Клод Лалюмьер - Витпанк

— Вот именно!

Должно быть, так оно и есть. Дьявол поселился в моих грудях. Я подумала, что я такого сделала, чтобы заслужить подобную участь. Я ведь даже не была религиозной!

Берл перекрестил мои груди. Ничего не произошло.

— Нет, здесь что-то другое, — сказал он. — Может быть, это твое подсознание? Ты скрыто ненавидишь мужчин. Что-нибудь в этом роде. Только вот как так вышло, что этого не случилось в прошлый раз, а? — Он начал расхаживать взад-вперед.

— Они ждали, пока наберутся достаточно силы. Ох, Берл, что мне делать?

— Оденься. Думаю, тебе надо показаться врачу, Мэй Джун. Может быть, их удастся успокоить какими-нибудь транквилизаторами. Мне что-то не нравится, как они там сидят и смотрят на меня.

Я как-то ухитрилась застегнуть бюстгальтер без особых проблем. Берл застегнул мне молнию на платье и снова запустил лифт.

— Ты сердишься на меня? — спросила я по пути вниз.

— Что ты, конечно, не сержусь! — ответил он, отодвигаясь от меня еще на шаг. — Ты очень красивая, Мэй Джун. Как только ты сумеешь контролировать себя, ты сможешь стать для кого-нибудь чем-то по-настоящему важным. Просто я не хочу слишком часто испытывать судьбу. А вдруг эта штука, которую ты подцепила, заразная? Вдруг какая-нибудь часть моего тела решит, что ей не нравятся женщины? Давай будем смотреть на вещи разумно, а?

— Я хочу сказать… ты ведь не порвешь отношения с «Ай-Пи-Пи», правда?

— Черт возьми, нет, конечно! Ты беспокоишься об интересах фирмы? Мне правится это в женщинах. У тебя есть здравый смысл. Нет, я не побегу жаловаться. Но, надеюсь, у вас есть «Синий крест»[16]? Либо же тебе стоит показать свои буфера психоаналитику или кому-нибудь еще.

Он предложил отвезти меня к доктору или в больницу. Я сказала, что поеду на автобусе. Он попытался заставить меня изменить решение. У него не вышло. Я смотрела, как он уезжает прочь. Потом я пошла домой.

Я взяла свой телесно-розовый тренажер и поднесла его к окну. Моя квартира расположена на десятом этаже. Я как раз собиралась выкинуть тренажер в окошко, когда посмотрела вниз и увидела красное пальто Глэдис. Внутри него оказалась сама Глэдис. Мой дверной звонок зазвонил. Я нажала зуммер, впустив ее в здание.

Когда она добралась до двери моей квартиры, я уже лежала на диване, по-прежнему держа в руках тренажер.

— Открыто! — крикнула я в ответ на ее стук в дверь. Я лежала, а мои руки растягивали тренажер. Я подумала, не стоит ли попробовать прекратить упражнение, но решила, что это потребует слишком больших усилий. — Откуда ты узнала, что я дома? — спросила я у Глэдис, когда она вошла в квартиру и сняла пальто.

— Берл заглянул к нам в офис.

— Он сказал, что произошло?

— Нет. Он сказал, что беспокоится о тебе. А что произошло?

— Они побили его. — Я еще яростнее заработала тренажером. — Что же мне делать? Я не могу печатать, а теперь я даже не могу приготовить ленч. — Я сердито уставилась на свои груди. — Вы что, хотите, чтобы мы подохли с голоду?

Они были заняты выжиманиями и не ответили.

Глэдис села передо мной на стул и наклонилась вперед, устремив взгляд на мои новообретенные характеристики. Ее рот был открыт.

Мои руки прекратили работать без необходимости что-либо говорить с моей стороны. Моя левая рука протянула ей тренажер. По-прежнему не отводя взгляда от моих грудей, Глэдис схватила телесно-розовый тренажер и принялась за дело.

— Не делай этого, — сказала я, садясь. Она откинулась на спинку стула, явно напуганная. — Ты что, хочешь, чтобы и с тобой случилось такое же?

— Я… Я… — Она сглотнула и выронила тренажер.

— Я не знаю, чего они хотят! — Я с ненавистью воззрилась на них. — Пройдет немного времени, и босс осознает, что я не такой уж ценный вклад. И что я тогда буду делать?

— Ты… У тебя много возможностей для карьерного роста, — сказала Глэдис. — Вот например — ты никогда не думала о боях в грязи?

— Что-о?

— Или об экзотических танцах? — Она моргнула, облизнув верхнюю губу. — Ручаюсь, ты могла бы устроиться в ФБР. «Мои груди бьют врагов за Бога и страну!» Или ты могла бы продать свою историю в «Инквайрер». «Убийственные груди» — звучит как название какого-нибудь детективного фильма тридцатых годов. Или еще ты могла бы…

— Замолчи, — сказала я. — Я не могу больше этого слышать.

— Прости, — проговорила она спустя минуту. Она поднялась и налила нам чаю.

