Джон Кольер
ВЕЧЕРНЯЯ ПРИМУЛА
21 марта. — Мое решение принято. Сегодня я покидаю этот обывательский и конформистский мир, который ненавидят поэты. Я ухожу, оставляю дом, сбегаю…
Я только что претворил в жизнь мой план. Я свободен. Свободен, как мотылек, пляшущий в лучах солнца. Свободен, как домоседливая мушка, в один прекрасный день улетевшая на роскошный океанский лайнер и опустившаяся в первом классе. Свободен, как стихи, которые я слагаю. Отныне я буду питаться бесплатно, записывать свои поэмы на бумаге, которую не придется покупать, стану носить тапочки, подбитые нежным мехом, за которые не буду платить и которые будут мягко скользить по полу.
Сегодня утром я не имел ни цента в кармане. Сейчас я здесь, и у меня ощущение, что я ступаю по бархату. Вы, конечно же, горите желанием узнать, где находится такое убежище; вам бы хотелось организовать сюда поездку, разграбить это место, прислать вашу законную семью и, может быть, приехать самому. Однако этот дневник попадет в ваши руки только после моей смерти! В этом я почти уверен.
Я в универсальном магазине Брасей, такой же счастливый, как мышь посреди огромного сыра, и мир никогда больше не узнает обо мне.
Теперь я буду жить с радостью, с упоением, полностью скрытый громадным штабелем ковров, в хорошо защищенном уголке, который я наметил обложить пуховиками, свитерами из ангорской шерсти и грудами подушек. Я устроюсь очень удобно.
Я проник в святилище в конце дня и вскоре услышал удаляющиеся шаги последних покупателей. Начиная с этого момента единственной моей заботой будет избегать ночного сторожа. Поэты умеют избегать проблем.
Я уже провел первую разведку. Я отважился проникнуть на цыпочках в писчебумажный отдел и бесшумным бегом вернулся в свое укрытие, унося предметы первейшей нужды поэта. Сейчас я размещу их и отправлюсь за другими необходимыми товарами: пищей, вином, подушками для моего дивана и элегантной домашней курткой. Это место действует на меня возбуждающе. Я смогу здесь писать.
Следующий день — на рассвете. — Готов поспорить, что никто в мире не был так поражен, как я в эту ночь. Это невероятно. И все же я в это верю. Насколько интереснее жизнь, когда она принимает такой оборот!
Я выбрался от себя, как и решил, ползком и нашел весь магазин купающимся одновременно в свете и тени. Центральная часть была полуосвещена, в то время как круговые галереи пребывали в темноте. Винтовые лестницы и пешеходные мостки приняли сверхъестественный вид. Шелка и бархат отбрасывали призрачный отсвет. Сотни манекенов, едва одетых, жеманились и протягивали руки. Кольца, броши и браслеты сверкали в сумерках холодными отблесками. Но не было ни души.
Хотя нет, был ночной сторож. Я забыл о нем. Когда я пересек пустое пространство на антресолях и скрылся на балконе, где были развешаны великолепные шали, мне показалось, что я слышу размеренный шум, который мог быть и ударами моего собственного сердца. Внезапно я понял, что шум идет снаружи. Это был звук шагов, совсем близких. Быстрый как молния, я схватил переливающуюся мантилью, завернулся в нее и замер с вытянутой рукой, словно Кармен, окаменевшая в презрительном жесте. Уловка удалась. Он прошел рядом со мной, потряхивая цепочкой и насвистывая песенку. «Ступай обратно в мир людей», — прошептал я, осмеливаясь беззвучно рассмеяться.
Но смех застыл на моих губах. Мужество оставило меня. Новый страх завладел мною.
Я боялся сделать шаг. Я боялся посмотреть вокруг себя. Я чувствовал, что нахожусь под наблюдением чего-то, чей взгляд пронзает меня насквозь. Страх, испытываемый мной, был совершенно отличен от того, который внушил ночной сторож. Инстинкт заставлял меня повернуться, но тело отказывалось, и я пребывал неподвижно, застыв, глядя прямо перед собой.
Мои глаза пытались раскрыть то, во что мой разум не хотел верить. В конце концов я понял, что происходит на самом деле: мой взгляд был погружен в другой человеческий взгляд, в большие светящиеся зрачки. Я уже видел такие глаза у ночных созданий, неожиданно возникающих в свете искусственной луны зоопарка.
Существо, которому принадлежал этот взгляд, находилось в четырех метрах от меня. Сторож прошел между нами и ближе к нему, чем ко мне. Тем не менее, он его не заметил. И я, хотя и смотрел на него в течение многих минут, я тоже его не увидел.
