Под молчание окружающих он стянул пару ящиков с самой вершины, из одного извлек футуристического вида приборы на тонкой грибовидной ножке, и что-то вроде переносных раций.
— Это, — Севрюк качнул «рацией», — микроволновый передатчик. А это, — в свою очередь тряхнув псевдогрибом, — сам детонатор. Втыкаем его сюда, в пластид и с километрового расстояния подрываем его. Сказка!
Остальные переглянулись, видимо не находили это сказкой.
— Втыкаем сюда, сюда и сюда, — три бруска приняли в себя детонаторы, после чего отправились обратно в ящики, — подрываются эти, а все остальное детонирует. Почти атомная бомба! — закончил он, глядя на Влада глазами счастливого ребенка.
— Вот, подержи.
И он передал Сергееву «рацию». Тот подержал в руках холодный пластиковый корпус с одной единственной кнопкой под прозрачным щитком. Не верилось, что одно лишь нажатие этой кнопки может отправить в преждевременный Исход все в районе пяти километров от места подрыва, да еще как следует потрепать тех, кто имел счастье оказаться дальше.
— Дивер, — сказал Влад, глядя на Севрюка в упор, — ты мне лучше скажи, ты действительно хочешь пустить это в ход? Пойти в пещеры?
— И пойду! — запальчиво ответил тот, отбирая передатчик. Он поднял голову и с вызовом обозрел притихших соратников, — а что, есть возражающие?
Все молчали.
— Что есть те, кто хотят ничего не менять. Хотят дождаться конца, сдохнуть здесь, разложиться еще при жизни, а? Вы что, не видите!? Тут же все разваливается, расползается по швам!
— Он прав, — поддержал его Никита, и на него тут же посмотрели с неодобрением.
— Это сметет всю плесень! — крикнул Севрюк в запале, — и достанет ИХ!
— Троллей… — тихо сказал Хоноров, и все посмотрели на него с суеверным ужасом.
Большую часть ночи разбирали взрывчатку, устанавливали детонаторы. С уважением смотрели на споро работающего Севрюка, что активировал запалы, настраивая их на одну волну, дабы можно было взорвать с одного единственного пульта. Ребром поднялся вопрос о пещерах, и Степан, помявшись, сказал, что может послужить проводником. А Трифонов предложил указать место, где установить пластид. На вопрос, откуда он знает про пещеры, маленький прорицатель просто ответил:
— Приснилось.
— Мне бы твои сны, парень! — вздохнул Степан.
— Нет, — серьезно сказал Трифонов, — лучше не надо.
— Вход в пещеры знаешь? — спросил Дивер у Приходских.
Тот кивнул, но Никита снова перебил. Он явно был самым осведомленным в их группе:
— Он теперь только один. На заводе. В центре монастыря.
— Я знал, — вздохнул Василий Мельников, — я так и знал.
— Знал, знал, — буркнул Степан, — скажи уж, знали…
И все посмотрели друг на друга. И вправду знали, только признаться никто не мог.
Анатолий Скреблов был «чумным». Он покинул родные пенаты в пятнадцатых числах сентября, оставив позади рыдающую жену и двоих детей, а так же пустую, покрытую пылью комнату. Его звал ветер перемен, приятно дующий в лицо и освежающий голову.
А в конце сентября на Анатолия пал выбор, и это было очень, очень неприятно.
Еще вчера, когда он работал на страде, к нему подошел Семен Поддувало, бывший горький пьяница и вообще антиобщественный элемент, и, страшно кривя пропитую рожу, сказал Анатолию страшным шепотом:
— Слышь, а грят, завтра на Выборе-то, тебя выберут.
— Окстись! — рявкнул Скреблов, отталкивая дурного вестника, — типун тебе на язык, ворон черный!
Поддувало от толчка чуть не упал, но ухмылки своей не утратил, сказал:
— Крепись, Толян, труба зовет, — и заковылял прочь, вниз по покрытому синеватой растительностью холму.
Анатолий смотрел ему вслед и думал, когда ж его приберут, прорицателя мерзкого? Поддувало, скособочась, топал вниз, к деревеньке, что сейчас в самом начале страды выглядела идиллически. Светились желтым свежие бревна, из труб курился сизый дымок, который быстро смешивался с вездесущим туманом. Было жарко, так что от интенсивной работы вышибало пот. Хотя никакого солнца в этой стране вечного сумрака не было. Туман что ли тепло излучает? Скреблов не знал, хотя по виду эта зеленоватая, напевающая отважившимся послушать странные бормочущие сказки, хмарь выглядела холодной и мокрой.
Анатолий тяжело вздохнул и принялся сеять. Взбороненное поле уходило вниз, к подножию холма, где шумел бурный горный поток с изумительно вкусной водой. Синеватые злаки буйно колосились справа и слева от поля, то и дело стремились заронить свои семена, так что раз в неделю их приходилось выпалывать, а они снова росли как на дрожжах, здесь все так росло.
