Марк вошел в келью и скинул рясу, сразу почувствовав облегчение от окончательно принятого решения, достал из-под кровати свою мирскую одежду: синие джинсы и такую же жилетку. Когда он уже почти закончил переодевание, послышался осторожный стук в дверь.
— Да, — отозвался Марк.
На пороге стоял отец Георгий. Бросив скорбный взгляд на сброшенную рясу, священник подошел к бывшему послушнику и сел рядом с ним.
— Хочешь вернуться в мир?
Марк кивнул.
— Еще не поздно передумать, Марк. Никто не будет попрекать тебя этим проступком, если впредь ты будешь вести праведную жизнь. Все мы порой делаем ужасные ошибки, но нет такого человека, которого нельзя было бы простить. Бог учит любви. А любви не может быть без прощения.
— Не может быть любви без свободы, — возразил Марк, завязывая шнурок на ботинке. — А прощение больше похоже на сострадание, скорее даже на жалость. Или любви достойны даже убийцы и насильники?
— Раскаявшийся убийца — уже не убийца, — кротко парировал священник.
— А как же возмездие? Справедливость?
— Справедливость нужно искать не на земле, а на небе. Но выше справедливости — милосердие.
— Отец Георгий, но если Бог учит всех прощать, почему он сам не простит дьявола, почему не полюбит его?
— Потому что дьявола больше нет, — с тоской в бездонных глазах ответил настоятель монастыря.
— Из меня получился бы плохой монах, — помолчав, сказал Марк. — До свидания, отец Георгий. И… простите меня.
И вышел из кельи.
Глава 17
Девушка под синим зонтиком
Когда загорелись звезды, Марк снова вошел в дом с позолоченным ангелом на крыше. Бывший послушник боялся холодного презрения и злых насмешек отца, которого не видел больше года, но опасения оказались напрасными: Вячеслав очень обрадовался возвращению сына, сказал, что с того самого дня, а, вернее, утра, как Марк ушел в монастырь, Мария совсем замкнулась в себе и почти все время молчит.
Как же Марк соскучился по ней! Когда он вошел в комнату матери, она сидела на постели и бессмысленно смотрела в пустоту.
Это была уже другая Мария. Ее растрепанные волосы, в которых теперь искрилась седина, спускались на мятый халатик, на лице проступали горестные морщины, в безумных глазах навсегда застыло чувство вины.
Марк медленно подошел к матери:
— Я твой сын… Марк… Ты не узнаешь меня?
Женщина недоверчиво посмотрела на сына и уверенно помотала головой:
— Нет. Мой сын стал ангелом и улетел туда…
Она показала пальцем и взглядом на глянцево-белый потолок, над которым бесстрастно сияло ночное предосеннее небо…
А потом была сумасшедшая неделя любви. За ней последовала другая. О, пьянящая эйфория августа!..
Марк рисовал Ангелину в парках и у реки, злясь на непослушную кисть за то, что она не может передать всю красоту его музы и всю его любовь к ней.
Но одним портретом Марк все-таки остался доволен: он рисовал Ангелину сидящей на скамейке в парке на фоне каштанов, чуть тронутых желтизной. Вдруг пошел дождь. Марк хотел собрать краски, но девушка продолжала позировать, только, смеясь, раскрыла синий зонтик. Вода, стекая по нему, закрывала лицо Ангелины струящейся вуалью. Она была особенно прекрасна в этот день, в голубом платье, в ожерелье из черного фианита, подчеркивающем почти прозрачную белизну кожи, и с сияющими любовью глазами.
Вдохновенные, порывистые мазки ложились на холст, и дождь оставлял на нем мокрые следы. Когда тучи иссякли, картина была уже готова. В ней было все: любовь Марка к Ангелине, любовь Ангелины к Марку, счастливые слезы дождя и что-то еще, чему нет названия.
Только одна мысль отравляла счастье Ангелины: Вячеслав! Нужно что-то делать! Поскорее порвать с ним. Даже ценой ухода из «Эйфории». Она найдет другой способ сделать карьеру. И даже если нет — любовь Марка дороже. И после объяснения с Вячеславом она должна немедленно рассказать обо всем Марку. Каким ударом для него будет узнать, что девушка, которую он любит, была любовницей его собственного отца. Лучше самой принять самые страшные страдания, чем причинить ему такую боль. Но он совершенен, он сможет простить ее. Ведь она не знала, что встретит его, прекрасного ангела! Иначе она не была бы такой глупой. Но ведь она сейчас так раскаивается, так любит его. Нет, он не сможет не простить ее. Завтра же, завтра она порвет с Вячеславом и поговорит с Марком.
* * *
Марк чинил над столиком карандаш, то и дело оглядываясь на последний портрет Ангелины, написанный им во время дождя и только что повешенный рядом с «Цветами и змеями».
