– И как?
– По-разному,– уклонился Алеха от прямого ответа.– Иногда удавалось.– И спохватился: – Так мне чего им сказать?
– Скажи, что я тебя вместе с твоими неудачами с собой забираю. А в качестве откупного даю им два рубля – половину того, что у меня есть. Про пищаль с саблей даже разговаривать не хочу – самому нужны. Но, чтоб не голодали, обещаю, что на обратном пути, когда с обозом поедем, лично два мешка с зерном скину – пусть питаются. А если не согласятся, то... Ну сам понимаешь,– туманно пояснил я.– И сразу вот еще что. У тебя речь уж больно замусорена, так что ты язык вообще на привязи держи. Спросят – ответишь, но односложно.
– Чего? – не понял Алеха.
– «Да», «нет» или «не ведаю». Понял? А сам все слушай, запоминай и про себя проговаривай. И вообще, забудь все, что было. Мы тут с тобой влипли надолго, скорее всего – на всю жизнь, поэтому считай, что заново родился со всеми отсюда вытекающими.
Алеха послушно закивал головой. По всему было видно, что человек готов на что угодно, лишь бы его не бросали. К теперь уже бывшим сотоварищам он, крепко зажав в кулаке взятое у меня серебро, понеся чуть ли не вприпрыжку, поминутно оглядываясь в опасении, что я вдруг исчезну. По этой же причине разговор с татями у него получился коротким, но продуктивным, и вскоре детдомовец во всех ног летел обратно.
– А твоего батюшку как звали? – осведомился я у Марьи, разглядывая возвращающегося Алеху.
– Петраком величали,– недоуменно протянула она.
– Это к тому, что просто Марьей даже мне тебя звать как-то несподручно,– не дожидаясь вопроса, зачем мне понадобилось имя ее отца, пояснил я.– Конечно, ты – ключница. Но все-таки ты еще вдобавок и женщина, причем в годах. Значит, надо обращаться с вежеством. А уж касаемо прочих холопов ты вообще начальница, так что если я еще могу себе позволить величать тебя одним отчеством, то он пусть называет полностью.
И первое, что я сделал, когда Алеха, задыхающийся, но счастливый, встал возле меня в боевой готовности бежать куда скажут и вообще делать все, что поручат, так это представил свою спутницу. Точнее, вначале его ей, а уж потом заметил:
– Отныне и впредь называть ее будешь Марья Петровна. Понял ли?
– Да чего там не понять,– закивал Алеха.– Ясен перец, не забуду, у нас в детдоме...– И осекся от моего выразительного хлопка по губам.
– На первый раз по своим шлепнул,– сурово заметил я.– Во второй по твоим пройдусь.– Повернувшись к Марье, пояснил: – С детства без отца, без матери рос, вот и сказывается худое воспитание. Ты уж с ним построже, Петровна.– И бодро скомандовал: – А теперь в путь, а то до Невеля раньше ночи не дойдем.
И мы двинулись по санной колее, а по пути я продолжал размышлять над загадочным сходством наших судеб – моей и дядьки.
Он поначалу чуть не погиб, и я тоже. Разбойники опять же, что ему, что мне едва не подкузьмили. Правда, у дяди Кости был Андрюха по прозвищу Апостол и с соответствующим поведением, а у меня Алеха вроде как наоборот, скорее уж из настоящих разбойников, ну и ладно. Все равно видно – парень не пропащий, и головушка его еще не забубенная. При умелом перевоспитании он еще о-го-го.
К тому же, как мне помнится, один из бандюков, который рядом с Христом висел, даже до царства небесного сподобился. К тому же был ведь потом у дядьки стременной, как там бишь его величали, запамятовал совсем, словом, тоже из настоящих разбойников, а впоследствии оказался вполне приличным, да что там, просто классным парнем. И у обоих у нас – и у меня, и у дяди Кости – дальнейший путь лежит в Москву. Ну или скоро ляжет.
Если только ничего не случится.
Хотя тут уж как карта выпадет.
И ведь как в воду глядел. И впрямь выпала карта, да такая загадочная, что и не поймешь, то ли козырный валет, то ли простая семерка...
Глава 11
Невероятные приключения двух англичан на Руси
Впрочем, выпала нам эта загадочная карта позже, уже в самом Невеле, до которого было идти и идти. Однако в дороге больше ничего особого не случилось.
Просьбу быть с Алехой построже Марья Петровна в скором времени забыла, принявшись ласково выспрашивать того, как он ухитрился выжить, коли даже родителей не имел.
