— По делам едем и не в городе, — отрезала Зелёнка. — А вы с чего интересуетесь?
— Я — гейша, вы — чужестранцы, мне интересно, — ответила фуррятина. — Жаль, но удачи в ваших начинаниях.
— И вам лёгкого пара, — пожелал вежливый я. — Блин, Лен, от неё желанием не тянуло, вообще! — озвучил я уже в отдалении.
— А должно? — ехидно уточнила вредина. — Ты, конечно, мужчина видный. И вообще — стерва! Моего Кащея не хотела! — вредничала Зелёнка.
— Ну она же сексом потрахаться предлагала…
— С чего это? — натурально удивилась Ленка.
— Ну, гейша там…
— Ясно, сейчас скину на визор и дополню сурдопереводом, — закопошилась Зелёнка.
И выходила такая занятная пироговина, что гейша вообще может быть добропорядочной женой или даже девственницей! Популярная, востребованная, с кучей клиентов! Правда были свои нюансы… Но, в целом — гейша просто проводит время с клиентами. Общается, песенки поёт, танцы танцует, жрёт на халяву, этим взор дурачья услаждая.
При этом, Ленка скинула мне довольно занятный момент, согласно которому у нихонцев вообще, а у окинавцев в частности, всякие оральные контакты и заднеприводные… сексом не считались. Ну, не совсем так, но именно соитие — только правильное. А экзотика — интимная услуга. Что массаж, что банщик, что минет, блин! Ну хрен знает, но занятно, факт.
В общем, докатили мы до стальной будки, где сидела эта самая сама. Сама была гоблином, коротышкой, кривоносым — только пейсов не хватало, блин! Но ве-е-ежливый и страда-а-ающий. Очень хотел налюбить, прямо на кривоносой морде читалось, по закатыванию глаз и вообще. Но небывальщина не давала, так что помимо денежки мы с Зелёнкой полюбовались на бесплатное и занимательное представление: “борьба Жмотства и Чувства самосохранения”, хех.
В общем, отсчитал нам этот гобл, напоминающий о криповатеньком Мире мальчика-которого-все-хотят-чтоб-не-выжил, ракушек. Приёмщик небывальщины, кстати, был квазиживым, точнее квазинебывальским: техномагия и эти самые муси. Ну в общем — такое, интересное и не встречаемое нами решение, так что пока я цедил вульгарную небывальщину металломага, Зелёнка, невинно хлопая ресничками, занималась промышленно-сетевым шпионажем. Впрочем, судя по зыркам гобла, он “фишку просёк”, а судя по отсутствию воплей и всяких там протестов — ему пофиг, что и к лучшему.
И тут на улице в окна стало заметно целенаправленое движение. Толпы-не толпы, но много народу, факт. И чешут все в одном направлении. Да и гоблин закопошился.
— У вас всё, почтенные? Не воспримите…
— Не воспримем, — вынес вердикт я. — А что это у вас творится? — заинтересовался я.
— Публичная казнь, — выдал гобл бодро. — Волей Вана Хонсюдзина, — явно невосторженно продолжил он. — Ах, такие почтенные люди, такая жалость, — почти неслышно пробормотал он.
— Не понял, — заключил я, отмахнувшись от гобла, пытавшегося что-то ответить. — Это я не вам. Лен, в законах что-то там про казни вроде не было. Моему Бессмертию как-то неохота склероза и альцгеймера какого, — озаботился я здоровьем.
— Не было, — хихикнула Зелёнка. — Но наказания вообще не прописаны, только в общих чертах.
— Блин, не любитель я всего вот этого, с одной стороны, — протянул я. — Но видеть — надо.
— Надо, — согласно махнула ушами Зелёнка, слегка поморщилась. — Я тоже не любительница, но интересно. Уедем, если что?
— Угу.
— Почтенные, контора закрывается…
— Идём уже, идём. Спасибо за размен, — выдал я.
И потопали мы к байку, а на нём, аккуратненько, к центру города: народу реально оказалось немало, судя по всяким обтиральным тряпкам — с трудов шли, разной степени праведности и наоборот.
Ну и довольно занятные рожи у стремящихся к казнилищу — чем старше человек, тем у него морда кислее и скорбнее. А молодёжь наоборот, некоторые даже веселились и даже старпёрам подмигивали, веко оттягивали, язычины показывали. По металюдям, конечно, хрен поймёшь, кто старый хрыч, а кто молодой балбес, но у людей обычных — так.