Тяжелый крестьянский труд, такая она страда. Но зато и урожай снимаешь раз в месяц, наверху такого даже в Африке нету.
— Да как ты можешь знать, — бормотал себе под нос Скреблов, широким движением рассыпая синие граненые, чем-то похожие на кристаллы медного купороса, семена грюквы (не дай бог как вкусно, но зато питательно и клетчатки много). — Это ж все по закону! По пра-а-авилам! А не абы как.
Анатолий Скреблов был простым рабочим с накрывшегося городского завода. Последнюю пятилетку своей жизни проводил, потихоньку пьянствуя, подворовывая драгметаллы с места старой работы, да и вообще все, что плохо лежит. Еще он сдавал бутылки, втайне мечтая уехать прочь их города, забрав с собой семью, и осесть где-нибудь под Рязанью, построить своими руками маленький домик и зарабатывать на жизнь простым крестьянским трудом. Такая перспектива казалась ему сказкой, в которую не верилось, никак не верилось, когда он в ночной темноте выдирал из асфальта медный, лишенный напряжения электрический кабель.
Но она осуществилась, эта мечта. Пусть семью забрать не удалось… Исход их возьми! Почему изошел только он, почему один оказался достоин? Зато в основном все было хорошо — пашешь, сеешь, убираешь, грюква эта растет, вот если бы не Выбор.
Тут Скреблов остановился и передернул плечами. Взгляд его против воли устремился наверх, туда, где на самом высоком холме черным пауком расположилось ИХ обиталище, вечно скрытое в зеленоватом тумане. Попасть туда считалось большой честью, вот только… никто не спешил.
Спал он плохо, ворочался, пялил глаза в низкий закопченный потолок и слушал, как бормочет туман. Тот опустился совсем низко, как это часто бывало перед Выбором. А Выбор, увы, проходил каждую неделю.
Утренний полумрак не резал глаза, но воспоминание о том, что сегодня предстоит, подняло Скреблова с его узкой лежанки лучше, чем лучи уже несколько позабытого солнца. В дверь настойчиво барабанили. Анатолий, глянул в окно, спросил «кто?» внезапно перехваченным горлом.
— Толян, вставай! Выбор сегодня! — это Коромыслин со товарищи, очень он любит созывать всех. Жил бы наверху, точно бы курьером сделался.
Между двумя крутыми холмами притаилась площадь, довольно обширная, выровненная — вытоптанная бесчисленным сонмищем ног. Сегодня тут было полно народа: из их деревни, из деревни соседней, и той, что через речку. Зареченские были угрюмы, держались обособленными — весь последний месяц жребий выпадал почему-то на них, да и по ночам пропадало народу куда больше, чем у остальных. Впору было замыслить подтасовку, вот и смотрят они, выглядывают, не мухлюет ли кто с Выборным мешком.
Деревень было много, тут и там они были разбросаны, в полукилометре друг от друга. Люди приходили сверху, устраивались, начинали ставить хозяйство. А потом, бывало, получали свой выбор и уходили наверх, к замку. Или просто исчезали ночами, и тут уже никак нельзя было защитится. Все надеялись, что это произойдет не с ними.
Выборная площадь располагалась точно под Ареной, но об этом догадывались единицы. Сегодня тут собралось человек двести народа, все волнуются, смотрят друг на друга — да, быть выбранным — это конечно честь, но нам бы лучше тут потихонечку жизнь проводить.
Народ зашевелился, замахал руками и раздался в стороны. Шел дед Арсений с полным мешком свежих древесных чурок, похожий на слегка раздавшиеся шашки. Все они были пилены из недавно срубленной древесины и изумительно пахли, а две искупаны в Черном ручье, из-за чего стали глубокого агатового оттенка. За основу выбора взяли старую игру «лото», только ставкой здесь было нечто большее, чем просто незакрытая клетка в карточке. Играли всерьез.
— Ну, согра-а-аждане! — хриплым высоким голосом провозгласил Арсений. — Время пришло! Выбирай!
— Выбор! Выбор! — кричали дети, — чур я первый Выбираю!
С лукавой улыбкой дедок пропустил детей, им было можно — почти никогда Выбор не падал на тех, кто младше пятнадцати. Так случилось и в этот раз. Все три десятка детей взяли по белой чурке и тут же затеяли соревнование, кто дальше метнет свою Выборку. Самым почетным считалось, если чурка опускалась на камни противоположного берега, удавалось это немногим — почему-то оказавшись над водой, деревяшки резко теряли в высоте и падали, как подстреленные птицы. Из-за этого странного свойства в реке никто купаться не рисковал.
