Что-то не так… У нее подозрительно жесткий, обыскивающий взгляд для простушки-туристки откуда-то из Восточной Европы, судя по сильному акценту. Их взгляды пересекаются на кейсе с мини-диском, который Джоди продолжает держать в руках. Он еще успевает заметить искорку торжества в ее глазах – до того, как она аккуратно стреляет ему в висок из «Глока» с глушителем. Слабеющие пальцы выпускают кейс, который благополучно перекочевывает в ее сумочку. Тео обмякает на водительском сиденье – мужик, склонившийся к его окну, выстрелил ему в сердце. И без того негромкие хлопки глушителей перекрываются крикливой песней из радиопримника, примотанного на руле мопеда, который останавливается у «Ауди», чтобы подобрать дамочку-туристку. Другой араб на мотороллере подхватывает мужика. Меньше чем через минуту оба проскальзывают через таможню и скрываются в переулке.
Шофер автобуса долго и с остервенением сигналит уснувшему водителю «Ауди»…
…Плоский кейс из нержавеющей стали сменит еще несколько пар рук и через неделю благополучно осядет на одиннадцатом подуровне бункера АНЗ в Оклахоме. Пожилой лысоватый клерк любовно протрет диск салфеткой, смоченной антистатиком, аккуратно уложит обратно в кейс и спрячет его в один из трехсот тысяч сейфов, расположенных в подземном хранилище. Как и на всех остальных, на его дверце будет красоваться надпись: «Аккуратное оприходование материальных ценностей – залог их успешного хранения!»
Машина АНЗ не знает сбоев.
* * *
…Звонок. Трубка плотно прижата к уху. Тот самый далекий голос, который так забористо чертыхался несколько минут тому назад по сателлитной связи, спрашивает на французском:
«Мистер Брейгель?»
«Слушаю.»
«Госпиталь Бисетр, Франция. Вам велено передать следующее: Мои мысли – холостые выстрелы из ржавого ружья…»
Вот теперь действительно все.
Джека Брейгеля больше не существует.
Но есть Айзейя Каммингс.
Перед глазами на столе – визитка с эмблемой Интерпола: голубая меркаторская карта мира, весы и меч. Пальцы неторопливо набирают номер.
«Тебе везет, Джоди. Записывай…»
…Труссард и его ассистенты в Бисетре сделали все, как и обещали. Золотые руки, светлые головы. Когда все утрясется, можно будет написать колоссальную статью в «Природу» – что-то вроде «О единстве и борьбе личностей центральной и периферической нервных систем в процессе приживления донорского мозга». Жаль, что Труссард отказался продолжать работать вместе после моей операции; мне вообще кажется, что он – ягода того же поля, что и Стивен. Деньги для них важнее, чем наука… Может, я чего-то не усвоил в жизни?
Как это никому из Интерпола не пришло в голову – расспросить старика Тийса о том, кто еще, кроме Каммингса… меня… (нет, к этому определенно тяжело привыкать…) – смотрел дневник Деламбера? Как только Тийс сказал мне, что пару лет назад им интересовались двое ученых из Парижа, мне стало понятно, что кто-то во Франции помнит о полубезумной затее Пинеля. И может быть, тоже хочет реализовать ее – в современных условиях, с современной аппаратурой… Пересадка органов – высший пилотаж для хирурга. Успешная пересадка мозга – это Нобелевская премия, без вопросов.
Я вышел на Труссарда почти сразу после нашего раскола с Розеном. В то время как я по-прежнему считал, что 32108 – колоссальный трамплин в регенерации мозга, всей центральной нервной системы, он стал одержим идеей прибыльного тиражирования стволовых клеток, и его лаборатория стала все более напоминать мясницкую…
Я не думал, что все обернется так плохо. По крайней мере, в наших взаимоотношениях со Стивеном. Он всегда был завистлив и скрытен. Он шел к цели напролом, перешагивая через моральные трупы коллег, сотрудников, соперников. Но я никогда не ожидал, что он докатится до этого в прямом смысле… После того, как мы окончательно разошлись, он объявил цену за мою голову. Сначала я скрывался в Штатах. Его гиены шли по моим следам, все ближе и ближе. Я был на грани психоза, когда наконец сообразил, что мой единственный выход – это Труссард.
Чтобы исчезнуть, люди часто меняют наружность; я же решил наполнить внешность новым содержанием. Французы работали споро, Труссард был очень азартен. Они уже опробовали технику пересадки на кадаврах, пользуясь 32108. Труссард как-то сказал, что догадался, откуда взялось слово Fuongo – у Пинеля работало несколько рабов с Мартиники, которые по-прежнему разговаривали на суахили. Fukuku Bongo означало: «оживший мозг»…
Дневник Деламбера подсказал выход на Халиас и его возможную роль в синергизме с пало-пало, а значит, и с 32108. Он описывал восставшего из моря монстра Ово, терроризировавшего колонию прокаженных… Вычислить Халиас было сравнительно легко – не так уж много эндемичных растений и животных обитает в этой части Карибского моря. Я успел закончить первую серию опытов по совместному применению 32108 и токсина Халиас на аксиальных нейронах мозга – все работало прекрасно, Халиас был своего рода глазами для 32108, помогая подбирать правильные аминокислоты для ремонта клеток-нейронов… Но пришлось бросить все.