Он полулежал на низком помосте, возле которого на полу, усыпанном рыжими листьями, элегантные девушки из воска демонстрировали среди вспененной ткани спортивные одежды в клетку. Складки юбки одной из этих Диан скрывали его ухо, плечо и правый бок. Сам он был одет в костюм из шотландского твида последнего покроя, рубашку с зелено-розово-серыми полосками, обут в замшевые туфли. Он был так же бледен, как какое-нибудь создание, которое можно встретить в подземелье. Кисти его рук свисали подобно рыбьим плавникам или кускам прозрачной ткани.
Он заговорил. Голос его не был голосом, это было сипение, модулируемое языком.
— Неплохо для начинающего.
Я понял, что он делает мне комплимент, немного посмеиваясь над моим любительским камуфляжем. Я пролепетал:
— Простите, я не знал, что кто-то еще живет здесь.
Говоря, я заметил, что подражаю его туманной манере произносить слова.
— О! да. Мы живем здесь. Это восхитительно.
— Мы?
— Да, мы все. Посмотрите.
Мы были около балюстрады первой галереи. Широким жестом он указал на центр магазина. Я посмотрел. Я ничего не увидел. Я ничего не услышал, за исключением мерных шагов ночного сторожа, удаляющегося в сторону подвала.
— Вы не видите?
Знакомо ли вам ощущение, возникающее у человека, бросившего взгляд в сумерки вивария? Видны булыжники, несколько листьев и ничего больше. Затем внезапно один камень вздыхает: это жаба, сухой сучок шевелится: это хамелеон, узел развязывается: это змея. Листья начинают жить…
То же самое было в магазине. Я смотрел: пусто. Я посмотрел еще: из-за огромных уродливых часов появилась старая дама. Обнаружились три увядающие инженю, невероятно худые, которые манерничали у входа в парфюмерный отдел. Их волосы были блеклыми и тонкими, как осенние паутинки. Таким же хрупким и бесцветным выглядел мужчина, похожий на полковника южан, который, рассматривая меня, поглаживал усы, напоминающий креветочные усики! Одетая в кретон женщина, вероятно, страстно увлекающаяся литературой, вышла из-за портьер и драпировок.
Они толклись вокруг меня, посвистывая, порхая, как кисейные вуали на ветру. Глаза их были распахнутыми и блестящими. Я заметил, что радужные оболочки не имеют цвета.
— У него совершенно неопытный вид!
— Это сыщик. Позовите Черных Людей!
— Я не сыщик. Я поэт. Я отказался от мира.
— Это поэт. Он пришел к нам. Его обнаружил мистер Роскоу.
— Он нами восхищается.
— Нужно познакомить его с миссис Вандерпант.
Меня подвели к миссис Вандерпант. Я понял, что она Знатная Дама магазина. Она была почти совсем прозрачной.
— Итак, мистер Шнелль, вы поэт? Вы обретете здесь вдохновение. Я, что называется, самая давняя обитательница этого магазина. Было три объединения и одна полная реконструкция. И тем не менее, они не смогли от меня избавиться.
— Дорогая миссис Вандерпант, расскажите, как вас чуть было не купили, приняв за «Мать» Уистлера!
— Это произошло перед войной. В то время я выглядела более крепкой. Но с кассы сразу заметили, что картина не обрамлена. И когда за мной пришли…
— Она исчезла!
Их смех походил на стрекотание призрачного оркестра кузнечиков.
— Где Элла? Где мой бульон?
— Она вам его сейчас принесет, миссис Вандерпант. Подождите несколько мгновений.
— Элла забавное маленькое создание. Это наш найденыш, мистер Шнелль. Она не такая, как мы.
— Это правда, миссис Вандерпант? Боже мой, Боже мой!
— Несколько лет я прожила здесь одна. Я укрылась в этом магазине в 1880 году. Я была совсем юной и, судя по тому что люди говорили, очень красивой. К несчастью, мой бедный папа потерял все свое состояние. Магазин Брасей в ту пору был очень престижным в Нью-Йорке, особенно для молодой девушки, мистер Шнелль. Мне казалось ужасным, что я не смогу больше приходить сюда за покупками. И тогда я решила устроиться здесь всерьез. Я была сильно раздосадована, когда после краха 1907 года, каждый в свою очередь, начали прибывать другие. Но это были дорогой судья, полковник, миссис Бильби…
Я поприветствовал. Меня стали представлять другим.
— Миссис Бильби пишет пьесы. И она принадлежит древнему роду из Филадельфии. Здесь исключительно благородные люди, мистер Шнелль.
— Я чрезвычайно польщен, миссис Вандерпант.
— Все наши молодые люди, естественно, прибыли в 1929 году. Их бедные отцы выбросились из небоскребов.
