Он сел в постели, трясясь и обливаясь потом. Запах дыма в комнате был настолько сильным, что он едва мог дышать.
— Га! — выдохнул он, с трудом выбрался из-под скомканного одеяла и встал с кровати. Некоторое время он стоял в темноте, пытаясь удержаться на нетвердых ногах.
— Марвин? — пробормотала Памела с другого края кровати, но даже не повернулась к нему, и он понял, что жена говорит во сне.
Он сошел вниз по лестнице, крепко держась за перила, достал из бара бутылку «Джонни Уокера». Открыв ее в темноте гостиной, Марвин сделал большой глоток, за ним другой — прямо из горлышка. Первый глоток чуть было не вернулся обратно, но от второго ему стало значительно лучше.
Вместе с бутылкой он поднялся наверх, в спальню для гостей, где широко распахнул окно, включил большой вентилятор под потолком и повалился на кровать. Он все еще чувствовал запах дыма, но еще один глоток скотча решил эту проблему.
Долгое время он лежал, понемногу отпивая из бутылки, пока наконец виски не расслабил его настолько, что Марвин смог погрузиться в тупое беспамятство. Ему снова снились сны, но на этот раз там не было ни индейцев, ни тараканов; наоборот, это было прекрасное, успокоительное видение. В нем он шагал по слегка всхолмленным пастбищам; вдоль тропинки, по которой он шел, росли могучие дубы, осенявшие его тяжелыми ветвями, покрытыми густой весенней листвой; на ближнем косогоре паслись овцы.
В отдалении, на гребне высокого холма, высились серые зубчатые стены и башенки какого-то древнего замка. К его воротам подходила извилистая грунтовая дорога, и теперь было видно, что по ней марширует отряд солдат в красных куртках, двигаясь по направлению к Марвину. «Пу-унг, пу-унг, пу-унг, пу-унг», — звучал их барабан, доносясь через поля; Марвин услышал, как они затянули песню:
Хей-йа, хей-йо, хей-йа
Йо-хей, йа-хей, на-уэй
Ах-хо, ха-на-йо
Хо-хо-хо-хо!
Он проснулся вновь; в окно светило солнце. Долгое время он лежал, накрыв лицо подушкой и зная, что ему вряд ли понравится вставать.
Когда наконец он появился в дверях спальни для гостей, потный и небритый, была уже почти середина дня. Проходя мимо ванной комнаты, он услышал шум текущей воды. Памела, должно быть, уже несколько часов как встала — она всегда поднималась до смешного рано, чтобы успеть проделать на террасе свои идиотские медитации и йоговские упражнения вместе с восходом солнца.
Марвин сидел в гостиной и пил кофе, когда прозвенел дверной звонок. Он вскочил на ноги, буркнул: «Вот черт!» и пошел открывать. Солнечный свет кинжалом воткнулся в его глаза, когда он отворил дверь; Марвин прикрыл их, чтобы справиться с болью. Когда он вновь открыл глаза, перед ним на крыльце стояли двое индейцев.
— Простите, если мы пришли немножко рано, — сказал парень. — Мне скоро на работу.
Марвин оглядел их без особой теплоты.
— Какого черта вам еще нужно?
— Ну как же, мистер Брэдшоу… ну, вы же понимаете… Мой дед сделал для вас работу.
Марвин кивнул. Это было ошибкой. Когда океан боли в его голове вновь утих, он сказал:
— И теперь вы хотите, чтобы вам заплатили. Подождите здесь минуточку.
Эти двое клоунов ничем не смогли бы подтвердить свои претензии, но он был сейчас не в том настроении, чтобы устраивать скандал. Его бумажник был наверху, в спальне, но он знал, что Памела держит немного мелочи в вазе на каминной полке, чтобы платить мальчишкам-рассыльным и подобной же шушере. Он вытащил пачку ассигнаций, отслюнил двадцать бумажек и вернулся к парадной двери.
— На, забирай, вождь. Купи себе новое перо.
Старик даже не прикоснулся к деньгам.
— Сто долларов, — сказал он твердо. По-английски.
Марвин ехидно рассмеялся.
— Мечтать не вредно, о Сидящий Бык! Скажи еще спасибо, что я вообще что-то даю тебе, после того, как ты провонял мне весь дом. Бери двадцатку, или забудь о деньгах.
Старик залопотал что-то парню по-своему, не отводя глаз от Марвина. Парень сказал:
— Если вы не заплатите, он не отведет наговор.
— Ты думаешь, меня это заботит? Даже если бы я хоть на грош верил в это дерьмо, я бы все равно не захотел, чтобы его отводили. Пускай себе будет! По крайней мере, у меня никогда не заведутся тараканы.
— Это действует не совсем так, — ответил парень. — Наговор не оказывает действия ни на что, что находилось за пределами дома в то время, когда он был наложен.
Марвин о чем-то задумался.
