— И на чьей же ты теперь стороне? — полюбопытствовал Святогор.
— Я на стороне Аллаха, — вздохнул старик. — А Аллаху был угоден цветущий, могущественный халифат, где высочайших мировых высот достигло развитие наук и ремесел, искусств и просвещения. Я на стороне того халифата, терпимого к другим верам. Не нужно было преследовать неверных, чтобы доказать, что путь их ложный. Это доказывала сама жизнь. Дух знания был превыше всего! Да!
Старик пригорюнился и долго смотрел на угасающее пламя очага, на мерцание углей и вспышки мелких язычков пламени то тут, то там, заявлявшие о своей независимости и праве на существование.
— Халифат уже погиб, ему не подняться, — сокрушался старый араб. — Варварство одержало победу, когда горела библиотека Аль-Хакама. Это было начало конца. Да! Впрочем, история повторяется. В варварстве и братских усобицах погибла и древняя культура в Аль-Андалус.
Николай резко выпрямился и открыл рот, чтобы что-то произнести, но старик опередил его и обратился к Святогору, тронув того за руку:
— Сынок, ты, как выполнишь поручение, беги отсюда, не встревай в братоубийственную возню, сохрани свою чистую душу!
Святогор удивленно вскинул голову и возразил:
— Но Посланник Аллаха молвил: "Тот из вас, кто увидит злодеяние, пусть остановит его своей рукой; если он не в состоянии сделать это — то своим языком; если он не в состоянии сделать и это — то своим сердцем, что является самой слабой степенью веры"…
Старик медленно и тяжело поднялся и, взирая на своих слушателей сверху, торжественно провозгласил:
— Нет, Посланник Аллаха изрек: "Чтобы быть хорошим мусульманином, надо не вмешиваться в то, что тебя не касается"!
Святогор кивнул, а Коля, нетерпеливо ерзавший на месте, вдруг встрепенулся и выпалил, наконец, свой до сих пор не заданный, но давно готовый сорваться с языка, вопрос:
— Ты упомянул его поручение, старик. А что тебе известно о нем?
— Ничего, — простодушно развел руками араб, — но ведь зачем-то вы направляетесь в Кордову?
— А о какой древней культуре ты говорил? — не унимался Николай.
— Вряд ли вы об этом слышали, да и сам я мало что знаю, — отнекивался отшельник.
— И все же? — поддержал Колин интерес Святогор.
— На нашей земле в далекие времена обитали тартессии. Они процветали, они славились своей культурой и богатствами. И потом в мгновение ока потеряли все. А потомкам оставили лишь тайну их гибели.
Араб наклонился к нам и заговорщически прошептал:
— Я слышал, во дворце халифа в Кордове хранится святыня… — Он окинул нас оценивающим взглядом. — В ней, якобы, содержится разгадка гибели тартессиев. Говорят, брат пошел на брата в борьбе за власть, призвав на помощь варваров и врагов своих. Да! Это и привело к краху…
— Где, говоришь, эта святыня? — прикинувшись простачком, уточнил Святогор.
Но старик раскусил уловку, похлопал его по плечу и с усмешкой сказал:
— Ты тоже знаешь ее, мальчик мой. Ты часто занимался в том зале.
Святогор отпрянул:
— Откуда ты все знаешь про меня?
— Ничего-ничего, — успокаивал его араб, будто чем-то обидел. — Угли прогорают. Пора нам на покой. Вам завтра в дорогу.
Он, кряхтя, поднялся и вдруг резко обернулся:
— Девчоночку оставили бы у меня. Страшно сейчас в Кордове.
Пришел мой черед изумляться, я вскинула на него недоуменный взгляд. Он махнул на меня старчески сухой рукой и улыбнулся:
— Нет-нет, они-то поверят, что ты юноша, а меня — не проведешь. Да!
Рано утром, лишь только заря окрасила в багряные тона и без того красноватые отроги Сьерра-Морены, мы пустились в путь. Одинокий старый араб тепло простился с нами, дав нам несколько напутствий:
— Ты всегда отличался умом и добрым сердцем. Полагайся и впредь на эти свои качества. И еще — в Кордове был у меня молодой друг, звали его Назир…
— Назир?! — поразился Святогор.
— Да-да, его родители преклонялись перед Абд-Аль-Рахманом Третьим и в его честь назвали сына. Так вот, разыщи этого человека, передай ему, что я жив. Он всегда был честен и благороден. Он сможет помочь и вам, по крайней мере, даст кров…, — старик горестно вздохнул, — если он еще жив.
— Хорошо, — пообещал Святогор, — но я так и не знаю твоего имени.
