Пока мы собирались, артель конкурентов вернулась с мешками набитыми сырыми шкурами. Люди выбирались из лодки, устало брели к острогу. Несмотря на изнеможение, их лица переполняла радость, удовлетворение, что в сочетании с перепачканными кровью робами производило странное и даже жуткое впечатление – банда живодёров возвращается с тяжёлой работы. В крепости зверобои принялись доставать на показ то одну, то другую шкурку и напомнили мне городских грибников, что хвастаются перед приятелями вытащенным из корзины боровиком или рыжиком. Вот рыбаки так себя не ведут, те даже хвастаясь уловом, напускают на себя равнодушный вид.
Массовый психоз достиг кульминации. Те, кто ещё не отведали крови, рычали как цепные псы. Не утерпев, я напросился в отряд Оладьина. Зачем напросился, не понял и сам. Взглянуть из любопытства, какой ценой добываются капиталы? Просто обогатить жизненный опыт? Или посчитал честным разделить с подчинёнными кровавое ремесло?
Мне подобрали грубую робу, сшитую из звериных потрохов, после чего Оладьин торжественно вручил собственную дубину, словно комиссар красноармейцу наградной револьвер.
***
Каланы, как правило, не собираются в огромные лежбища подобно сивучам, котикам или моржам. Они вообще предпочитают выходить на берег только для ночлега, для передышки. Потому и называют зверобои такие места не лежбищами, а привалами.
Калан не рискует отдыхать на пляже, выбирает берег крутой, каменистый, где можно укрыться от хищных взглядов. И опытные зверобои высматривали не столько зверя, сколько подходящее для привала место. Ещё более опытные коряки осматривали прибрежную воду в поисках зарослей морской капусты. Каланы вовсе не любят капусту, зато её любят морские ежи, их основная пища.
Все смотрели в сторону острова, я же время от времени с опаской оглядывался за спину. Там тяжело дышал Тихий океан. Его безбрежное пространство подавляло. Горизонт скрывал от непосвященных истинное положение дел, но я–то знал, что на всём этом безбрежье до самых Гавайских островов из воды не торчит даже крохотной скалы.
Шторма не было, но лёгкую байдару качало волной и без помощи вёсел несло неспешно вдоль берега слабым западным ветром. При мысли, что он может усилиться, поменять направление и отбить нас от острова, мне становилось жутко. Наша посудинка даже не шитик. Прислонив ладонь к кожаной обшивке можно почувствовать пульсирующий голод бездны.
К моему облегчению, коряки скоро заметили подходящее морское пастбище. Оладьин, указав на удобную россыпь камней, согласился с ними. Я попытался вспомнить всё, что знал о каланах. В памяти проявилась лишь картинка из телепередачи – зверёк, плавающий на спине и вскрывающий с помощью камня морского ежа. Ничего похожего здесь не наблюдалось. Зверя вообще не было видно. Тем не менее, Василий решил высаживаться.
Двумя верстами дальше зверобои присмотрели подходящую бухточку с узкой полоской лайды. Сошли на берег, почти не замочив ног. Затащили байдару повыше, обезопасив от прилива. Разбили временный лагерь.
Коряки отправились к присмотренному участку, чтобы вечером проследить за каланом. Если зверь не появится, нам придётся искать другое место.
Разведчики вернулись около полуночи.
–Есть калах, – доложили они. – Много.
Народ возбудился, готовый отправиться прямо сейчас. Оладьин осадил горячие головы. Можно, конечно, промышлять и ночью при свете факелов, рискуя разбить лбы и поломать ноги, но умнее дождаться рассвета. Тогда и зверю уйти будет труднее, и сами целее останемся.
Ночь мы провели возле костра. Жевали рыбу, размоченные в кипятке сухари. Пили дешёвый китайский чай. В предвкушении охоты многих охватила лихорадка. Загадывать грядущий успех – примета плохая, но разговор вертелся вокруг прошлых удачных промыслов. Коряки на плохом русском рассказывали байки про каланов. О том, как смышлёные эти зверьки, если им приходится отдыхать на воде, привязывают себя к водорослям, чтобы во время сна их не унесло течением или ветром. Я спросил про булыжники и морских ежей. Коряки мотнули головами. Нет, он не замечали подобных повадок.
