Идея с чужим кораблём показалась симпатичной. А что если свалить всё на какого–нибудь летучего голландца или японца? Это могло стать идеальным прикрытием. Связь с иноземцами считалась зазорной в восемнадцатом веке, так же как и в двадцатом. Но кто говорит о связи? Почему бы не представить дело так, будто я нашёл брошенный или разбившийся корабль с погибшим экипажем? И, кстати, необязательно иностранный. Мало ли в прежние времена пропало российских промышленников?
Поразмыслив, я решил культивировать именно этот слух.
Набережная в Нижнем Новгороде была усыпана корабельным мусором, но все более или менее стоящие обломки растащили обитатели трущоб. Бродяги восемнадцатого века принципиально не отличались от бомжей двадцатого и мне кстати вспомнились осаждаемые бомжами пункты приёма металлолома.
Лачуга, где некогда мы с Копыто застали умирающего человека, была занята новым постояльцем. Таким же болезненным мужиком неопределённого возраста.
–Как зовут тебя, православный? – спросил я, присаживаясь на корточки возле входа. Переступать порог этого склепа ещё раз мне чего–то не захотелось.
–Прокопием зовут.
–А где прежний хозяин?
–Помер.
–Давно?
–Да уж третий год поминаем.
Время–то как летит.
–Жаль. Дело у меня к нему было.
–Запозднился с делом, – сказал Прокопий.
–Это не я запозднился, это он не дождался. Хочешь заработать?
Выслушав предложение, тот готов был продать целиком хоть всю лачугу, но мне требовались лишь корабельные части.
–Не жадничай, – сказал я. – Собери ещё людей, вместе ловчее будет управиться. И чур не воровать! Знаю я вашего брата. Острог на доски растащите. Только старое дерево берите, пусть с гнилью, с трещинами.
После этого мне оставалось только сидеть возле лодки и сортировать притащенный бомжами хлам. Ради правдоподобности они по моей просьбе обвязали дерево обрывками гнилых верёвок, в лодку набросали проржавевших гвоздей, цепей, притащили даже небольшой якорь с обломанной лапой. Я так увлёкся, что, закупая позже провиант, отбирал самые ветхие мешки и самый залежалый товар.
Расчёт полностью оправдался. После второго рейса слухи приобрели чёткие контуры. Всякая мистика исчезла. Версия кораблекрушения стала основной и "эксперты" расходились только в деталях. Они могли бы, пожалуй, найти кое–какие нестыковки, изучив обломки, но те быстро исчезали, превращаясь в корякские шалаши, сараи, казармы и стены крепости.
Глава двадцать вторая. Бойня
Глава двадцать вторая. Бойня
Стихия изредка отпускала из смертельных объятий корабли некогда внушительной флотилии. Они прибывали в гавань с той печальной регулярностью, с какой волны выносят на берег обломки погибшего в открытом море судна.
Четвёртым в Голландскую гавань вошёл корабль Толстых. Верный себе промышленник привёз несколько пар песцов и выпустил их на разных берегах залива.
Уже на следующий день к нам, наконец, пожаловали местные вожди во главе с Узулахом. Долго же они паузу держали, но прихода четвёртого корабля стариковские нервы, похоже, не выдержали – кто, мол, их знает этих русских, может быть они всем народом на остров переселиться задумали.
Мы обменялись подарками, попили чаю, поговорили о том, о сём. Между делом, узнали кое–что о здешней "геополитике". По запутанности и запущенности она не уступала европейским делам. Построй алеутов, рассчитай на первый–второй, напяль на одних красные, а на других синие мундиры – вот тебе и столетняя война. Племя кавалан–ин, к которому принадлежали наши друзья, занимало несколько островов к западу и большую часть Уналашки. Мы же обосновались на островке под названием Умакнак, который за ничтожностью своей считался ничейным. Меньшую часть Уналашки, как и множество островов к востоку от неё, занимало племя кигиг–ун, с которым у наших гостей порой случались стычки. Само собой в рассказах стариков соседи изображались как злобные недоумки, посягающие на чужой каравай, а соплеменники выставлялись собранием праведников. Знакомое дело.
