Часть первая
Недавно я смотрел видос про одного парня. Его новорожденным оставили в горах, бросили.
Воспитывали младенца горные козы. Он до сих пор с ними живет. Прыгает по отвесным скалам, как они, безо всякой страховки. Даже руками не придерживается. А внизу пропасть.
Говорят, у коз особое строение копыт, мол, они ими за камни цепляются. А у человека тогда что? Возможно, у тех и у других, все дело в балансировке, особом вестибулярном аппарате, как у канатоходца.
Я лежу в постели и смотрю видосы. Каждую ночь. Пока мать не ворвется в комнату, и не отберет телефон. Тогда я просто смотрю в потолок и силюсь заснуть.
Мать называет меня лентяем и двоечником. Некоторые учителя тоже меня так называют.
Но не все. Биологичка, например. Может из-за того, что мне нравится рисовать в тетради всех этих амеб и вакуолей, строение глаз птиц и тому подобное, с биологичкой у меня полное понимание и респект.
Она говорит, что образование — это привилегия, основанная на тяге к знаниям, которая есть не у всех. У меня есть. Зачетный годовой тест я благополучно списал у отличника. Но кое — что знал сам, честное слово.
Так, что за год по биологии вышла пятерка.
И теперь она красуется в дневнике, среди еле натянутых троек по остальным предметам, как рыцарь в сверкающих латах среди простолюдинов с дубинками и вилами.
Моя мать почти всегда молчит. Даже, когда ночью отбирает телефон.
Заходит грозной тучкой в своей ночнушке, берет телефон и уносит к себе, не говоря ни слова.
После работы она садится в кресло и молчит. Иногда просит принести дневник. Она не контролирует меня в родительских чатах, предпочитая бумажную версию.
Пролистывает дневник, коротко бросает: двоечник. Это все, что я от нее слышу за целый день.
Несколько лет назад, когда я учился еще в начальной школе, у нее был День рождения. Она как-то оживилась, решила устроить праздник. Сказала, что придут коллеги с работы и знакомые.
С утра началось движение, я помогал ей резать салаты, красиво расставлять их на столе. Носил ножи и вилки. Два раза бегал в магазин по мелким поручениям. Стол мы украсили цветами и салфетками. Мы даже торопились.
Но пришло назначенное время, потом еще час. Никто не приходил.
Я прислушивался к каждому звуку в подъезде. Особенно, когда лифт останавливался на нашем этаже. Приезжали соседи, открывали ключами свои двери и опять тишина.
Мне так хотелось, чтобы хоть кто-то пришел, чтобы у нас было шумно и весело, как у всех людей бывает.
Мы просидели вдвоем.
Вечером мать собрала посуду и молча расставила в шкаф.
Больше она никогда не отмечала свой День рождения. Может она даже забыла про него, если бы я не напоминал.
Что вам еще рассказать о своих родителях. Я не знаю, кто мой отец.
Я никогда не видел его, даже фотографий.
Можно спросить мать, но я стесняюсь.
Даже не знаю, как выговорить эти слова: Мама, где мой отец?
Может когда — нибудь, когда мне будет шестнадцать, я и осмелюсь. Почему — то я решил, что спрошу, когда мне стукнет шестнадцать.
Сейчас мне четырнадцать, я закончил школу, и меня отправляют одного на поезде на все лето в мамину деревню, где она провела детство и даже юность на каникулах у родственников.
Меня очень будоражит предстоящее приключение — дальняя поездка на поезде.
Я бы с удовольствием провел лето в городе, играя в Майнкрафт. Как обычно и проходили все мои каникулы.
Но сейчас врачи сказали матери, что у меня развивается скалиоз и анемия. И мне обязательно нужен свежий воздух и подвижные игры.
Мать вспомнила про свою родню в деревне. Созвонилась, и теперь они ждут меня.
Мне предстояло провести первое лето в деревне.
Я укладывал вещи в чемодан, даже не зная, что там буду делать. Есть там интернет или нет?
Чем занимаются эти деревенские?
Может, мне надо будет рано вставать и идти доить коров, или косить сено.
Я сложил аккуратно футболки, шорты и прочую дребедень. Признался в любви своему компьютеру, даже присел на дорожку. Нас ждало такси.
Мы приехали на вокзал рано. До поезда оставалось полтора часа.
Я почему — то заволновался, захотелось в туалет.
— Ну, начинается, — недовольно фыркнула мать.
На вокзале было жарко, сновали люди с чемоданами. Громко объявляли прибытие и отправление поездов.
Мы вышли на перрон. Взъерошенные тощие голуби ходили по грязному асфальту, что-то выискивая.
Я достал из сумки с провиантом кусок хлеба и покрошил голубям. Тут же, шумно хлопая крыльями и теряя перья, прилетела целая стая.
Мне стало грустно. Меня выпихивали из зоны комфорта. Не скажу, что я был в восторге от того, как устроена моя жизнь, но она привычна, понятна, в нее можно спрятаться, как в детстве я прятался под одеяло от темноты. Я социофоб.
Признаться матери, что мне страшно уезжать я не мог: все — таки она женщина, наверное, несчастная женщина, а я какой — никакой мужчина, даже если конченный инфантил и нытик.
Мой поезд подали без опозданий.
— Мальчик один едет? — Проводница смотрела добрым усталым взглядом.
— Да.
Мы прошли в вагон и нашли мое место. Оно было внизу, а мне хотелось наверх.
— На станциях не выходить. В Москве зашел, в Томске вышел, все.
Мать вышла, оставив меня в вагоне с незнакомыми людьми.
Она о чем — то разговаривала с проводницей, и кажется, сунула ей в карман деньги, насколько было видно из окна.
Наш поезд тронулся. Мать осталась на перроне. Она махала рукой и
