вот бросаешь, как копье.
Он запулил лом в густую траву. Железный лом тяжело и глухо упал на землю.
— Надеюсь, мы никакого ежа тут не пришибли? — сказал дядя Володя, раздвигая травку.
— Ты научишь, на ногу себе уронит. — Скептически прокомментировала тетя Оля, которая развешивала мокрое белье во дворе.
Ну что же: ломики, так ломики. Начну, пожалуй. Вверх — вниз, вправо — влево, вперед — назад.
Тетя Оля нашла где-то старую скакалку и отдала мне.
Я начал заниматься каждый день. Сначала по полчаса, а потом по часу.
— Иди сюда, быстрее, Артем. Чего ты, как вкопанный? — Она призывно улыбалась в облупившемся кирпичном проеме заброшенного коровника.
Ленка Коновалова зашла в темную глубину здания и оттуда крикнула еще раз, нетерпеливо:
— Артем!
Я пошел за ней, мое сердце бешено колотилось, предчувствуя что-то.
— Мы одни здесь, не бойся. — Сказала она, стаскивая платье, оно было узкое, не пролазило через грудь.
Она подошла ко мне, в черном лифчике и белых трусах, полоска света упала на лицо с полуоткрытым, жадным ртом, ресницы хлопали, как веера. Я почувствовал запах потных подмышек.
— У тебя девушка есть в Москве?
— Нет. Еесть. Нет.
— Понятно. Совсем ты не целованный, бедный.
Мне хотелось уйти, но ноги ватные. Мне хотелось остаться.
Девушка впилась в меня красными губами, как вампир. Украла мою энергию, я сделался безвольным, готовым идти с ней на край света и исполнять любую прихоть по малейшему приказу.
Когда мы вышли из коровника, она сказала:
— Слушай, не рассказывай ничего ребятам, ладно? Не говори, что мы с тобой сосались.
— Не собираюсь никому ничего говорить.
— Молодец. Ты прикольный.
Над лесом темнело. Верхушки елей наоборот были светлыми и золотились на фоне почти черного неба.
— На ловца и зверь бежит. Цветочки-лютики. А мы из лесу как раз. Малины набрали. Пойдем, Артем, отсыплю тебе. Пойдем-пойдем. Ягодка к ягодке. Крупная, душистая.
Денис нес большой серый рюкзак за спиной, из рюкзака виднелось ведро с малиной. Еще одно ведро, обвязанное марлей в руках. Медведь ковылял рядом, искоса поглядывая на разбушевавшихся цепных собак.
— Вот ты смотри, как почуют Потапыча, так начинают беситься.
Собаки лаяли до хрипоты, поэтому мы пошли быстрее. Потапыч протиснулся в калитку и сел в лопухи, облегченно вздохнув. Собаки действовали ему на нервы.
Денис не стал пересыпать малину из ведра в пакет:
— Ладно, так донесешь, руки не отвалятся. А то уже сок дала. Ольга может варенье сварит.
Медведь подошел ко мне, принюхался и уткнулся мокрым носом в мои ладони. Я погладил его по голове. Шерсть Потапыча жесткая и сальная, с густым мягким подшерстком. От него пахло лесом, малиной и грибами.
— Совсем сладу от гнуса нет в лесу. Я хоть в защите, а ему весь нос овод искусал. Цветочки-лютики.
Я понес малину домой. В ведре было килограмм пять или шесть отборной, спелой ягоды.
— Ольге скажи, мол, Потапыч из лесу передал.
— Ладно, скажу. Спасибо, Вам.
— Да не за что. Приходи в гости, правда редко мы бываем, пора такая. Цветочки — лютики.
Утром был густой плотный туман. Черная машина ехала по нашей улице медленно, словно на ощупь. Она остановилась возле дома бабы Степаниды. Из машины вышли двое военных, они зашли во двор, но дальше их видно не было из-за тумана.
Тетя Оля прижала руки к груди, почуяв неладное, накинула плащ и опрометью побежала к дому бабушки. Оттуда уже раздался протяжный крик, потом к нему присоединился крик тети Оли.
— Хоронить в райцентре будут, с почестями. Гроб не откроют конечно. неизвестно что там.
— Такой молодой.
Женщины на улице плакали и грустно смотрели на дом бабы Степаниды.
Сама она вышла к вечеру из калитки и тихо села на лавочку возле дома. Она была в черном платке и в руках у нее зияла черная фотография погибшего Андрея.
Осталась одна фотография. Осталась одна фотография. Вертелось в моей голове. Я шел, меня влекла музыка.
Дом, откуда звучала тихая нежная музыка, весь утопал в зелени и цветах. Из зелени виднелась только часть его: окно, украшенное резным наличником и немного бревенчатой стены.
Я подошел к калитке. Только цветы вдоль тропинок. Тенистые арки из зелени. Особенно эффектно смотрелись кусты дикой розы. Какой красивый двор! Он походил на ухоженный дворик из английских сериалов.
— Я всегда подкрашиваю волосы. Не люблю седину. Седина — это пепел прожитых лет. Терпеть не могу. Мои ровесницы здесь, вы наверное заметили, опустились, не следят за собой, говорят, мол возраст, все это отговорки и лень. Приятный цвет, не так ли? Вам нравится? Цвет спелой пшеницы.
Женщина в длинном белом платье встряхивала еще мокрыми, только что окрашенными волосами. Она вела меня за руку по дорожке к дому.
— Сейчас будем пить чай с профитролями. Сама испекла. Да, пеку профитроли, не как здесь, только шаньги и умеют.
Скромное обаяние виниловых пластинок.
В саду стоял стол, покрытый ослепительно белой скатертью. На столе керамический чайник с заваренным чаем, две фарфоровые чашечки и крошечные пирожные в хрустальной вазе. Хозяйка кого-то ждала.
— Садитесь, садитесь. Не стесняйтесь. Вам удобно? Можно взять подушку. Берите любую, какая Вам нравится. У меня их много. Садитесь в кресло. Вы будете пить чай, а я расскажу Вам одну очень интересную историю, которая произошла со мной. Я была тогда молода, почти, как Вы, чуть старше. Жила в этом доме с папой и мамой. Единственная дочь. Меня баловали, часто возили в город на спектакли. Покупали красивую одежду. Мама сама очень хорошо шила. Меня тоже научила. Знаете, у нас был такой ящичек в шкафу, в нем всегда лежали конфеты, петушки, печенье, шоколадки, пряники.
Я говорю сбивчиво, это от волнения. Так вот, мои родители, как почти все в то время держали корову вон там во дворе, там сарай, просто сейчас его не видно из-за зелени.
Ранней осенью к нам
