меня выпроваживал, что я опять подумал о какой — то тщательно скрываемой тайне.
Ночью шел дождь. Мне снилась Даша, она танцевала под дождем, ее платье, волосы и ресницы промокли.
Я писал стихи во сне:
девушка, танцующая под дождем
всегда в моем сердце
там мы вдвоем
и я тебя согреваю
Утром светило яркое солнце, было свежо и приятно, потому что накануне была жара.
Дядя Володя собирался на работу. Он подозвал меня, вальяжно расхаживающего по двору, доверительно похлопал по плечу:
— А тебе, сынок, предстоит сегодня важное и ответственное дело, помочь окучить картошку бабе Степаниде. Опыт у тебя есть, думаю не подведешь.
— Сколько там соток? — спросил я, как бывалый деревенский хлопец.
— Под картошку сотки четыре или пять. За день управишься.
Окучивать картошку было привычным делом всех деревенских пацанов. Можно сказать, их обязанность. Иногда приходилось ждать кого-то из-за: "попозже малеха, сейчас картошку доокучу".
Я тоже занимался этим под присмотром тети Оли и критической оценкой дяди Володи: что-то ряды кривые, как бык нассал. Вообщем, совсем не трудно. Надо тяпкой рыхлить землю и набрасывать на картофельный кустик, чтобы получались ровные ряды.
Баба Степанида живет через два дома от нас и считается соседкой. Она очень старенькая, ей все помогают. Ее внук служит по контракту где — то в районе боевых действий.
Ее домик деревянный совсем небольшой, весь какой-то потемневший от времени. Перед домом полисадник со старой березой, кустиками ромашки и календулы.
Я прошел на огород. Баба Степанида уже окучила два ряда.
Она еще немного постояла, приглядываясь, как я начал работать: так ли все делаю, хорошо ли. Потом ушла в дом, видимо решив, что все в порядке и меня можно оставить одного.
Я живу почти месяц в деревне. У меня не слабо развилась мускулатура. В сравнении с хилым дрыщем, каким я был раньше, сейчас я атлет. Работа давалась мне легко, я даже не устал.
Мы пили чай на маленькой кухне. Пахло лекарствами. На старой известковой стене висели фотографии в рамочках за стеклом.
— Вот он, мой Андрюшенька. — Бабушка показала на фотографию улыбающегося кареглазого парня. — Воюет. Может и голодный и не выспавшийся, кто знает, как там. Да главное, чтоб живой вернулся.
Баба Степанида заплакала. Мне стало неловко, я не знал, что говорить в таких ситуациях и просто отхлебнул горячий чай и сочувственно закивал головой, как это делают взрослые.
— А здесь они вдвоем, с младшим братом, с Егорушкой.
Она взяла в руки черно — белую фотографию и показала мне двух мальчиков под деревом.
— Егорушка давно уже пропал, по тюрьмам, с шестнадцати лет его не вижу. Как первый раз посадили за драку, больше и не возвращался. Мы писали, запросы делали, потом он под Красноярском сидел опять, а дальше не известно.
Маленький был хорошенький такой, ласковый. Все за старшим братом бегал, куда Андрей, туда и Егорка. Братиком его называл. Живой ли нет, ничего не знаем. Сердце за обоих болит. Мать — то их сгорела.
На нас опускалась мгла еще более мрачная и непроглядная, чем мгла мертвого города.
— Где сгорела?
— От водки. Спилась.
Я ушел, оставив бабушку в кромешной темноте. Ну а что бы вы сделали на моем месте? Вот именно, ничего.
А теперь я расскажу вам, почему я не испугался гнева рассерженной нимфы на озере.
Я понял, что ненависть бывает разной. Есть ненависть на дне которой, как драгоценный камушек, лежит любовь или интерес. И есть ненависть на дне которой ил отвращения и безразличия.
Ненависть с неподдельным интересом и любовью на дне всегда чувствуют мужчины. Не знаю каким местом, но точно чувствуют. И как бы девушка ни убегала, пряталась и плевалась при встрече, мужчина будет добиваться ее и добьется.
Но если он чувствует подлинное отвращение к себе, он оставит ее.
Так вот, там на озере нимфа хоть и рассердилась на меня, но все же ей всласть, что за ней кто-то подглядывает, что она кому — то нравится. И злиться на меня не будет, а наоборот, вспоминая в своем сказочном лесу улыбнется: " нахал малолетний".
— Эля тебя ждет, наверное рисунки показать хочет. — тетя Оля поставила на стол в саду тарелку со смородиной.
Соседская девочка оставила кота, подошла к столу и положила на него свои рисунки.
Так я запомню этот день: белокурая деревенская девочка с серыми глазами на пол-лица, стол под липой, тарелка блестящей черной смородины и рисунки.
Листья липы шевелились от ветерка, по рисункам прыгал солнечный свет. Мне показалось, что я это уже видел когда — то, давно.
Закройте глаза, прижмите язык к губам и произнесите: Лисссссабоон. На "о" долго выдохните. Перед вашими глазами возникнет очень старый, очень шумный портовый город, с оранжевыми крышами, готическими Соборами, берберийским орнаментом и отблеском кельтского золота.
С такелажем, мокрыми спинами рабочих в порту. Моряков с толстой гаванской сигарой во рту, сидящих на лавочках под тенью платанов, ожидающих погрузки апельсинов в трюмы.
И пронзительно голубого неба, сливающегося на горизонте с лазурным морем. Много чего возникнет перед вашими глазами, потому что вы разбудили свою фантазию.
То же самое происходит, когда человек рассматривает абстрактную живопись. Она не понятна только на взгляд обывателя. Всмотрись, и тебе откроется многое. Ты можешь ничего не увидеть, но тебе нравятся сочетание цвета, линии. Тем, что нет в ней реалистичной прямоты, а есть свобода.
Я уже давно понял смысл современного искусства: писать надо не то, что видишь, а собственные ощущения от увиденного, свое подсознательное, какое — то детское восприятие мира.
Акварельные рисунки Эли были чистой абстракцией. Я увидел розовую девочку с розовым зонтиком под розовым дождем. Серую собаку на серой траве с гигантской цепью.
— А это что? — хрипловатым простуженным голосом спросила Эля
На листе бумаги что-то похожее на квадратную овцу из Майнкрафта. Бедную овцу, которых в игре убиваешь сотнями, чтобы добыть мясо.
— Зеленая овечка
