М-да, война у Ильи — в самом разгаре…
Но если судить по звукам, наши все-таки побеждают, стреляют чаще, а мушкеты отвечают все реже и реже…
Из-за поворота конь выносит всадника, не доскакав с полсотни метров, останавливается, и наездник, приложив руку ко лбу, высматривает, что здесь твориться.
Встаю в полный рост — это свои, архиповский хлопец, Панас.
Следом за ним, лошади выносят еще четверых и они скачут ко мне. Наши и, слава богу, все живы.
Спешились.
Григорий любовно поглаживает приклад:
— Гарный самопал.
Архип выражает свои чувства более бурно, со всей дури хлопает меня по плечу:
— Они так и не поняли, от чего умерли…
Странная война. Привычка полагаться на холодное оружие послужила причиной смерти многих выживших после взрывов. Для того, чтоб оказать сопротивление, надо подойти и ударить саблей… Но здесь все было по-другому, выстрел — и тяжелая пуля ставит крест на любой попытке сопротивления. Взрыв на обочине сродни по своему эффекту залпу картечи из пушки. Этот вид боеприпаса прослужит долгую службу и до появления пулеметов будет самым эффективным средством борьбы с наступающей пехотой и кавалерией. И в истории военного дела есть масса примеров, когда один единственный выстрел поворачивал ход битвы в обратную сторону.
Надо идти и заняться грязной работой. Зачистка.
На дороге лежит, придавленное убитой лошадью, тело. Стреляю, пуля срикошетировала от нагрудника, поляк дернулся и со стоном открыл глаза. Вытаскиваю пистолет и стреляю в черепушку — отмучился, бедняга.
Оборачиваюсь на спутников. У стрельцов глаза, словно плошки, Архип безмятежно спокоен, только склонил голову набок и с любопытством наблюдает за мной. Два казака, даже не раздумывая — правильно или неправильно — подобрали с земли копья. Панас подошел к следующему ляху, примерился, и с мерзким хрустом вогнал наконечник в горло.
Со стороны обоза вдруг послышались громкие голоса, брань. Крики прерываются выстрелом, тут же следует второй, третий. Слышу приглушенный расстоянием вскрик боли, вспыхивает яростная перестрелка.
Спешим с Архипом туда, по широкой дуге выходя в тыл. Три гаврика устроились за поваленным деревом. Тощий хлюпик, весь взъерошенный какой-то, заряжает мушкеты, яростно орудуя шомполом, и подает двум другим защитникам бастиона.
Я пристрелил заряжающего, Архип свалил второго, широкоплечего, тот падает ничком и не шевелится, а последнего, бросившегося бежать, прикончили стрельцы.
Наступает тревожная тишина, нарушаемая стонами недобитых поляков и раненых лошадей.
Ничего не слышно и от Ильи. Отогнал пехоту?
— Э — эх, рацию бы сюда… Половину речи посполитной отдам. — пробурчал, загоняя новый патрон в патронник.
— Чего тебе надобно? — Архип перезарядил свое ружье, не отрывая взгляда от разгромленной колонны.
— Посыльный нужон, узнать как дела у десятника. Слышишь… Тихо-то как…
Он повернулся ко мне, — Федор, а ты страшный человек.
— Вот те раз, это с какого перепугу ты так решил?
— Придумки твои… Не от бога…
— Ой, кто бы молвил-то, а давеча пану Анджею кто глотку перехватил? Я, что ли?
— Не об этом речь веду. Там — он судорожно мотнул головой, — все было, как ты обсказал. Ляхи сбились кучей, разворачивая коней, а мы стреляли в них и они ничего не могли нам сделать. Оружье твое…
Он не договорил, перебил залихватский свист, громкий крик — ура и вопль во всю молодецкую глотку.
— Федор! Федор!
Выглядываю из-за дерева, на дороге стоит Илья и призывно машет рукой.
Оборачиваюсь к Шадровитому, — Пошли.
Мы бредем по лесной поляне, под сапогами хрустят опавшие сучья, прошлогодняя хвоя устилает землю плотным серым ковром. Идем молча, говорить не хочется. Я устал морально и физически. Тяжкий груз неопределенности, давивший на меня все эти дни, стал чуток легче, но все равно пока что лежит на моих плечах. Надо теперь суметь уйти живыми и сохранить трофеи.
Я шагаю чуть впереди, Архип — на шаг позади, храня молчание. Когда до тракта осталось пройти всего несколько шагов, он кладет руку мне на плечо, останавливает. Обходит и встает передо мной, загораживая собой ото всех. Чуть склоняется, как будто хочет сказать нечто важное…
И вдруг начинает падать на меня, хватает за плечи, а из уголка рта выплескивается струйка крови.