Алеха мой наказ помнил лучше, потому отделывался, как было велено, односложными ответами, а если пытался говорить развернуто, то получалось у него не ахти – все время вылезали «неправильные» слова, которых в этом времени еще не существовало.
Время от времени он осекался, поймав укоризненный взгляд своего нового начальника, испуганно прерывался на полуслове, пока наконец не сообразил пожаловаться Марье на голову, которая с голодухи, дескать, вообще ничего не соображает, вот и лезет что ни попадя. Намек был понятен, но привал не делали – устроили трапезу прямо на ходу.
– А сбылось мое заклятие,– пояснила Марья Петровна,– услыхал-таки меня Авось. Даже подсобить сподобился. Эвон яко оно славно вышло,– кивнула она на сосредоточенно жующего Алеху.
– Точно,– подтвердил я, подумав, что кое-кто в нашем трио, наверное, усомнился бы, если б не был столь увлечен едой.
«Хотя нет,– тут же возразил я себе,– сегодня удача этому детдомовцу и впрямь улыбнулась. Не будь меня, и пропал бы парень, как пить дать пропал бы».
После трапезы зашагали еще быстрее, с тревогой поглядывая на темнеющее небо, но опасения были напрасны, успели вовремя, хотя и впритык – еще бы чуть-чуть, и городские ворота закрылись бы на ночь.
Более того, бог Авось расщедрился на довесок, и почти у самого города мы натолкнулись на большой торговый поезд из Пскова, а после недолгих расспросов выяснили, что это именно тот самый, которого я ждал в лесу.
Однако утренний выезд вновь задерживался. На сей раз причина была в тяжелобольном, которого хворым привезли еще во Псков, там вроде бы поставили на ноги, но едва двинулись в дальнейший путь, как к утру третьего дня ему вновь стало худо.
На сей раз болезнь вернулась куда с большей силой, обрушившись на молодого иностранца со всей страшной мощью.
Пожилой лекарь, который сопровождал больного, метался от купца к купцу, умоляя обождать всего один день и суля златые горы, причем не от своего имени, но упоминая царя всея Руси. Те отнекивались, торопясь в Москву, а старшой, носивший схожее с моим имя Федул, снизойдя к мольбам, откровенно пояснил лекарю:
– У тебя, милок, такое же и во Пскове было, когда ты просил денек обождать. Ладно, обождали, а что вышло? Да ничегошеньки. Ныне сызнова молишь. Ну, положим, сызнова обождем. День – он дорогого стоит, но пускай, а что дале? Сам ведаешь, что к завтрему он здрав не станет. Уж коль мне, купцу, оное видать, так тебе и вовсе. А тады на кой ляд тянуть? Ты бы лучше искал, кто тебе для него домовину состругает, у меня глаз на таковское наметанный, отсель зрю, чем кончится.
Услыхав все это, я с любопытством покосился в сторону понуро отошедшего лекаря, после чего поинтересовался у Федула:
– А кого он везет? Неужто и впрямь столь важного, коль не боится от имени царя золото обещать?
– Да учителя аглицкого государь для своего сына, царевича Федора Борисовича, выписал,– нехотя пояснил Федул.– Ква... Кве... Квит какой-то.
– Может, Квинт? – уточнил я.
– Один ляд, хотя, скорее всего, да, он самый и есть,– согласился на удивление худощавый для купца, даже тощий Федул.– Он к нам ишшо с Новгороду пристал – там торг худой был, цену нестоящую давали, ну мы тут с братом Пятаком обмыслили, как да что, и решили во Псков катить. А тут ентот лекарь и приблудился со своим Квинтом. Эх, кабы мы ведали, что он еще на корабле занемог да в Колмогорах [29] чуть ли не полмесяца отлеживался, нешто согласились бы взять. Опять же не к кому-нибудь, а к самому царевичу. Ладноть, взяли. А ему по дороге все хужее да хужее. Но до Пскова кой-как доехал. Пока торговались, тот, с усами, сызнова за лечбу принялся. Вроде полегшало. И тож Христом-богом молил, чтоб обгодили чуток. И что вышло? А таперь сызнова за свое. А он весь горячий, никого уж не зрит, лопочет чтой-то на своем. Какой там день?! Он и за три седмицы не оздоровеет. По всему видать: не жилец.– И, повернувшись назад, крикнул: – Тронули, что ли?!