— Ветер имя мое носит, пряча в зелени от зноя,
В струях звонкого фонтана звук простой его омоет. А в вечерний час устало попрощается Светило. Имя взмоет над землею светлым духом легкокрылым, — ответил старик торжественно-лукаво и прибавил:
— Прощайте! Счастливого пути! Да будет с вами Аллах!
Так мы простились со старым отшельником, не узнав его имени. Даже Святогор из деликатности не посмел настаивать на своем вопросе, подозревая, что давно должен был узнать старика.
— Он знаком тебе, Святогор? — этот вопрос мучил меня.
Он задумчиво покачал головой и откликнулся:
— Нет, пока я его не вспомнил. Но это немудрено. Дворец огромный, это целый город, где обитало великое множество людей.
— Но ведь он тебя помнит, — отметила я.
Мне почудилось, что он был немного уязвлен. Он замкнулся, и я не отважилась потревожить его раздумья. Вдруг он вскричал:
— Это же Гайлан! О Аллах всемогущий, как же я мог забыть его? Горе мне, худому и недостойному! Прости меня, старый учитель, о прости! — громко стенал он.
Никогда я еще не слышала от этого исключительно сдержанного человека таких откровенных восточных причитаний. Мы находились на арабской земле, мы провели ночь у старого араба, и культура, в которой воспитывался наш друг, подсознательно овладела им. Мы с братом удивленно смотрели на непривычное поведение Святогора, точнее Абдеррахмана. Это не укрылось от его внимания, и он смутился:
— Простите, друзья мои! Я расстроился, что не узнал придворного поэта, обучавшего меня некогда в детстве гармонии и музыке арабского стиха. Он очень изменился, да и не видел я его лет двадцать.
И он пустил коня вскачь по крутому обрыву, так что я онемела от страха, ожидая стать свидетельницей его неминуемой гибели. На краю обрыва конь взвился на дыбы, с сухим треском по склону вниз посыпались сорвавшиеся камни. Он резко повернул коня нам навстречу, медленным шагом подъехал к нам и грустно промолвил:
— Наши судьбы похожи. Мы — затерянные странники.
— Что? — не поняла я.
— Вы затеряны во времени, а я — в пространстве, — завершил он свою мысль.
— Но теперь мы затерялись вместе. И к тому же нас трое, а это уже коллектив, — бодро пошутил Николай.
Святогор улыбнулся, и я благодарно кивнула брату. Он обладал потрясающим оптимизмом и никогда не унывал. И я подумала, что, углубившись в собственные страдания, я даже не задумывалась о тех переживаниях, которые Коля тщательно скрывал в душе. А ведь ему пришлось вынести гораздо больше, чем мне. И в двадцатом веке у него оставалось самое дорогое в жизни — его жена и ребенок. Мне сделалось стыдно так, что даже краска залила мое лицо. Я подвела коня вплотную к Коле и шепнула ему по-русски:
— Спасибо, Коленька. Я тебя очень люблю.
Спуск с более крутых южных отрогов Сьерра-Морены оказался сложнее подъема и занял у нас почти целый день. Мы часто останавливались, давая передышку лошадям. Красота горных пейзажей околдовывала, подпитывая меня какой-то чудодейственной энергией, так что я находилась в приподнятом настроении и в состоянии необычной эйфории.
Мы много беседовали, обсуждая политическую ситуацию в халифате. А Святогор, похоже, особенно интересовался событиями на Руси и напомнил мне о моем обещании рассказать ему о его родине. Я вопросительно взглянула на Колю, ища у него поддержки: у меня не было уверенности, что я вправе открыть перед Святогором еще не произошедшее. Но брат подсказал, что если такого права у меня нет, что-нибудь непременно остановит мой рассказ, как это случилось, когда исчез текст в рукописи, а затем и сама рукопись. И я осторожно начала рассказ издалека.
Постепенно задавая вопрос за вопросом, он втянул меня в подробное изложение событий того времени, насколько я знала их по летописной версии. Святогор погрузился в раздумья, отрешенно глядя перед собой. Я недоумевала, почему кто-то свыше позволил-таки мне поведать Святогору о будущих событиях. Возможно, моя версия была не истинной. Возможно, на самом деле все происходило совсем иначе и не тогда. К летописям следовало относиться с большой долей сомнения и осторожности. А фактически об истории Руси того времени мы судили в основном по летописям. Судьба же занесла меня в Испанию, а не в Древнюю Русь одиннадцатого века, и я не имела возможности воочию увидеть, как и чем жили тогда мои предки. Кое-что, однако, подтверждалось рассказом Святогора о его детстве.
— И все же это ужасно! — воскликнул Святогор. — Ужасно, что братья используют наемников в борьбе друг с другом, вместо того, чтобы объединиться самим. И это действительно повторяется в разных странах в разные времена.