— Слушай-ка, я знаю, что мы сделаем. Ты даешь мне немного этого зелья, которое вы жгли вчера, так? А я выписываю тебе чек на сотню баксов, прямо сейчас, идет?
В конце концов, если отбросить всю эту суеверную дребедень, должно же было быть что-то в этом дыме, что изгоняло тараканов лучше, чем любое другое средство на рынке! Может быть, они действительно слетают от него с катушек, кто знает? Взять образец в лабораторию, произвести анализ — да там мог скрываться продукт на несколько миллионов долларов! Стоило рискнуть сотнягой. Ей-богу, может быть, он даже не станет приостанавливать платежа по чеку. Может быть…
Но старик снова покачал головой, и парень сказал:
— Прошу прощения, мистер Брэдшоу. Это секретный состав. И в любом случае без песни он не станет работать.
Глаза Марвина застлала красная пелена, еще более густая, чем до сих пор.
— Ну и черт с вами! — заорал он. — Убирайтесь с моего крыльца, и не забудьте этот ржавый кусок дерьма, что стоит на моей подъездной дорожке! Давайте, уносите отсюда свои краснокожие задницы! — Парень открыл рот, намереваясь что-то сказать. — Ты хочешь неприятностей, Тонто? А у тебя есть лицензия на свои бизнес по борьбе с вредителями в этой стране? Нет? То-то. Давай, давай, пошевеливайся!
Дождавшись, пока треск глушителя разбитого пикапа затихнет вдали, Марвин вернулся в гостиную. Памела в белом махровом халате стояла на лестнице, ее волосы были мокрыми после душа. У нее был омерзительно веселый вид.
— Мне показалось, я слышала голоса, — сказала она. — Кто это был, те двое коренных американцев? Надеюсь, ты щедро заплатил им?
Марвин тяжело опустился на кушетку.
— Я выдал им то, на что они напрашивались.
— Я так расстроена, что мне не удалось увидеть их еще раз! Такая честь — видеть в своем доме настоящего шамана! Да еще с такой вдохновляющей церемонней! Помнишь эту милую песенку, которую он пел? Она до сих пор звучит у меня в уме, снова и снова, как мантра. Разве это не чудесно?
И она поскакала по ступеням обратно к себе наверх, весело напевая: «Хей-йа, хей-йо, хей-йа!». «Пу-унг, пу-унг, пу-унг, пу-унг», — подстукивал ей барабан в голове Марвина.
Остаток дня он провел, лежа на диване в гостиной, большей частью с закрытыми глазами — жалея, что не может заснуть. Он не сделал ни одного движения по направлению к бару. Стаканчик пришелся бы ему в самый раз, но его желудок не вынес бы этого.
Похмелье не проходило; временами Марвину казалось, что его череп вот-вот треснет, как переваренное яйцо. Все его тело ломило, словно он упал и скатился по лестнице. Даже кожа на лице казалась натянутой слишком сильно.
Хуже всего было то, что он продолжал по-прежнему слышать индейскую музыку, которая звучала теперь даже громче, четче и настойчивее, чем прежде. До сих пор это была не более чем досадная помеха, один из этих надоедливых фокусов, какие порой выкидывает мозг, когда тема из «Острова Гиллигэна»[52] застревает у тебя в ушах на целый день. Теперь же она превратилась в несмолкающий шум, заполнявший всю внутренность его черепа первобытным грохотом барабана и дикими завываниями стариковского голоса; время от времени Марвин не мог удержаться, чтобы не зажать уши руками — хотя и знал, что из этого не выйдет ничего путного. Он не прочь был даже закричать, но это было бы слишком мучительно.
Памела исчезла где-то около полудня. «Пошла навестить кого-нибудь из своих придурочных подружек, — угрюмо подумал Марвин, — и плевать ей на своего несчастного, богом проклятого мужа». Однако около четырех часов, когда он доковылял до кухни — не то чтобы ему очень хотелось есть, но возможно, небольшая толика еды успокоила бы желудок, — и случайно выглянул наружу через стеклянную дверь, то увидел ее. Никуда она не делась, вот она, внизу, на пляже. На ней было длинное белое платье, и она словно бы танцевала на песке, двигаясь взад и вперед вдоль самой кромки надвигающегося прилива. Ее руки были подняты над головой и она хлопала в ладоши. Марвин не слышал звука, но его глаза уловили ритм: «хлоп-хлоп-хлоп-хлоп» — в полном соответствии с барабаном, бьющим в его голове, и с буханьем крови в его пульсирующих висках.
Солнце наконец опустилось за горизонт. Марвин не стал включать свет — темнота немного успокаивала боль. «Интересно, — подумал он, — неужели Памела до сих пор на пляже?»
— Памела! — позвал он. Потом позвал еще раз, но ответа не было, и Марвин решил, что это не так уж чертовски его заботит, чтобы идти ее искать.
