— То-то и оно, что странно. Ладно, спать пошли. — Дядя Володя тушит сигарету и уходит.
Весь день я читаю. Моя курица подремывает на своих яйцах, ее красный гребень опускается набок. От шелеста страниц она просыпается, гребень опять встает на место, она внимательно и строго смотрит на меня своим круглым глазом. Насколько я помню из зоологии, курица высиживает цыплят двадцать один день, прошла неделя.
Слышу, как внизу дядя Володя ищет мою курицу:
— Дядя Володя, Вы курицу ищете?
— Да, пестрая такая, неделю уже не вижу, собаки что — ли утащили?
— Она у меня, здесь. Но она мне нужна для научного эксперимента.
— Какого еще, к лешему, эксперимента?
— По выведению цыплят. Я не хочу быть кабинетным ученым. Мне нужен практический опыт.
— А, ну если эксперимент, тогда ладно, высиживай свои яйца, тогда пускай. Пошел я пирог есть, там пирог подоспел.
— А с чем?
— С капустой. Но ты не отвлекайся, экспериментируй, ученый кипяченый.
Где — то далеко, в Москве лежат на полочке мои " Воздушные пираты". А здесь, в Тропинках, /они вообще есть на карте?/, я читаю стоиков и много думаю.
И вот, что я надумал умишком своим несмышленым: этот Мартин Иден похож на "Титаник", такой же могучий, добротно сделанный, непотопляемый. Ницшеанец. Человечество нуждается в прорыве, в обновлении. Сильные люди перешагивают через порог обычаев и традиций, и тогда они способны изменить мир. Так вот, такой целеустремленный, крепкий физически и психически человек, гибнет от первой же депрессии, которая выплыла на него, как айсберг.
А над этим я ломал голову, но все-таки, разобрался.
Стоики уверяют, что если человек владеет одной добродетелью, то он владеет всеми. Я понимаю это так: если у вора есть отмычка, то он откроет дверь на сколько бы оборотов она не была закрыта. Если у вас нет отмычки или ключа, то вы не откроете дверь, даже если она закрыта на всего лишь один маленький оборот. Определенный душевный настрой — это и есть отмычка, которая открывает все добродетели.
Мне захотелось пить. Я слез по лестнице во двор.
Я услышал голоса за сараем и узнал их: пьяным голосом что-то бормотал Денис, иногда его перебивал дядя Володя. Мне не хотелось подслушивать, но выйти было неудобно, разговор касался меня.
— Нет, ну, цветочки — лютики, Володь, думаешь я не мучился этим все четырнадцать лет? Как вспомню, аж плохо становилось, что натворил, девчонке жизнь испортил. Каюсь, вот честное слово раскаиваюсь, хочешь, придуши меня, как щенка. Но я же не знал, что родила она.
Так я готов искупить, готов, работать буду, алименты там платить, как положено. Замуж — то она за меня не пойдет, куда там, такая краля, а я мужик деревенский, лаптем щи хлебаю. Ненавидит она меня. А я ее люблю, и Артемку люблю.
Я как его увидел, Володь, сразу признал, мой сын. На меня похож, согласись. Так, конечно, на мать, — красавец, глаза какие большие, смышленые глаза, вдумчивые. Но и мое тоже есть. Волос богатый, вьется. Волнистые, это мои. У Веры прямые.
А ведь как жизнь хитро устроена, Володь, все имеет оборотную сторону — с одной стороны, конечно плохой проступок, швальной, видано ли: любовь силком брать? А с другой, если посмотреть, и не было бы такого молодца, как Артемка, а? Не оправдываю себя, рассуждаю просто.
Рассуждает он, да что же это? Этот странный человек и есть мой батя? А где заколдованный король? Которого я должен расколдовать, и он признает меня своим сыном? Где все это?
Я выскочил из калитки и помчался к лесу. За мной бежали, кажется тетя Оля, но я несся, как ошпаренный и вскоре оказался один.
Я еще долго бежал, дорога была знакома, мы ходили сюда с пацанами смотреть барсучьи норы и собирать землянику. Потом тропинка стала сужаться, пропадать, деревья гуще и темнее. Я цеплялся за ветки.
Я остановился, дальше бежать нельзя. Меня окружал непролазный лес.
Отдышавшись, я решил вернуться назад, хотя мне этого не хотелось, мне не хотелось встречаться с Денисом. Ничего нельзя утверждать точно. Жизнь все — равно опровергнет все ваши выводы. Но совершенно потерял тропинку. Деревья стояли плотной стеной и было темно.
Обдирая руки и ноги я все-таки попробовал выбраться. Везде одно и тоже, никакого просвета. Каждый шаг давался мне с большим трудом из-за бурелома. Приходилось перелазить через поваленные деревья, трухлявые, покрытые мхом, к тому же я не знал куда идти.
Не может быть, чтобы я заблудился. Да как? Деревня совсем рядом. Не мог я далеко убежать. Так я успокаивал себя, пытаясь найти знакомую тропинку.
Я прислушался, надеясь услышать лай деревенских собак. Никакого лая, меня окружала полная непроницаемая тишина. В этой тишине послышался комариный писк, и мгновенно, целый рой комаров окружил меня. Они еще неохотно атаковали, моя одежда была изрядно пропитана Дэтой, но через какое-то время стали смелее.
Я даже не помню момент, когда я полностью осознал, что безнадежно заблудился. Мои руки и ноги были иссечены, куртка и джинсы превратились в лохмотья. Но я выбрался туда, где был хоть какой-то прогал, и даже пробивались солнечные лучи.
Идти стало легче, деревья росли реже. К тому же, солнце отпугивало комаров.
Я нашел две смолистые шишки. " Молочные", как их называли в деревне. В этих шишках съедобно все, даже скорлупа. Они очень питательны. Можно продержаться два дня. А потом? Потом меня съедят комары. И косточек не оставят.
Я вспомнил добрую тетю Олю, мою несчастную одинокую мать и заплакал.
Никогда больше не увижу их, никогда.
Я шел по хвойным иголкам, бурым от времени, как по мягкому ковру.
Вокруг кроссовок начала проступать вода. Через несколько шагов я увидел родник.
Он был совсем небольшой, на его поверхности кружились хвоинки.
Зачерпнув воду рукой, напился прохладной чистой воды.
Вода придала мне сил и немного успокоила.
Так, будем рассуждать здраво. Сейчас август, гнус еще есть, но не такой злой, как в июне, отбиться можно. Ночи уже прохладные,