Вот же учудили алеуты. Будто им островов мало. Получается, что по Уналашке проходила сухопутная граница, а нас угораздило попасть в аккурат на нейтральную полосу. С одной стороны это радовало, пропадала нужда выторговывать у туземцев разрешение на строительство города. С другой стороны, случись вдруг войнушка, мы рисковали попасть под перекрёстный огонь.
–Одно знаю твёрдо, – заявил я соратникам после разговора. – Крепость нам понадобится.
***
Через неделю после прихода Толстых в гавани встал пятый корабль. Это был "Николай", и его мы встречали настороженно. Слишком уж резво он сорвался с Камчатки, не дожидаясь общего сбора, а затем какого–то беса проторчал больше месяца на соседнем острове. Естественно у нас накопилась куча вопросов. Но что Дурнев, что Тарабыкин, как и вся остальная команда ограничивались общими фразами. Выйти с Камчатки раньше других им приказал хозяин, а что тому послужило причиной не их ума дело и уж тем более не нашего. На Унимак они проскочили по ошибке, а там наткнулись на знатный промысел и решили задержаться.
–Промысел? – ворчали мои парни. – Значит, пока мы здесь брёвна и камни ворочали, они там мешки бобровыми шкурами набивали? А теперь за нашим острожком зиму переждут, лисы доберут и домой?
Люди продолжали строить казармы, укреплять стены, готовить к зимовке корабли, но делали это без прежнего огонька. Какой уж тут энтузиазм, когда промышленники Трапезникова поглядывали на нас с превосходством, даже с презрением. Словно тот, кто пришёл сюда первыми и потратил время на обустройство базы, лишился добычи по собственной глупости. Чувство несправедливости бесило моих парней. Ропот отчасти направлен был и против меня. Зверобои всё чаще напоминали, что отправились в такую даль не города возводить.
Атмосфера на островке менялась к худшему. Колония приросла, но дух доброжелательства, который воцарился поначалу, с приходом конкурентов быстро угас. То и дело слышалась ругань, возникали беспричинные ссоры. Николаевцы вообще вели себя крайне развязано. Разговаривали как–то резко, громко, агрессивно; недовольно брюзжали, обсуждая выбранное для крепости место; задирали коряков, которые, по их мнению, чувствуют себя за моей спиной слишком вольготно; посмеивались, глядя на попытки установить контакт с алеутами. Причём посмеивались каким–то недобрым смехом, будто намекали на нечто сокрытое от нас.
Однажды Комков с Оладьиным отозвали меня в сторону.
–Тут такое дело, – сказал Оладьин. – Наши парни рассказывали, как эти с "Николая" хвастались лисьими парками. Дескать, удачно взяли. Некоторые и двумя запаслись. Променять предлагали на винцо. Тут ребята на Макара указали, мол, он запасами ведает. А Макар и меня позвал. Посмотрели мы на их товар, пощупали.
–И что? – не понял я.
–Так не с Камчатки же они парки эти везли? На "Николае" почти весь народ по принуждению служит, за долги. Эта голытьба и собачий хвост в корчме заложит. Всё с себя за зиму пропивает. В одних портках к лету остаётся.
–Не с Камчатки, – согласился я.
–Они и сами хвастают, что раздобыли, дескать, – добавил Комков. – И на Командорском острове они вряд ли успели побывать. Да и какие там лисы?
–А если с промысла меха, с Унимака? – предположил я.
–С Унимака, это уж точно, – ухмыльнулся Оладьин. – А вот что за промысел там у них вышел, большой вопрос. Послушать их, так и зверя добыть успели, и парки пошить, да ещё и не по одной. Но я смекнул, мех–то зимний, а нынче его с какого зверя снимешь?
–С двуногого, – догадался я. – Так ты думаешь, они там побаловали?
–Уверен.
Прямых улик против конкурентов на руках у нас не было. А если бы и появились, что мы могли им предъявить? Нападение на алеутское жило? Таковое если и имело место, то на соседнем острове. К договору о совместном промысле подобный эпизод касательства не имел. Мало ли кто и как промышляет в одиночку? Вот если бы они какой–нибудь из наших кораблей пограбили, другое дело. Такое преступление в тайне сохранить сложно. Товарищей обирать даже из отморозков мало кто решится. Правда рано или поздно всплывёт, а фронтир не потерпит измены. Но дикие с точки зрения промышленников мало чем от зверя отличаются.