Я подхватываю ставшее неподъемно тяжелым тело и, не удержав, опускаю на землю.
И вижу довольный оскал на окровавленном лице поляка, и руку с опущенным пистолетом, из ствола которого еще вьется тоненькая струйка дыма.
К нам бросаются стрельцы. Я кричу, останавливая одного из них, вскинувшего вверх саблю:
— Нет!!
Подхожу ближе и носком сапога откидываю в сторону оружие, присаживаюсь перед врагом на корточки.
Булькая кровавой пеной, поляк что-то говорит, а я не понимаю, да и не хочу ничего понимать. На душе пусто…
Словно со стороны вижу себя.
Правая рука медленно откидывает полу кафтана, другая рука тянет из кобуру пистолет и приставляет ко лбу врага, большой палец взводит курок, а указательный давит на спусковой крючок.
Едва успеваю закрыть глаза, как в лицо брызгает теплым…
Возвращаюсь к Архипу. Он лежит на земле, кафтан расстегнут, исподняя рубаха разрезана ножом, над ним склонились Григорий с Панасом. Руки у них в крови, а на лицах скорбь и растерянность.
Григорий поднимает голову, видит меня:
— Прямо в сердце попал…
Кто-то подходит сзади и кладет мне руку на плечо. Сердито скидываю и оборачиваюсь.
Илья. Вот уж кому не пропасть.
Хватаю его за грудки, притягиваю к себе и шиплю ему прямо в лицо:
— Если сейчас на дороге останется хоть один недобитый поляк, я тебя сам пристрелю.
Отталкиваю и отхожу в сторону, присаживаюсь на поваленное дерево, недобрым взглядом наблюдая за зачисткой. Через десять минут все было кончено.
Все это время десятник топтался рядом, хмуро разглядывая пистолет, который я держал в руке. Когда послышался голос одного из стрельцов, сообщающий что все сделано, подзываю к себе Илью.
— Сказывай, что у тебя там было.
Из его рассказа выходило, что пехотинцы, когда услышали взрывы, остановились. Сбились кучей как стадо баранов и уже хотели податься в бега, когда их капитан ударом кулака отправил в нокаут самого крикливого, толкнул короткую речугу и, построив людей, скорым шагом поспешил к лесу на выручку.
Их подпустили поближе и встретили залпом в упор. Стрелки ответили. Стрельцы отошли назад и рассеялись, как им было велено. Прятались за деревьями, дождавшись, когда враг подойдет ближе, стреляли — кто с колена, а кто и лежа. Но все равно избежать потерь не смогли, принесли обратно четверых убитых и трех раненых, еще двое могут ходить сами. Немцев (а это оказались наемники) насчитали в лесу сорок четыре трупа. Сколько смогли удрать — неведомо. Все подводы захвачены и вот-вот должны подъехать, на первый взгляд, в них порох и свинец.
— Надеюсь, оружие все собрали? — С нажимом в голосе спрашиваю десятника и получаю утвердительный ответ.
— Илья, отправь людей пару человек туда и туда, — указываю направление, — чтоб за дорогой смотрели.
Не хочу, чтоб нас здесь прищучили. Остальным — поднять возы, перепрячь лошадей, собрать оружие и все что можно.
И добавил, вставая на ноги. — Пускай поторопятся.
* * *
Скрипит кожа рассохшегося от старости седла, корноухий мерин флегматично ступает по влажной лесной земле. Я еду в гордом одиночестве, впереди, на лихом коне. Пустота, поселившаяся в душе после смерти Архипа, не рассеялась, а забилась в уголок, затаилась, ждет своего часа. Стрельцы стараются лишний раз не попадаться мне на глаза, не перечить, и больше молчат, чем говорят. Над отрядом реет похоронное настроение. Пару часов назад, на краткой остановке надо было лошадей осмотреть, запрячь заново, если нужно, я едва не пристрелил одного говорливого и слишком веселого. Успели руку подбить. Пуля только снесла шапку с его головы, не задев придурка. А не хрена со мной спорить и учить, как мне жить. Идиот.
Из двух десятков возов смогли поднять половину. Собранным оружием, барахлом, набранным в оставшихся возах, доспехами, снятыми с убитых, забили их так, что пришлось подпрягать еще по одной лошади, и все равно обоз еле плелся.
Мрачно оглядываюсь назад. Ну, ни стоит все это дерьмо шести человеческих жизней. Один из раненых умер, пуля пробила ему грудь по касательной, видимо, сломала ребро, а эти коновалы таскали его как мешок с картошкой, и осколки порвали легкое. Второй под вопросом, ранение в живот, на вылет, но, может и оклемается. Третий через пару недель будет танцевать, только сначала должен поставить богу свечку размером со свою ногу. И смех, и грех, а не ранение. И не повезло Данилке Офонасьеву.