Сами коряки охотятся на калана с лодки. Детей природы не смущают лишние дырки в шкуре, ведь дырку легко зашить. Но европейцам нужен товарный вид. И потому утром мы будем бить калана дубинками.
Новички вроде меня собирались просидеть всю ночь, но адреналин выгорел раньше. Неожиданно накатила усталость, дрёма взяла верх и к рассвету мы уже крепко спали. Старовояжные во главе с Оладьиным благоразумно улеглись сразу же после ужина и, едва занялся восход, принялись поднимать партию без лишних церемоний – пинками, рывками, ударами по плечу. В несколько минут мы оказались на ногах и пришли в себя уже пробираясь по камням вдоль берега и сжимая в руках дубинки.
Перед привалом отряд развернулся в редкую цепь, отсекая зверя от воды. Справа от меня встал Оладьин, слева Яшка, оказавшийся как и я впервые на промысле. Впереди, тут и там среди камней виднелись мохнатые комочки нашей добычи.
–Ну, с богом, – сказал Василий.
Зверобои двинулись вперёд. Каланы, почувствовав неладное, зашевелились. Поздно. С эсэсовскими выражениями на лицах мы атаковали бедных животных. Дрягалки методично опускались на их головы. Такой себе обмолот зерновых или вернее сказать меховых. Мне трудно дался первый удар. Из–за волнения или неопытности он получился слабым. Зверёк перед ударом зашипел, как рассерженная кошка, а, получив по голове дубиной, истошно пискнул, шарахнулся вбок. Его сородичи из задних рядов подняли гвалт, бросились в разные стороны, но в итоге лишь променяли мою дубинку на дубинки моих соседей. Кто–то из животных попытался скрыться среди камней, но большинство, ведомое предательским инстинктом, упорно пробивалось к морю.
Следующую жертву я ударил уже в полную силу. Никакого азарта, как во время рыбалки, никакого пресловутого опьянения кровью. Я бил в полную силу только затем, чтобы избавить от мучений и жертву и самого себя. Бил, всем нутром содрогаясь от деяния. Крепко же засел во мне гуманизм.
Я покосился влево, чтобы проследить за реакцией Яшки. Того полностью захватил азарт. Парень находился в своей эпохе и легко вписался в бойню.
В цивилизованном обществе мы привыкли получать мясо в упаковке, и редко видим за подмороженным куском смерть животного. Телятина это одно, а телёнок совсем иное. Всю грязную, неприятную работу по убийству и разделке туши мы охотно перекладываем на других, а сами наслаждаемся конечным продуктом. Конечно, всякие там аристократы кичатся убийством на охоте, собирают трофеи, но и им не придёт в голову забить бычка или заколоть свинью собственноручно и повесить на стену свиное рыло. И бойню подобную нынешней аристократ вряд ли станет воспевать. Но здесь, на фронтире, люди попроще.
Пока я размышлял "люди попроще" опередили меня, позволив "любоваться" слаженной работой артели. Новички вроде меня приотстали. Мы тратили больше времени на примерку, на удар, а отдельные гуманисты ещё и мешкали, наблюдая за смертью жертвы.
Каланы больше других морских зверей напоминали беззащитных домашних животных. Это не сивучи, котики или моржи, которые могут обороняться зубами, клыками, собственным весом, в конце концов; против которых с дубинкой не всякий охотник рискнёт и выступить. Калан же хоть и обладал приличными зубками, от человека мог только сбежать. Но на суше это у него получалось не слишком ловко.
Я остановился задолго до конца бойни. Прибить мать с детёнышем не поднялась рука. Парочка прорвалась к океану между мной и Яшкой. Тот, возбуждённый, прокричал в мой адрес какое–то ругательство и ушёл вперёд. Ну, правильно. Он не развращён супермаркетами, полуфабрикатами и сетевыми ресторанами. Ему легче втянуться в такую работу. Присев на камень, я сделал большой глоток самогона. Мне стало противно вдвойне. К душевным терзаниям нутра добавились терзания физические.
–Ну что за гадость гонят в восемнадцатом веке? – проворчал я, осматривая поле битвы.
