Ознакомительная версия.
— Валь, кто это? — спросил он.
— Так, один знакомый пошутил, — ответил я и свернул лист пополам.
Когда Денис ушёл, я опять развернул письмо. Женя теперь смотрела на меня с добродушной улыбкой, мол, знаю, знаю, дорогой, что с тобой такое происходит. Я и сам знал, что, только боялся себе в этом признаться.
Все эти дни я почти не думал о Жене, должно быть, потому, что воспоминания о ней были вытеснены последствиями моего утреннего приключения. И вот теперь её образ предстал перед моими глазами настолько яркой, полноцветной картинкой, что я испытал лёгкое головокружение. Затем мне вспомнился дождь, тёмный проспект Вернадского и на нём мы с Женей под одним зонтом. Сладко накрыло ощущение того самого момента, когда ещё ничего неизвестно, когда может выйти и так и эдак, и хорошо и плохо — главное не торопить время, не думать о том, как всё это закончится… Просто идти и наслаждаться каждым шагом рядом с ней, каждой секундой… И мы идём сквозь дождь, я держу её под руку… Я почувствовал холодный воздух, мокрые ботинки, Женину руку.
Телефон зазвонил громко и подло. В тот самый момент, когда я был менее всего к этому готов, по моей фантазии полосонула длинная телефонная очередь. Д-р-р-р-з-и-н-нь, и тот я, что был с Женей под одним зонтом, упал замертво на тротуар, а я второй, то есть, сидящий сейчас за рабочим столом, наоборот, вышел из комы. От неожиданности я даже подскочил в своём кресле. Коллеги повернули свои головы в мою сторону и озабоченно ими покачали.
Звонила Алёна, узнать, как я себя чувствую. Я сказал, что удовлетворительно, но спина ещё побаливает. Алёна сказала, что это хондроз, и надо непременно ещё раз сходить ко врачу. Я согласился. Потом она спросила, не забыл ли я, что у Сорокиных скоро годовщина свадьбы, и я ответил, что прекрасно всё помню, хотя, разумеется, давно обо всём забыл. Дальше Алёна сказала, что уже присмотрела в «Панораме» для них подарок, японскую фарфоровую менажницу, и что в пятницу собирается за ней поехать, и если я захочу, то могу составить ей компанию, потому что Сорокины, в первую очередь, мои родственники, а уже во вторую, её друзья. Я согласился и записал в ежедневнике на пятницу поездку в «Панораму».
Я слушал Алёну в пол-уха. Под её мелодичный голос я размышлял, как же мне удалось так глубоко погрузиться в фантазию, и кто из нас двоих был настоящим, я с Женей или я здесь…
— Ты меня слушаешь? — спросила Алёна. — По-моему, нет.
Я ответил, что внимательно слушаю. Алёна надиктовала мне, что купить по дороге с работы — я прилежно записал — ещё раз спросила, не забыл ли я про пятницу — я ответил, что не забыл — попрощалась и положила трубку.
В это время по экрану моего монитора поплыли разноцветные рыбки. Какое-то время я наблюдал за ними, но, осознав, насколько глупо выгляжу со стороны, дёрнул мышкой, и рыбки, кораллы, губки и прочая прелесть мгновенно исчезли, а на их месте появилось открытое окно почтовой программы.
Несколько секунд я просто сидел. Потом размышлял над тем, как могло попасть ко мне это письмо, и в это момент меня осенило. Я открыл электронный телефонный справочник компании, прокрутил его до финансового департамента и выбрал первый попавшийся в нём номер. Набрал.
— Ало, будьте добры, Женю, — сказал я, когда на том конце подняли трубку.
— Какую Женю? — спросил женский голос.
— Женю, которая была от вашего департамента на видеоконференции с Бостоном в прошлый понедельник.
В трубке повисло молчание.
— Подождите, я сейчас спрошу, — наконец ответил голос.
Раздался характерный звук падающей на стол телефонной трубки и удаляющиеся шаги. Минуты две не было слышно ничего, кроме далёкой тихой музыки, затем снова послышались шаги, на этот раз приближающиеся.
— Вы знаете, от нас никто не ходил на ту видеоконференцию, — сказал голос в трубке, — более того, у нас в департаменте нет никакой Жени. Была одна — Кобзева, но она сейчас в декрете. Может, вы что-то путаете?
— Ничего я не путаю, — сказал я, должно быть, несколько повысив голос, — там была девушка по имени Женя от финансового департамента…
— И чего вы от меня хотите? — перебил меня голос. — Я же вам сказала, что у нас никакой Жени нет.
— Но я же точно помню…
На том конце бросили трубку.
