— Ты скоро сделаешься совсем прежним, светловолосый. Даже ещё прекраснее. Здешние горы и воды всё излечивают.
— И твою контузию?
— Ты слышал насчет неё? Её здесь и не было. Проснулся целым. Не говори больше — тебе трудно.
— Рядом с тобой — нет, нисколько.
— Всё равно ложись. Тебе принести ещё попить?
— Не надо. Не ходи никуда.
Сорди внезапно для самого себя притянул юношу, уложил с собой рядом:
— Скажи имя.
— Даларн. Кроме тебя никто не будет его знать. А ты кто?
— Сэрен. Я его только что его придумал. Красивое имя?
— Очень: если оно лишь для одного меня.
И несмотря на то, что малейший жест навстречу тянет из рук ссохшиеся жилы, а ответное движение бередит едва зажившие рубцы, оба они сплетаются в немом объятии.
Ибо не нужно никаких слов, когда ты сам, вы сами — одно восклицание…
Когда ласки так целомудренны, как не бывает и с женщиной, а их завершение — острей наточенного копья.
…Они лежат, наконец насытившись и отвалившись друг от друга; Сэрен ничком, Даларн лицом кверху, Теперь гостю видно, что белизна передвижного дома не так безупречна: отверстие над очагом слегка закоптилось, рядом с низким столиком и чем-то вроде шкафа или высокого ларя отгорожено место для кузнечной мастерской. Впрочем, самая грязная работа совершается на открытом воздухе, а здесь хозяин лишь собирает и шлифует свои хитроумные изделия.
— Сэрен. Ты пахнешь, как имбирная коврижка.
— Скорей — морковная запеканка. И хватило у тебя ума поить того, что умеет обходиться без еды и выделять через кожу.
— Это отменилось на время — ради того, чтобы я мог о тебе позаботиться.
— Правда?
— Госпожа Кардинена так шутила.
— Ты очень искусен. Был с кем-то кроме меня?
— В действующей армии это обыденность. Командование запрещает держать батальоны добрых услуг по причине самоличной добродетели, а без этого впору бросаться на всё, что движется. Вот и находим естественный отток. Только… Нет, это не называется «был». Ты мой первый.
— И ты мой первый.
— Как это тебе показалось?
— Я отыскал себя. Впервые я нашёл себя. А ты?
Даларн смеётся:
— У меня пока нет никаких слов. А когда придут — наверное, сложу целую касыду.
— Тебе надо с этим поторопиться — думаю, когда наша повелительница вернётся, то заберёт меня себе.
— Я уже с ней напросился. Когда конец пути уже на пороге, нет проку соблюдать уговор. Однако у нас впереди целая неделя. Почти. Ну, три дня это наверняка. Знаешь, Сэрен, если ты можешь усесться прямо, я сниму кожу с твоей косы — ты, как и наша повелительница, ушёл от власти Змея. И от магии Волчьего Пастыря. А твой Стрелолист отыскал себе верные ножны. Вторые или самые главные?
Оба смеются: как удивительно, боль и слабость отошли от Сорди. Ему даже кажется, что навсегда… как отпавшая от него змеиная, волчья, человеческая кожа.
Но ничто не бывает вечно. Карди появилась через день, с шумом переступила порог юрты и первым делом схватила со столика пиалу с зелёным чаем. Что заварен он был явно без расчёта на неё, никому из троих не пришло в голову.
— Вот что, кавалеры, — проговорила она, опрокидывая чашку в себя. — Тэйн уже выстроил свой народ на подступах и мается от безделья, лакая кумыс из горла и теряя боевую форму. Нет, что до одёжек и оружия — тут полный ажур. Никаких Аллахом проклятых механизмов: лучники меченосцы и пара-тройка ребят с этими… дальнобойными рогатками имени Давида с Голиафом. И защита от них чисто декоративная. Но если мы не прибудем на днях, воцарится полная анархия.
— Нас только трое, — проговорил Сорди. — Нам не справиться.
— Опять ты за своё. Недавнего урока тебе мало? — усмехнулась Карди. — Перед тремя они расступятся. Только вот это не будет значить никакого Сентегира. Так и застрянем у подошвы горы, а то ещё и назад отбросит. Ему же нужно противостояние армий, помнишь?
— Можно мне сказать, ина? — вклинился Дар. — Я сохранил ту ачару, что направила мой путь, и сделал ещё лучшую.
— Забери с собой, — она улыбнулась. — Глядишь, и пригодится тебе. Только не следует сейчас никуда уклоняться. И не кто иной как ты проповедал мне, что она лишь символ, помнишь? Символ неисчерпаемого множества жилых миров.
— Мы выезжаем сейчас? — проговорил он вместо ответа.
