— И восстание прекратилось?
— Наоборот, — усмехнулся Святогор, — он использовал народный гнев в своих целях. Свой авторитет он строил на противопоставлении себя, представителя династии Омейядов, ненавистным диктаторам-временщикам. И чтобы окончательно расправиться с Аль-Мансуром и его потомками, он отдал приказ взять штурмом дворец Мадинат Аль-Сахира. Помните, я рассказывал вам, что Аль-Мансур построил его, чтобы удовле-творить свое честолюбие и тягу к роскоши? Эта резиденция первых министров подверглась жесточайшему разграблению и разрушению, а что не хватило сил разграбить — предали огню.
— А Санчуэло в это время был уже мертв? — уточнила я.
Святогор рассмеялся:
— Этот дурачок направлялся в Кордову, все еще надеясь восстановить свое владычество. Ему предлагал убежище один из христианских правителей, но он гордо отверг это предложение, чтобы, возвратившись в Кордову, униженно, забыв о гордости, валяться в ногах у Мохаммеда Второго, насладиться зрелищем поруганного дворца, некогда составившего величие его отца, и вскоре быть жестоко убитым.
— Неужели у бедолаги совсем не осталось сторонников в Кордове? — поразился Николай.
— Думаю, те, кто занимал его сторону, быстро перестроились, — грустно проговорил Святогор. — Мохаммед Аль-Чаббар чувствовал за собой силу. Он даже посмел выставить труп незадачливого Санчоля на обозрение, чтобы не повадно было. К тому же, он приказал беспощадно расправляться со всеми бывшими сторонниками Санчуэло, особенно берберами. Многие были убиты, а многие покинули Кордову.
— Глупо! — воскликнул Коля.
— Конечно, глупо, — согласился Святогор. — Берберы — отличные наемники, и их преданность была бы ему полезнее их ненависти. Месть же их мы уже наблюдали в Толайтоле.
— Да уж, — подтвердил Коля.
— Это все тебе поведал Фарид? — поинтересовалась я.
— Многое мне уже давно было известно в общих чертах. Хайме дополнил деталями картину происходящего. А вот из пьяных излияний Фарида я выудил, что готовится мощное выступление берберов против Мохаммеда, причем с участием христиан.
Повисло молчание. Каждый думал о своем, переваривая полученную информацию.
— Интриги и братоубийственная война — извечные спутники борьбы за власть, — вздохнула я. — Русь тоже знает тому примеры.
— Русь? — оживился Святогор. — Тебе что-нибудь известно об этом?
— Я знакома с историей Руси по книгам. Это может быть ошибочно, — смутилась я.
— Кто сейчас правит на Руси? Князь Владимир Святославович жив? — жадно спрашивал Святогор.
— Да-да, он еще должен быть жив, — ответила я. — Ты ведь знаешь, что он крестил Русь?
— Как?! — изумился Святогор.
— Он ввел христианство в качестве официальной веры на Руси, — пояснила я. — Теперь русичи не поклоняются больше другим богам. Они верят в Христа.
— Моя мама тоже почитала Иисуса, — задумчиво проговорил Святогор.
Продолжая путь, ночевали мы обычно в рощах или в гротах, стараясь, чтобы лагерь наш остался незамеченным. Сьерра-Морена снова потрясла меня буйством красок. В горных породах явно преобладали оранжево-красные тона. Скалистые напластования напоминали окаменевший косой ливень. Эта симфония в камне формировала величественные пейзажи. В некоторых местах горы оказались труднодоступными, и нам приходилось долго искать обхода.
Однажды на горном склоне нам повстречался старый араб, к которому Святогор обратился за помощью в поисках пути. Араб, махнув рукой в сторону темнеющего неба, предложил нам ночлег в своей хижине здесь же среди горных круч. Узнав, что мы чужестранцы, но немного понимаем кастильский, араб легко перешел на понятный для всех язык. Внутри небольшой хижины пылал очаг, обеспечив нас теплом холодной осенней ночью в горах. Араб оказался отшельником. Занятный старик явно соскучился по человеческому общению и охотно давал ответы на любые вопросы.
— Я вам сразу поверил, — довольно причитал он, — сразу. Лица у вас такие…светлые, что ли. Эх-хе-хе! Давно я не видел таких лиц, а ушел, потому что устал наблюдать глупость и жестокость человеческую.
— Когда ты покинул людей, старик? — поинтересовался Святогор.
— Тогда, когда этот выскочка, коварный и жестокий, уничтожил дело всей жизни моего возлюбленного халифа Аль-Хакама, — отрывисто и злобно чеканил старый араб, — я решил, что придет время, и я покину эту суетную столицу. Да! Но я еще оставался с людьми почти десять лет, в надежде повлиять как-то на души людей. Но тщетно! Да!
