстоявшей от моей почти на тысячу лет? Если исхода отсюда нет, то и выбор мне делать не придется, потому что любовь Святогора станет единственным маяком в моей жизни. Да, положение оказалось безрадостным! Возвращаясь домой, я бы вновь обрела все: привычную жизнь, родных, друзей, но я бы потеряла любовь, причем навсегда, причем без-возвратно. Оставаясь здесь, я обрекала себя на жизнь в чуждом мне мире, безвозвратно же теряя привычную жизнь, но зато обретала любовь хорошего, надежного настоящего человека. Я знала, что даже в наше практичное время, за счастье такой любви многие отдали бы все на свете. Но известно мне и то, что любовь не вечна, что быт влияет на отношения людей, и когда любовь увянет, остаться в полном вакууме будет равносильно самоубийству.

Я прикоснулась к лицу Святогора и легкими движениями пальцев стала прорисовывать дорогие моему сердцу черты и при этом взволнованно шептала:

— Милый мой, любимый мой человек! Ты задаешь мне непосильную задачу. Решить ее под силу лишь судьбе. Но каков бы ни был выбор, сделанный судьбой, я хочу, чтобы ты знал и чтобы ты всегда помнил, что ты — в моем сердце, что моя нежность к тебе бесконечна, как Вселенная, а моей благодарности тебе нет границ. И пока я здесь, рядом, я с тобой, я твоя. Что же нам суждено дальше, покажет сама жизнь.

Меня охватил озноб: вечерняя прохлада слилась с моим крайним волнением.

— Тебе холодно! — воскликнул Святогор и притянул меня к себе.

Я утонула в его объятиях, растворилась в жарких, исступленных поцелуях, задохнулась от счастья и отчаянья, словно час расставанья уже пробил.

— Ты права, — шептал Святогор. — Вероятно, я не вправе был говорить тебе все это. Но я так боюсь потерять тебя, я не представляю, что будет со мной, когда ты уйдешь из моей жизни.

Город мы покидали утром, когда его обитатели уже проснулись, и жизнь в этом восточном улье закипала. Выбирались мы по отдельности. Святогор ушел первым один, вновь приняв облик согбенного старца. Вскоре вернулся один из сыновей Хайме, и Николай в его сопровождении последовал за Святогором. Меня же выводил Хайме со старшим сыном Исааком.

И опять понеслись километры, наполненные пылью и топотом копыт. Редкие поселки оставались вдали и позади. Мы старались держаться подальше от мест обитания. Святогор утверждал, что это удлиняет наш путь и продлевает нашу жизнь. Во время одного из привалов Святогор объяснил нам, что ситуация в халифате становится все напряженнее день ото дня.

— Хайме рассказал нам о Санчоле и его гибели. Кто же теперь правит в халифате?

— Неужели Хишам, наконец, взялся за ум? — поинтересовался Николай.

— Увы! — горестно покачал головой Святогор. — Моего непутевого халифа уже тоже нет в живых. Во всяком случае, такой слух дошел до Толайтолы.

— Что же с ним случилось?

— Согласно официальной версии, он скончался во время тяжелой болезни. Но говорят, что Мохаммед Аль-Чаббар убил халифа, чтобы занять его место. Ему как отпрыску Омейядов не пристало занимать, пусть даже самый высокий, пост при халифе, ему необходим сам престол халифа.

— Да, бесчестная борьба за власть! — возмутился Николай. — Кстати, а почему ни одному из, скажем так, представителей династии Аль-Мансура не пришло в голову избавиться от Хишама?

— Да просто потому, что это означало бы их политическую смерть. Они могли властвовать только, благодаря мягкотелости Хишама, и только, пока тот занимал престол. Аль-Чаббар поступил иначе, а голубая кровь Омейядов стала ему в том порукой.

— Убил халифа? Ты имеешь это в виду? — заинтересовалась и я.

— Нет-нет, это произошло позже. Мохаммед возглавил восстание, вызванное недовольством правлением Хишама, в особенности же тем, что тот объявил Санчоля своим наследником. Это обвинение Аль-Чаббар и предъявил Хишаму, заверив его, что сохранить честь и достоинство Омейяда в этой ситуации Хишаму позволил бы красивый жест — отречение и передача власти Аль-Чаббару как выразителю народных чаяний. Привыкший к беспрекословному исполнению чужой воли, халиф так и поступил. Аль-Чаббар провозгласил себя халифом Истинно Верующих, Мохаммедом Вторым, и принял титул Аль-Махди Билах, что означает Богом Направляемый.

— И восстание прекратилось?

— Наоборот, — усмехнулся Святогор, — он использовал народный гнев в своих целях. Свой авторитет он строил на противопоставлении себя, представителя династии Омейядов, ненавистным диктаторам-временщикам. И чтобы окончательно расправиться с Аль-Мансуром и его потомками, он отдал приказ взять штурмом дворец Мадинат Аль-Сахира. Помните, я рассказывал вам, что Аль-Мансур построил его, чтобы удовле-творить свое честолюбие и тягу к роскоши? Эта резиденция первых министров подверглась жесточайшему разграблению и разрушению, а что не хватило сил разграбить — предали огню.