Я почувствовал, что на меня снова накатывает то странное чувство, смесь страха, неуверенности и внутреннего зуда, предвещающего обычно резкие виражи судьбы или же просто крупные неприятности. Пальцы сами собою сжались в кулаки, а правая нога беспокойно задёргалась. Я понял, что вхожу в резонанс, осторожно сложил Женино письмо, сунул его во внутренний карман пиджака, встал и вышел в коридор. Чтобы унять дрожь, мне пришлось с четверть часа бродить по этажам здания, изображая на лице немыслимую занятость.
К одиннадцати, немного раскидав самые неотложные дела, я решил, что заработал себе на утреннюю сигарету и сбежал в курилку. Я очень надеялся, что случится чудо, и там никого не будет, но, разумеется, вышло наоборот.
Народ распределился по широкому вестибюлю на четвёртом этаже, который служил курилкой, кучками по три, по четыре персоны. От каждой кучки к потолку поднимался дым, как от хорошего костра, и исходило негромкое бормотание. Отдельно от всех, у окна, подперев плечом серую стену из керамзитобетона, дымил Лёша Мацкевич. Мне показалось, что он думает о чём-то очень важном, настолько низко были сведены его брови и плотно сжаты, держащие сигарету губы. Мне даже захотелось уйти и не мешать ему думать, но желание узнать, в чём дело, одолело такт. Я подошёл.
— Валь, как ты думаешь, можно ли считать изменой однократный половой акт с бывшей одноклассницей? — вместо приветствия сказал Мацкевич.
Я удивлённо выпучил глаза.
— Понимаешь, десять лет назад мы с Натой совершили добрую сотню, а то и пять половых актов, от которых всё равно никуда не деться, поскольку они имели место быть. Улавливаешь?
Я кивнул.
— Так вот, вчерашний, — Мацкевич на секунду замолк, — в смысле, позавчерашний автоматически плюсуется к тем, старым пяти сотням, и всё… измены нет. Согласен?
Я был против, но дипломатично согласился. Сказал, что, если девушка одна и та же, то разницы никакой нет.
— Во-во! Точно так! Ты рассуждаешь, прямо как я! — оживился Мацкевич, затем подошёл ко мне поближе и прямо на ухо пробурчал: — Ты представляешь, Ната влезла в свою старую школьную форму, ну, помнишь, синюю такую; я врубил «Депеш», и понеслось! — Он блаженно закатил глаза. — короче, сначала «Policy of truth», потом «World in my eyes», а на «Enjoy the silence» мы вместе кончили.
Мацкевич весь светился. Толи от приятных воспоминаний, толи оттого, что нашёл во мне единомышленника. Но из-за этой его внешней радостности проступала какая-то непонятная нервозность. «Возможно, он сильно переживает эту свою измену, — подумал я, — это не первая его измена, и далеко не последняя, но он всё равно переживает, это заметно».
Я докурил сигарету и отправил бычок в огромную напольную пепельницу.
— Смотри, будь осторожен, — сказал я Мацкевичу на прощание.
— Благодарю вас, я всегда осторожен, — отозвался он и подмигнул мне.
Пока я поднимался обратно к себе на лифте, вспомнил, как впервые изменил Алёне. Это случилось совершенно неожиданно с одной её институтской подругой, Катей, месяца через три после нашей свадьбы.
Я вновь почувствовал ту необыкновенную лёгкость, которая пришла сразу после, появившийся пару минут спустя, испуг, чувство вины перед Алёной… Меня даже в дрожь бросило.
Помню, как я тогда быстро собрался, почти что бегом покинул место преступления (в Катиных глазах читалось: «Неужели в первый раз?»), сел в личный автомобиль, завёлся и, не прогреваясь, поехал. И только когда я остановился на первом красном светофоре и закурил, меня накрыло чувство полного удовлетворения, ради которого всё предшествующее действо и затевалось.
«Или не ради этого? — подумал я. — Тогда, ради чего?»
На пятом этаже лифт остановился. Мои мысли об измене улетучились раньше, чем раздвинулись зеркальные двери — я вспомнил, кто я и где я. Ко мне в лифт не спеша зашли двое сотрудников из управления энергетики. Мы поздоровались.
Шутки шутками, а вторую возможность, то есть проблемы с ментальным здоровьем, исключать было уже нельзя. Прошли, давно прошли те времена, когда добровольный поход ко врачу считался делом ненужным и даже в каком-то смысле постыдным. После тридцати на такие вещи, как неожиданные боли в каких бы то ни было местах организма, я (да и не только я, но и почти все мои знакомые) стал реагировать вполне однозначно: записью к страховому врачу по телефону с последующим посещением оного в рабочее время. Уверяю вас, я не трус и не неврастеник, просто с возрастом что-то такое приходит, как бы это сказать… осторожность, вот.
Ознакомительная версия.