— Какое дело? — не удержалась я.
— Дело-то? Великое дело! Библиотеку! Когда Аль-Мансур сжег библиотеку! Это не богоугодный поступок: каждый араб должен понимать, что библиотека — святое. Да!
Отшельник умолк и долго не сводил глаз с пламени очага, потом неожиданно пристально посмотрел на Святогора, долго и серьезно разглядывая черты его лица. И вдруг просиял, заулыбался, даже засмеялся и изрек:
— А я тебя знаю. Да!
Святогор оторопело уставился на старика, но потом успокоился, посчитав это заявление шуткой.
— Ты — тот паренек из чужеземцев, что жил в Мадинат Аль-Сахре, постиг множество наук и развлекал молодого халифа Хишама, — словно уговаривая Святогора, настаивал араб. — Да! Да! Я хорошо тебя помню.
— Как же ты узнал меня? — только и смог вымолвить пораженный Святогор.
— Глаза, мой мальчик, твои глаза. В них вся твоя нелегкая жизнь, в них — и твоя светлая душа. Да! Слава Аллаху, есть еще в халифате такие люди!
— Спасибо, старик, — растрогался Святогор и склонился перед старцем в поклоне.
— Халиф жив! — внезапно вскричал отшельник. — Дурной халиф, но законный, Омейяд, сын великого Аль-Хакама. А воронье уже слетается на гибель халифата! Да!
— О чем ты, отшельник? — удивился Святогор.
— Грядет братоубийственная бойня: араб на араба поднимется, призвав на подмогу чужаков и неверных. Один араб заручится помощью христиан Кастилии, другой — Каталонии. Один поведет на бой разъяренных берберов, другой — сакалибов /*Сакалибы (араб.) — в Кордовском халифате так называли иностранцев-наемников (галисийцев, франков, немцев, ломбардцев и т. д.)/! — патетически восклицал старый араб.
— Как все везде одинаково, во все времена и во всех странах, — пробормотала я с печальным возмущением.
— Ты имеешь в виду Русь? — откликнулся Святогор. — Неужели там тоже ищут помощи у чужаков?
— Увы! В усобицах противники всегда ищут поддержки у чужаков и даже врагов своих, — кивнула я.
Коля попытался добавить что-то вроде того, что это закономерный этап в развитии каждого государства. Но Святогор вряд ли мог смотреть на положение вещей абстрактно и вряд ли стремился анализировать события исторически. Он видел реальных людей, действующих в его реальном мире в настоящий момент. Он руководствовался своими представлениями о человеческой порядочности, и его явно огорчало, что и на его далекой родине, которая казалась ему землей обетованной, люди оказывались столь же корыстными и недальновидными. Он долго молчал, расстроенный тем, что только что узнал. Наконец, он вновь обратился к отшельнику, вероятно, происходящее в халифате сейчас особенно заботило его:
— Ты предполагаешь, что халиф жив. Как же это возможно, ведь его пышно похоронили?
— Я не предполагаю, я знаю. Да! Не его похоронили, не его! Двойника похоронили!
— Двойника?!
— Не хватило духу у этого малодушного, но тщеславного мальчишки Мохаммеда, как бы он гордо ни величал себя Богом Направляемым, — проронил старик ехидно. — Хишам жив и скоро понадобится Мохаммеду, ибо престол последнего, узурпированный и залитый кровью, уже так сильно раскачивается на кровавых волнах, что довольно лишь небольшого дуновения ветра, и он опрокинется.
— Ты ясновидящий? — прошептала я робко.
— Нет-нет, — засмеялся отшельник. — Через мой перевал часто люди пробираются. И я всегда в курсе последних событий. Я забрался высоко в горы, ушел от грязи людских сердец, но вни-мательно наблюдаю с высоты за их отвратительной возней и не перестаю удивляться степени их низости, ибо научился читать по их глазам и душам и тем самым предвосхищать их поступки. Да!
— И на чьей же ты теперь стороне? — полюбопытствовал Святогор.
— Я на стороне Аллаха, — вздохнул старик. — А Аллаху был угоден цветущий, могущественный халифат, где высочайших мировых высот достигло развитие наук и ремесел, искусств и просвещения. Я на стороне того халифата, терпимого к другим верам. Не нужно было преследовать неверных, чтобы доказать, что путь их ложный. Это доказывала сама жизнь. Дух знания был превыше всего! Да!
Старик пригорюнился и долго смотрел на угасающее пламя очага, на мерцание углей и вспышки мелких язычков пламени то тут, то там, заявлявшие о своей независимости и праве на существование.
