лучше еще отдохнуть.
Я не хотел, чтобы он меня усыплял. Во-первых, мне было так смешно, а во-вторых, казалось, тогда я совсем потеряю контроль над своим телом, сознанием, я очнусь, а у меня не будет ног, я стану, как Боря, – почти что куклой.
Засыпать было страшно, но я все равно уснул, как только Эдуард Андреевич дал команду через свой браслет.
Когда я очнулся, Боря сидел на краю моей кушетки. Он был в штанах и рубашке, но без красного галстука, рассматривал свою руку.
Я подумал: может, мне приснилось?
Борина рука была точно такая же, как утром, – обычная его рука.
– Я все, Жданов, – сказал он притворно весело.
– Тогда почему ты еще здесь?
– С тобой сижу. Ты же со мной сидел, когда я спал. Приходил ко мне.
Боря чуть склонил голову, наблюдая за движением своих пальцев.
– «Пиздатая» рука?
– Обычная, – сказал я.
– Во.
– Андрюша?
– Он спит еще. Ну и хорошо. У него не так все идет, как у тебя.
– У меня?
– Глянь.
Боря повернул мою голову. Наверное, надо написать, что руки у меня уже отросли до локтей, но я все равно воспринимал их отсутствие, а не присутствие. Для меня это было так: теперь у меня нет рук до локтей. Вернее, правой руки. Я смотрел на свою правую руку. Но с левой, видимо, происходило то же самое.
Моя искалеченная рука вызвала у меня приступ тошноты, но, подавив его, я заставил себя взглянуть на нее еще раз. В мою руку больше не вонзались металлические трубки, однако она не кровоточила. Процессы, происходившие во мне, я заметил не сразу, но когда все-таки увидел их, то меня немедленно охватило странное чувство – я действительно больше не являлся человеком.
Ткани моей израненной руки разрастались очень медленно для глаза, но невероятно быстро по меркам организма. Я видел, как нарастает красная плоть, белая кость, синие вены. Словно художник-пуантилист наносил на картину точку за точкой, но это была не краска, а скопление клеток.
– Растет, – сказал я.
– Ага. Я думал, там будет сначала кость нарастать, потом плоть, потом кожа. А это какой-то первобытный бульон.
– Хаос.
– Ага.
К ужину меня выпустили, мне оставалось восстановить только кончики пальцев. Андрюша все еще спал, и Эдуард Андреевич сказал:
– У него проблемы с регенерацией.
После ужина (никогда я не чувствовал себя таким голодным) мы с Борей вернулись к Андрюше. Девочки просились с нами, но мы их не взяли. Их процедуру перенесли на завтра, и я старательно избегал встречи с девочками, потому что не хотел ничего объяснять.
Андрюша уже не спал. Его ноги восстанавливались медленно, но лицо его не выражало прежней печали, он с интересом рассматривал свои ноги.
Дени Исмаилович долгое время не выгонял нас, но в конце концов сказал, что спать мы должны в своей палате, а Андрюше будет спокойнее, если мы не будем его отвлекать.
Андрюша сказал:
– Все нормально, идите.
У меня сердце разрывалось, и я не хотел его там оставлять.
Когда мы шли к своему корпусу, Дени Исмаилович сказал:
– Ему нужен покой. Завтра он уже выйдет, будьте уверены.
Может быть, Дени Исмаилович и прав, а может быть, просто волнуется за нас.
Засыпать без Андрюши оказалось еще тяжелее, чем без Володи (собственно, поэтому я и пишу эти строки глубокой ночью). Боря опять сидел на балконе и курил, а я рассматривал свои руки.
Пришел Дени Исмаилович (он увидел дым сигареты со своего балкона), забрал Борю для разговора.
А я все смотрел на свои руки.
Я думал: это ведь не те руки, с которыми я родился.
Так странно.
Андрюшины ноги в конечном итоге отросли к вечеру следующего дня. А вот у Фиры одна рука не отросла до сих пор, хотя прошла почти неделя с ее процедуры.
Ужас.
Она, конечно, растет, но медленно.
Мне всякий раз так ужасно, когда я вижу пустой рукав Фириной рубашки. Но Фира – очень спокойная девочка. Она только говорит:
– Так неудобно.
Все мы испытываем такой ужас, а Фира говорит:
– Самое ужасное – это кушать и одеваться. Наверное, еще плавать было бы тоже ужасно.
Но теперь никто из нас на море не хочет. Дени Исмаилович все предлагает – все-таки море оздоравливает, но мы отказываемся.
Никому не хочется на море. Вместо моря у нас теперь спортивные занятия, которые проводит Дени Исмаилович. От них Фиру освободили, и она, кажется, этому рада.
Боря ходит за Фирой и все за нее делает, даже чашку держит. Этим она, кажется, тоже наслаждается.
Я все не понимал, почему Фира не испытывает такого ужаса, как мы.
А сейчас вдруг понял: она ведь хочет отдать папе легкие.
Так что Фира долго готовилась к тому, что кто-то будет отнимать части ее тела. Наверное, с самого начала она себя на это и настраивала.
Очень смелая она девочка, мой бледный товарищ.
Я ею сильно горжусь.
Но все равно смотреть на ее пустой рукав мне бывает очень страшно.
Еще из новостей: Андрюша снова увлекся рисованием. Но теперь рисунки у него крайне абстрактные и странные, я с трудом могу предположить, что на них изображено. Как уже упоминал, не понимаю абстракционизм.
Запись 140: Галечка написала
ЗДРАВСТВУЙ БРАТИК МОЙ.
Я ПОЛУЧИЛА ОТ ТЕБЯ ПОСЫЛКУ.
КАМУШЕК ОЧЕНЬ ПРЕОТЛИЧНЫЙ. МНЕ СИЛЬНО ПОНРАВИЛСЯ КАМУШЕК. Я ЗАГАДАЛА В НЕГО ЖЕЛАНИЕ СКАЗАТЬ НЕ МОГУ А ТО НЕ СБУДЕТСЯ ОНО.
НО ЖЕЛАНИЕ ЭТО ПРО ТЕБЯ.
ЭТО ЖЕЛАНИЕ ЧТОБЫ ТЫ СКОРЕЕ
ЧУТЬ НЕ НАПИСАЛА. НЕ ДОПИШУ ТОГДА И СБУДЕТСЯ ВСЕ РАВНО.
МАМА МЕНЯ НАРУГАЛА ЗА ТО ЧТО ШТОРУ СОРВАЛА НО Я ЗАПУТАЛАСЬ ПРОСТО. НАПИШИ МОЕЙ МАМЕ ПИСЬМО ЧТО Я ХОРОШАЯ.
ПОКА ПОКА ПОКА
Уважаемая тетя Ира!
Как твои дела? Как твое здоровье? Очень хочу с тобой увидеться. Спасибо, что помогаешь Галечке писать письма, новое письмо совсем без ошибок, сразу видно, что ты контролировала. Кроме того, думаю, для нее опыт обращения с почтой очень полезный и развивающий.
У меня все хорошо.
Галечка попросила меня написать тебе, как ты и сама знаешь. Ее очень задело то, что ты наругала ее за шторы. Тетя Ира, Галечка ведь совсем еще ребенок, а дети очень быстро растут. Я понимаю, что с ней бывает тяжело, она большая непоседа, но будь с ней, пожалуйста, поласковее.
Она будет стараться для тебя в