— Ну, стоило бы сначала как следует насытиться, — ответила она. — Чтобы ничто не докучало в пути. А потом — снаряжайтесь и навешивайте на себя все мыслимые регалии.
— Но как быть с войском? — спросил Сорди, когда они завесили резную дверь юрты войлоком и положили ключ на порог — знак того, что любой может владеть покинутым жилищем и брошенными вещами всех троих. Кони, верховые и один вьючный, шли бойкой тропотцой — лучший аллюр в горах.
— О. ты меня снова опередил, ученик. Спрашиваешь, как? Я надеялась, ты помнишь. Ну, расшевели соображение!
— Та песня?
— Угм, — улыбнулась она.
— Я слышал только первый куплет вашего кондотьерского гимна, а ты вроде говорила, что она бесконечна.
— Вот и начни, а мы подхватим. Ты как сегодня — в голосе? Не истратил его на любовные серенады?
Сорди метнул в неё укоризненный взгляд, слегка откашлялся — для пущей важности — и начал:
— «Мы с гор спустились, чтобы к вам прийти
И навсегда остаться вместе с вами:
Комедианты Звездного Пути
С шальными ястребиными глазами».
Нечто тяжело колыхнулось позади — будто вздохнула и покатилась за ними по торной дороге туча, полная громов.
— Не смотрите назад, — тихо сказала Кардинена. — Не надо пока. Это должно ещё целиком выйти из Эреба. Пойте дальше.
— Дальше я знаю, — сказал Дар. — Можно, ина?
«Вот Керт, стремной котяра-живоглот,
Охотник до бабла, коней и драки;
Вина он в рот по жизни не берёт,
Зато не просыхает от араки».
— Смеху-то сколько, — буркнул сзади знакомый голос. — Мусульманину вино запрещается, но архи — это ж самое лучшее, что есть в кобыльем молоке. Квинтэссенция, ага. Деньги хороши, когда есть куда тратить, я и тратил не считая: на друзей, на пиры, на тех же породистых скакунов, доспех и оружие.
— Я помню и благодарен тебе, — ответил Сорди.
— Ещё мы для вас всех шапки сделали. С такой же стеклянно-кремнёвой прослойкой внутри, как твой нагрудничек.
— Что, и для Тэйна? — спросила Карди. — А нет — так и мне не надо.
— И нам, верно? — спросил Дар. — Ты лучше песенку подхвати, Корсар.
И тот запел на самых хриплых своих тонах:
«А Нойи — Буриданов наш осёл —
Из нежных уст не выпуская трубки,
Весенним вихрем по земле прошёл,
С отвагой позадрав всем девам юбки».
Колыхнулся занавес реальности, и побратим, чуть запыхавшись, стал рядом с Сорди: как и под Кертом, под ним тотчас проявился конь.
— Вот спасибо вам, что позвали, — сказал он, встряхнув седой шевелюрой. — А то не одни девы, все возрасты мне оказались покорны. Надоело — аж жуть. Как скажешь, посестра, — моя очередь дразниться?
«Армору наша главная хвала:
Что в Кремнике, не медля ни минутки,
Он прозвонил во все колокола
Из длинноствольной скорострельной дудки».
— Я ведь сил не щадил, отстраивая всё, что подлежало ремонту и реставрации, — ответили сзади с некоей сильно интеллигентской интонацией. — Вот моя верная подруга подтвердит.
— Я бы не очень мне доверяла, — хихикнула Эррант: она сидела бедром к бедру со смирным пожилым офицером в подзорных очочках. — Ибо муж и жена — одна сатана. Кто там у нас дальше на очереди? Ай, Арми, давай в две глотки и четыре руки кота подерём! Нет?
«Чего достоин умник наш Карен,
Не скажешь мигом — вот уж точно жалость!
Наш милый враг жил под покровом стен,
Которые сломить мы все пытались».
Сеф Армор фальшиво с азартом продолжил:
«В колеса палки ставить не впервой
Тому, кто ось земную вздел на шкворень:
Он, лысой покрутивши головой,
Фортуну мигом ухватил за корень.
И хоть мы взяли Лэн — и город наш! —
Cеф — комендант, Карен — правитель града,
И их судьба отныне — баш на баш
Публично выражать свою досаду».
— Полагаешь, что расквитался с бывшим соправителем? — невозмутимо спросил Карен. — Ну и располагай на здоровье. Мне теперь без разницы. Не будь тебя с твоим докладом высокой ине старлейту — не случилось бы у нас хорошего спутника в лице юного изобретателя. Верно, Теодар?
А Дар повертел головой, так что смоляные кудри растрепались, и нахально пропел:
«С собой везём мы старую метлу,
Которая метёт похлёстче новой
И — ангелок, подсевший на иглу, —
С врагом любезна и к друзьям сурова».
— Меня-то зачем вызывать, поганцы, — проворчала Карди. — Вот она я.