Вячеслав осторожно открыл дверь в комнату сына:
— Нам нужно серьезно поговорить.
По нахмуренным бровям отца Марк понял, что речь пойдет об «Эйфории».
— О чем? Об «Эйфории»?
— Именно!
Марк улыбнулся портрету Ангелины и отложил карандаш:
— Папа, извини, что не оправдал твоих надежд, но больше ноги моей не будет в «Эйфории». Я так решил.
Спокойный, уверенный голос сына обезоружил Вячеслава. Он подошел к столику и увидел портрет Ангелины.
— Кто это?
Марк улыбнулся:
— Моя любимая девушка. Правда, красивая?
Вячеслав нахмурился еще больше и твердо произнес:
— Ты больше не будешь с ней встречаться.
— Это почему же?
— Она не для тебя.
Марк рассмеялся:
— Ошибаешься, папа! Она именно для меня! Только для меня!
Вячеслав горько и несколько самодовольно ухмыльнулся:
— Ты совсем не знаешь жизни.
Марк вспылил:
— Что ты называешь жизнью! Свой жалкий, пошлый мирок? Что ты видишь, кроме своей «Эйфории»! Ты никогда никого не любил, кроме себя! Ты хочешь, чтобы и я стал таким. Но я хочу жить, быть счастливым, и ты не сможешь мне помешать!
Вячеслав отошел к окну и, стоя спиной к сыну, произнес не свойственным ему слишком спокойным, холодным тоном равнодушного, уставшего от жизни человека:
— Эта девушка — моя любовница. Ее зовут Ангелина Рубанова. Она работает в «Эйфории». Певицей. А картины, и правда, хороши. Особенно цветы, — И, повернувшись к Марку, безразличным взглядом скользнул по портрету Ангелины и добавил, — А зонт и ожерелье подарил ей я, — И вышел из комнаты.
Обида, злость и разочарование захлестнули Марка. Жизнь снова нанесла ему удар в спину. Чего еще ждать от нее, если даже самый прекрасный цветок превратился в ядовитую змею?
Марк стиснул в руке ножик — как она могла! — и нанес портрету два удара крест накрест. Та же участь постигла и другие, неудавшиеся, портреты Ангелины, стоявшие за кроватью. Но больше всего досталось «Цветам и змеям». Расправившись с картинами, Марк почувствовал опустошение и равнодушие ко всему на свете.
А вечером пришла Ангелина и, кинувшись к Марку, безразлично взиравшему из кресла на искалеченные полотна, со слезами умоляла простить ее, уверяла, что только что порвала с Вячеславом и больше не будет петь в «Эйфории».
— Мне уже все равно, — сказал Марк и отошел к окну, за которым безмятежно загорались первые звезды и электрические огни. А если бы не стены домов, отсюда была бы видна блистательная и блистающая «Эйфория», где бессмысленно сидел над опустошенным стаканом один из ее владельцев Вячеслав Софонов.
Ангелина целовала руки Марка и роняла слезы в его ладони.
— Мне уже все равно. Вот все, что осталось от меня, — сын владельца «Эйфории» устало посмотрел на изувеченные картины.
По взгляду Марка Ангелина поняла, что это правда, и что ее слезы больше не трогают его.
— Но ведь мы так любили друг друга! — рыдая, воскликнула девушка. — Такая любовь не могла пройти за один день!
Сын владельца «Эйфории» устало покачал головой.
— Того Марка больше нет, а той Ангелины никогда не было.
Больней всего было то, что Марк говорил правду. Перед Ангелиной стоял другой человек, совершенно не похожий на того восторженного, мечтательного юношу, которого она встретила в монастыре.
Закрыв лицо руками, девушка выбежала за дверь. Вскоре после ее ухода в комнату вошли Никита и Андрей.
— Марк, что за девушка только что вышла из твоего дома? — поинтересовался Никита.
— Это Ангелина Рубанова. Она работает в «Эйфории». Певицей.
— Красивая.
Андрея же сейчас занимало совсем другое. Перешагнув через израненные картины, он уселся на спинку кресла:
— Первого октября у меня первое шоу! Придешь? Сначала номер с огненными шарами, а потом… Представляешь, вода в бассейне — он будет прямо на сцене — замерзает. А потом фонтаны, цветы! Ты просто обязан прийти!.. А дальше будет песня Никиты.
— Может, все-таки не надо? — с улыбкой слабо запротестовал Никита.
— Надо, надо… Марк, ведь ты придешь? Без ангела-хранителя мы с треском провалимся…
Андрей уже излечился от звездной болезни и стал прежним, веселым и беззаботным. Марк сдался и устало кивнул, а оставшись один, долго смотрел в пустоту, ни о чем не думая и ничего не чувствуя.