Розен начал охоту за мной.
Я передал свою разработку Труссарду. Рисковал? Да, но выбора не было. Труссард был поражен – то, чего я достиг на Сен-Маартене, превзошло все его ожидания… Для меня началась выматывающая нервы игра в прятки с Розеном. Я не смог полностью уничтожить данные по моим последним опытам; он узнал о моих экспериментах с Халиас, но самоуверенно считал, что я использовал морской токсин для ускорения деградации обычных клеток, чтобы получать обогащенный «коктейль» из остающихся стволовых. Он всегда был ревнив, полагая, что я постоянно перебегаю ему дорогу к успеху, к славе… У него не было ни времени, ни желания повторять мои эксперименты. Вместо этого он занялся фанатичными поисками моих записей. Я подбросил ему идею о том, что диск с этими записями существует, но он спрятан где-то в надежном месте. На самом деле, это была копия более ранних данных по тестированию, проведенному «Каликсой» – включая результаты последних анализов в группе, в которых четко видна разница между содержанием 32108 в крови тех, кто вскоре умер, и тех, кто остался жив… Эти данные существовали в единственном экземпляре и были моей козырной картой в неравной игре с АНЗ.
Этот диск я только что сдал Джоди.
Мои данные по Халиас и его влиянию на 32108 я передал Труссарду, как только мы договорились о трансплантации.
…Я уже чувствовал колотье пеньки на шее, когда получил сообщение от Труссарда, что серия пробных трансплантаций на кадаврах прошла успешно. Откладывать операцию больше не имело смысла. Труссард писал, что донор должен иметь ту же группу крови, что и я. В нашем случае это было даже более обязательным условием, чем при пересадке других органов. И у меня такой донор был – долго ломать голову не пришлось.
Мне предстояло стать Джеком Брейгелем.
Угрызения совести? Нет, в тот момент я их не испытывал.
Диковато звучит – донор. По всем канонам медицины, донором для него был я, это я отдавал ему свой мозг… Может быть, именно поэтому моральная сторона дела вначале интересовала меня менее всего.
Гораздо более серьезным было соединение двух личностей в одном теле. По наблюдениям Труссарда – и это было совершенно феноменально – перифирийная нервная система, которая отвечает за координацию движений, управление конечностями, то-есть является вторичной, по определению подчиняющейся центральной нервной системе, не слушалась нового мозга беспрекословно, не стремилась сразу и полностью адаптировать новую личностную модель. У нее присутствовала собственная память, более грубая, рудиментарная… Это скорее всего напоминало симбиоз, при котором вновь пересаженный мозг как бы впитывал часть информации о новом теле – рефлексы и привычки, например, – тогда как тело-донор начинало постепенно привыкать к потребностям и капризам нового хозяина.
Это было удивительно… И вместе с тем опасно. Я был согласен с Труссардом, что оставалась возможность бумеранга, когда строптивое тело овер-персонифицирует, подавит новый мозг… Мы решили не рисковать. До полного привыкания транспланта к существующей периферийной нервной системе я должен был дремать внутри оболочки Брейгеля.
Джек был срочно вызван в клинику Синай в Сиэттле – он не заподозрил ничего дурного, поскольку в вызове говорилось о необходимости дополнительного обследования в связи с его участием в программе «Каликсы». Каюсь, в тот момент я впервые почувствовал, что мне тяжело на душе… Но другого шанса у меня не было. Брейгель был усыплен и тайно перевезен в Париж, в клинику Биссетр. Я приехал туда несколькими днями позже, из Бельгии. Перебравшись в Европу, подальше от Розена и «РингЭйда», я жил в доме Иззи Рийс, неподалеку от Университета Лёвена; она была со мной до самого дня операции. Здесь я чувствовал себя в безопасности, это было бы последним местом, где Розен пытался бы меня разыскать… В студенческие годы наша с ней показная неприязнь, о которой в Кингс Колледж ходили легенды и о которой безусловно знал Розен, скрывала глубокую страсть – Иззи происходила из знатного рода, и открытая связь со мной повредила бы ее будущей карьере дипломата… Карьера не состоялась, но привязанность осталась, и она здорово помогла мне. Из ее дома я впервые после роспуска группы связался с Крекером – именно там мне пришла в голову идея сделать его полуживым, полупридуманным идолом для Джека, с тем, чтобы в дальнейшем пользоваться им как прикрытием. Труссарду эта мысль понравилась. Мы сотворили Брейгелю кумира, хотя настоящий Крекер был полным ничтожеством…
