этот амулет искала? Так что да, дурость это была несусветная.
— Но закончилось-то все хорошо, — с улыбкой заметил я.
— Это да, — вздохнула Арахна. И добавила: — Ты только это... о ребятишках моим не трещи? Ни смертным, ни бессмертным. Пообещай мне.
— Клянусь, — на полном серьезе ответил я.
Паучиха кивнула.
— Ладно... Давай-ка я вытащу тебя отсюда?
— Будь так добра. И это... Воды бы попить. И хлеба пожрать, если у тебя есть и не жалко.
— Да не вопрос!
Арахна соскочила с моей руки на пол, и через мгновение я уже был обмотан липкой паутиной с головы до ног.
— Погоди, ларбубу... бубу! Бу! — попытался я с замотанным и заклеенным ртом донесли до богини, что мне нужно прихватить с собой еще и поклажу.
— Не волнуйся, твою добычу я тоже подниму, — ответил мне угрожающе громкий и жуткий голос.
Она опять трансформировалась в монстра — понял я.
В общем, через четверть часа я вместе с ларцами уже гнал коня под проливным дождем навстречу порталу и маленькой личной славе.
Я справился! Я — молодец!
Вот только на фоне всех этих парадно-выходных мыслей откуда-то из глубины моего сознания непрестанно доносилось ненавязчивое, но и не умолкающее «тик-так».
Это похрюкивали свиньи госпожи Фортуны.
Тик-так, Даня.
Тик-так...
С-сука...
Огромные, испещренные начертаниями древние двери со скрипом отворились, приоткрывая выход на лестницу с широкими массивными перилами.
В свете факелов белые ступени казались оранжевыми. Всполохи яркого пламени тенями пробегали по мрачным росписям на стенах, вспыхивая на золотых коронах и крыльях.
— Ты можешь войти, — торжественно проговорил Гермес, отступая в сторону.
В этот раз он выглядел, как истинный бог, и сын бога. Темные кудри блестели на свету, загорелая кожа казалась бронзовой, прекрасное аристократическое лицо сохраняло выражение бесстрастного спокойствия. В руке Гермес держал свой кадуцей — позолоченый жезл, который обвивали две маленькие зеленые змеи, время от времени лизавшие воздух своими алыми раздвоенными языками.
Одет юный бог был в соответствии со своим статусом — в короткую белоснежную тунику, символизирующую святость, золотые сандалии и золоченые наручи.
Последний атрибут не являлся традиционным. Эти браслеты Зевс надел на своего сына в тот день, когда тот попытался воспротивиться его воле — как напоминание, что ожидает мятежного бога в случае еще одной ошибки.
Флора дрожащими руками поспешно поправила складки своего и без того идеального платья. Для визита сюда богиня выбрала самую стройную версию себя, сделала сложную высокую прическу и завернулась в нежно-розовые и кремовые шелка, расписанные черными силуэтами журавлей.
Приподняв длинный подол, она ступила на лестницу, ведущую наверх.
— Обувь, — холодно напомнил ей Гермес.
Флора остановилась. Обернулась.
— Что?.. — проговорила она.
— Сними свою обувь, ибо земля, на которую ты ступаешь, священна, — нараспев протянул тот.
— Но... как же так? — проговорила Флора, с трудом сдерживая гнев. — Ведь я не какая-нибудь смертная. Я ведь тоже — богиня! Так отчего я должна идти к престолу Первородных босая, как какая-нибудь чернь?!
— Это не моя воля, — невозмутимо отозвался Гермес. — Таков приказ Зевса, которому ты подчиняешься.
Флора промолчала. Но ее грудь глубоко и жадно задышала под тонким шелком, будто богине не хватало воздуха. Наконец, она приподняла подол своего платья еще чуть выше и с сердцем сбросила с левой ноги туфлю. Следом за ней резким движением она швырнула и вторую.
— Так годится? — вздернув подбородок, поинтересовалась она у Гермеса. — Больше ничего снимать не требуется? Голову пеплом посыпать не нужно?
— Посыпание головы пеплом — это уже к Иегове, в другое ведомство, — спокойно ответил Гермес. — А у нас пока достаточно снять обувь.
Флора отвесила юному богу нарочито почтительный поклон, потом высоко подняла голову и двинулась по ступеням вверх, мимо гигантских изображений Птаха, гневной Кали, Кетцалькоатля и прочих жителей священной земли.
Холодные ступени обжигали гордой Флоре ступни. Но она только еще выше поднимала подбородок и ускоряла шаг.
Ничего. Может статься, в следующий раз она войдет сюда уже в обуви. И не для того, чтобы кланяться, а чтобы остаться!
Золоченые двери тронного зала сами распахнулись перед ней, стоило только Флоре к ним приблизиться.
Сердце в ее груди забилось быстрей. Но богиня даже бровью не повела, сохраняя каменное выражение на красивом гордом лице.
И вошла в тронный зал.
Здесь ничего не изменилось с момента ее последнего посещения. Те же огромные стрельчатые окна с нестерпимо ярким розовым небом, тяжелые золотые подсвечники на полу, белые стены...
И те же надменные лица.
Совет богов располагался на тронах в центре зала, на возвышении, устланном парчовыми покрывалами. И хотя Флора явилась на совет семьи, самой семьи на совете в сборе не было, зато имелась куча гостей, будто после Всеобщего совещания.
В центре восседал громовержец Зевс. Судя по пунцовым щекам, он уже изрядно выпил, и теперь нашептывал какую-то похабщину на ухо своей дуре-супруге Гере, которая улыбалась ему вишневым ртом и хлопала кукольными пустыми глазами.
Справа от Зевса сидела Афина — вечный синий чулок с удручающим лицом и голодными глазами, которая всегда ненавидела Флору за ее буйную любовь к жизни и удовольствиям. Рядом с Афиной, задрав ноги по-турецки, расположился скучающий златокудрый Апполон. Этому вообще всегда было начхать на политику, его занимали только музыка и красивые смертные женщины. Правда, когда Дионис спьяну разбил его любимую арфу, Аполлон проявил неожиданную гибкость ума и мстительность, так что по решению всеобщего совета буяна даже сослали на пару столетий в мир людей — на перевоспитание. Закончилось это двумя кровопролитными войнами, расцветом многоженства и появлением новой антибожественной религии, так что Великий Отец поспешил забрать Диониса обратно в семью. И с тех пор вопреки здравому смыслу главный пьяница Олимпа стали с Аполлоном чуть ли не лучшими друзьями.
Рядом с златокудрым дремал Тескатлипока — как всегда, в целом ворохе непонятных одеяний и с неизменным щитом в руках.
Он, наверное, с ним даже спал. Возможно, во всех смыслах этого слова.
С другой стороны от Зевса, рядом с Герой, возвышался рыжебородый Тор, негромко переговариваясь с Осирисом. Прелестная Лакшми, склонив голову, качала на руках младенца Митру — беднягу давно уже хотели выдворить из чертогов Первородных за непопулярность, но Лакшми взяла над ним опеку, и теперь он в виде маленького мальчика всегда сопровождал ее.
А у окна, в отдалении