Мы сидели, прихлебывая чай, когда у нее случилось новое прозрение.

— Чего они хотят? Ты ведь сама об этом спрашивала. Для чего вообще нужны груди?

— Для секса и для детей, — ответила я.

Мы посмотрели друг на друга. Потом отвели взгляды. За время всех этих ленчей мы с ней ни разу не говорили об этом. Готова поклясться, что она тоже знала только то, что прочла в книгах.

Она уставилась на плетеный коврик на полу.

— А ты… предохранялась?

Я тоже уставилась на пол.

— Боюсь, что нет.

— Теперь есть такие тесты, которые можно делать дома.

Я решила, что это от Берла, поэтому мы с моими грудями пошли навестить его.

— Поговори с ними ты, — сказала я. — Если они признают тебя за отца, может быть, они больше не станут тебя бить? Может, это они просто отваживают других претендентов?

Между нами тремя было достигнуто соглашение. Я переехала в новую фешенебельную квартиру.

Содрогаюсь при мысли о том, что они будут делать, когда родится ребенок.

Жизнь в Веселом Пари била ключом, когда либертинцы мобилизовали трастафара. Что до меня, то я должен был это предвидеть. В конце концов, ведь именно этим я и занимаюсь.

Я был СП, Старожилом Пари — еще до того, как коммунары возвели свои баррикады и даже до того, как трастафара сделали «Boul’Disney»[17] своей «зоной охлаждения»: поскрипывающим от древности эмигрантом, любящим свое кафе, свой круассан и свой утренний кроссворд в «Интернэшнл Таймс». Я любил Пари, любил возможность оставаться вовлеченным во все, что происходило вокруг, одновременно продолжая нежиться в теплой ванне прошлых столетий. Я любил это ощущение членства в особого рода клубе — мы, СП, всегда ухитрялись высмотреть один другого, всегда ухитрялись найти время, чтобы сыграть в бейсбол в Буа-де-Булонь[18], если погода была хорошей. Даже гражданская война не способна была изменить такое положение дел, и это я любил в Пари больше всего.

Normalement[19] в такое время, когда в клубе «Диалтон» случилась облава, я уже нахожусь в своей постели. Но в тот вечер я развлекал Сисси — свою кузину, которая приехала из Торонто с намерением весело провести уик-энд. Сисси захотелось взглянуть на знаменитый «Диалтон» — и вот мы, разодетые в пух и прах (я в мятом белом костюме и продуманно потертых хайкингах, Сисси в наимоднейшем лакотканевом платье, хлорвиниловом жакете-болеро и круглой шляпе-котелке с пером), не спеша двинулись по вымощенным эпоксидной плиткой улицам, направляясь к «Диалтону».

Я старался как мог: я провел Сисси мимо памятных изрытых воронками arrondissements[20]; под гулкими мостами через Сену, где звуки отдаленной стрельбы рикошетом отражались от кафеля, свистя над нашими головами; мимо вечного огня, пылающего в разбитой витрине головного магазина «Бюргер Кинг»; и в конце концов привел к «Диалтону».

Вышибалой в тот вечер был Толстяк Эдди. Я украдкой сделал ему знак бровями, указывая на Сисси, и он уловил намек.

— О, мистер Розен, — приветствовал он меня, раздвигая толпу мясистой рукой, — какое неожиданное удовольствие! Как вы поживаете?

Глаза Сисси засияли, как огни на новогодней елке, и она крепче сжала мой локоть.

— Да сами знаете, Эдуард — все по-прежнему, как всегда. С каждым днем становлюсь немножко беднее, немножко старше, немножко уродливее… Живу помаленьку.

Толстяк Эдди улыбнулся улыбкой Будды, отметая мои слова экспансивным взмахом руки.

— Вы с возрастом только хорошеете, мой друг! Здесь Пари, monsieur, а мы глубоко чтим наших стареющих политических деятелей. Но скажите, пожалуйста, кто эта хорошенькая молодая девушка, которую вы привели с собой?

— Сисси Блэк — Эдуард Морено. Сисси — моя кузина, она здесь ненадолго.

Толстяк Эдди взял руку Сисси в свою мясистую лапу и изобразил над ней поцелуй.

— Весьма польщен, mademoiselle. Если есть что-то, что мы можем сделать для вас здесь, в клубе «Диалтон» — все, что угодно, — просите не стесняясь.

Сисси, залитая ослепительным неоновым светом, вспыхнула и метнула через плечо взгляд на бедных plebes[21], теснящихся за бархатным канатом, ожидая, пока Толстяк Эдди снизойдет до того, чтобы их заметить.

— Рада познакомиться, Эдуард, — выговорила она после небольшой заминки и поцеловала его в обе щеки. Так обычно делают трастафара; очевидно, она просто видела такое где-нибудь по телевизору — но тем не менее храбро проделала все это, встав на цыпочки. Жест совершенно не в стиле Толстяка Эдди; но он — настоящий профи и принял это соответственно.