Интересно, в общем, заключил я. Подъехали мы к площади, уже основательно забитой народом перед этакой стальной фанзой или что-то типа того. На ней иероглифы были накарябаны, типа наместник Вана, как показал визор.
Толкаться мы не стали, как и бросать байк — я просто поднял его над основной массой народа в сторонке. Кстати, в воздухе всякая нечисть бултыхалась, птицелюди и… бошки. Натурально бултыхались и пырились в центр площади, причём судя по ощущению души — всё те же металюди с башкой-дроном, хех.
И вот, из фанзы наместника вывели парочку. Один старикашка в халате, пузатый такой, и судя по морде — жизнью обиженный. Второй — орчина, не свиномордый, а правильный. Впрочем, клыкастая морда орчины тоже не светилась восторгом от происходящего. А вели их к помосту перед наместничьим логовом, на котором было две бамбуковые плахи.
Причём конвоировали казнимых парочка мстительных призраков, типа корейских, но помощнее, лютее и явно разумнее. Но в остальном — белые балахоны, спутанные, закрывающие мордас патлы. Правда, от парочки мстительных дам-с разило не ревностью, а злорадством и предвкушением.
— Их призраками что ли, затравят? — недоумевал я.
— Не знаю, — недоумевала Зелёнка.
— Азияты-с, дикари-с, — в очередной раз констатировал я, царственно игнорируя неодобрительные зырки всякого летучего в округе.
И тут из фанзы выпорхнул… Тенгу. В костюме, современного кроя. Но не стандартный полулюдь-полуворон с лютым носярой, а мелкий птицелюдь скорее. С клювом, да и кожи видно не было. И маленький: метрового росточка где-то. И этот воронёнок очень глубоким басом, аж стены завибрировали, начал вещать.
Что мол, так и так, вот эти два почтенных пидераса — теперь не почтенные, а просто. Потому что нарушили заветы Хонсюдзина, и теперь их будут люто казнить. Ура, товарищи!
Товарищи вяло уракнули, и тут дамочки призраки-полыхнули небывальщиной, отчего с казнимых лоскутами разлетелась одежда. Их шмякнуло на плахи мордасами вниз и… бабищи, с хищными визгами и ликованием, стали казнимых пороть! Ну натурально, пороть, патлами своими вытягивающимися!
— Блин, они их насмерть что ли запорят? — недоумевал я.
— Не думаю, я тут информацию ищу, — пробормотала Ленка из-под маски. — А телеса мне их не интересны, у тебя лучше.
А через пять минут порки птах пробасил, что казнь свершилась. И упорхнул в свою фанзу. И призраки туда втянулись. А парочка поротых — вполне живая, хотя стонали и пищали на зависть, жалобно и печально.
— Ничего не понимаю, — констатировал я.
— И я, — признала Ленка. — В сети по Рюкю ничего толкового, хотя операторы есть. Но не общаются.
— Сволочи скрытные. А давай к гейше, — подметил я знакомую лису.
— А говорил — недосуг, — ехидно развредничалась вредина.
— Ну ладно, полетели искать, где этот…
— Стопэ! К гейше так к гейше, — на лету переобулась Зелёнка. — Интересно, — признала она.
В общем, подлетели мы к лисе и затребовали гейских… тьфу, гейшанских услуг. Кстати, ценник такой, ощутимый. Ну да нам местные ракушки так, на всякий случай нужны. А одетая в кимону и гета с веером каким то лисица, представившаяся Лунь, отвела нас в кабак местный, без приличных сидушек. Поназаказывала местного пожрать и начала рассказывать.
И выходило, что эти два типа — какие-то повышенной уважаемости кадры. Которые в силу азиятского менталитета гнобили какие-то там научно-производственные начинания не столь уважаемых. Типа они не желают и не положено. Деталей, чему такому мешали поротые, поджавшая шикарный хвост Лунь не сообщила, не знает. Ну а по законам Хонсюдзина использование социального положения во вред социума — преступление. В общем, и в законах так было, что меня и несколько задело. И “казнь” — не убийство, а именно лишение этого “социального веса”. Теперь поротые будут у местных не повышенной уважаемости кадрами, а просто кадрами.
— Ну они, блин, дают, — констатировал я.
— Угу.
— А почтенные не желают насладиться танцем?
