Прослезиться ему не дает давний приятель: «Брось! – горячо заверяет он Лиама, – ты еще повоюешь!», и Лиам кивает: «А то, конечно, повоюю».
Рядом уже раздается:
– Здорово, Саймон, ты ли это?! Никак, с супругой? Что за красавица, просто королева, – я не про нашу королеву, дай ей бог здоровья, а про Титанию! Позволено ли поцеловать эту красотку? – И он смачно целует в щеку скромную неказистую женщину, сияя так, будто выиграл главный приз. – Эй, Большой Дугги! Я тебя приметил! А ну вылезай! Помнишь Дугги, Саймон?
Саймон помнит, – еще бы не помнить! – как они с Дугги в свое время даже намяли друг другу бока, и ей богу, таких грозных хмырей, как Дугги, еще не видала земля. Клянусь, Дугги, мне твой летящий кулак до сих пор снится!
– Что ж, – отвечает Дугги, – сам я давно не дерусь, завязал. Молодежь учу. Бывает, конечно, что и покажу класс молодым – так, для смеха. Думаю, они меня жалеют, нарочно поддаются. – Он расплывается в улыбке, демонстрируя выбитые зубы, и все вокруг ловят себя на мысли: Ага, как же. Тебя пожалеешь – живым с ринга не выйдешь. – А ты как, Саймон?
– Ну, я тоже завязал, – с легкой грустью в голосе отзывается Саймон. – За боксом, правда, слежу. Вернее, раньше следил…
И вновь печальный ропот: Да, были же времена! Чего мы только ни творили! Сколько законов нарушали играючи, потехи ради! А теперь скрываемся в потемках, заколачиваем деньги, но кто мы в душе, если не жулики?
Разбогатевшие, правда. И оттого счастливые.
Счастливые, точно.
Так продолжается еще долго. Джо знает подход к людям, каждого помнит в лицо. В нем горит огонь, глубокая отчаянная тоска по давно забытым временам, и рука у него крепкая – внушает доверие. Он идет по залу, а сзади расползается шепоток: это Джо Спорк. Джо затеял дело и хочет позвать нас на помощь.
Дельце, должно быть, стоящее.
Он ведь позовет?
А то!
Наконец, когда чувства и ностальгия вот-вот перельются через край, Джо становится в ботинках на чрезвычайно дорогой кожаный итальянский диван и возглашает:
– Вы, верно, гадаете, зачем я сегодня всех вас собрал?
Гадают, еще бы.
– Я немного ввел вас в заблуждение. Вроде бы я сказал Йорге, что затеваю крупное дело. Но это не так. – На его лице вспыхивает озорная, развеселая улыбка: словно поверх дюжего, чуть постаревшего Джо наложили изображение самого Мэтью в горчичной водолазке и коричневой кожанке. – Я затеваю не крупное дело, а сразу десять крупных дел. Или сто. Столько, сколько понадобится, чтобы донести мысль. Я хочу сорвать самый большой куш. Ограбить все банки Лондона и половину Хаттон-Гардена, Фонд оплаты труда, Монетный двор и все, что подвернется по дороге.
– Сейчас, повидав вас, я убедился, что вы больше такими делами не занимаетесь. По крайней мере, вы так думаете. А еще я уверен, что, читая новость об очередном ограблении на Бонд-стрит, где ребята подняли по сотке на брата, а через пару дней их замели, или про кражу бриллиантов в Хитроу, или про неудавшийся налет на Купол тысячелетия, вы качаете головой и думаете: я мог провернуть это вдвое быстрее и унести вдвое больше, а когда легавые пришли бы, я уже попивал бы пивко в баре «Дюк» и в ус не дул. Мало затеять грандиозное дело, надо еще отход продумать. Мало быть дерзким, нужно обладать особым шиком. И вы им обладаете.
«Старички» улыбаются друг другу. Конечно, куда без шика. Дерзость тоже важна, безусловно, но не менее важно все тщательно спланировать и рассчитать время, а самое главное – не попасться потом легавым. Воровать легко. Воровать чисто – сложно, однако именно это умение делает мальчишку мужчиной, не так ли?
– Я хорошо помню, как это делается. Я помню: когда неизвестные увели машину с партией ювелирки для «Болдбрука», все силы полиции были брошены в клуб «Креспинд», потому что некий аноним им донес, что это бордель. Борделем он и был, да не простым. Нагрянувшая полиция обнаружила там кучу высокопоставленных чиновников в трусах. Поэтому, когда тот же паренек позвонил и сообщил полиции об ограблении «Болдбрука», его послали лесом. И самого Болдбрука, позвонившего чуть позже, послали по тому же адресу. И ни одна душа не проболталась – ни медвежатник, ни стремщик, все молчали как рыбы, потому что так надо. Они знали свое дело. (Не буду называть их имена, хотя мог бы. Мы все помним, кто это был. И никто их не сдал, верно?)
Но вот я смотрю на вас и вижу еще кое-что. Я вижу зарытые в землю таланты. Вижу людей с поразительными, уникальными навыками. Вижу одноходовщиков и многоходовщиков, вижу налетчиков, фальшивомонетчиков, шулеров, контрабандистов, верхолазов, кошатников, первоклассных водил. И что же вы натворили? Выхолостили наше криминальное ремесло. Сделали его чистеньким и скучным. Вы богаты и умираете от собственной респектабельности. Я вижу тебя, Бой Рейнольдс. Вижу твою руку на перевязи! Помню, как между Парижем и Дакаром ты влетел на прокачанном «мерсе» в песчаную дюну на скорости сто одиннадцать миль в час!
Вам скучно. Скучно до смерти.
Вы живете сытой и спокойной жизнью. И ни одному из вас больше не весело.
Так вот, я вляпался по уши. Угодил в переплет и узнал то, чего не следовало знать. Мне объявили войну брат Шеймус и рескианцы, а еще Родни Титвистл из Совета наследия. Что они со мной сделают, если я им попадусь, трудно даже представить. Я скрываюсь от закона, я в бегах, а в наши дни долго не пробегаешь. Один раз меня уже сцапали: больше не надо. С этого парня хватит белых комнат и пыточных камер. Довольно.
Копы, наверное, выставили усиленные наряды по всему городу. Да поможет Господь всем несчастным, которых сегодня угораздит выйти из дома в шляпе!
Джо улыбается вновь, на сей раз это волчья улыбка, улыбка вояки, внутреннего варвара, который спит в каждом англичанине и просыпается в самые темные времена.
Когда Джо подается вперед и вновь распахивает объятья, под его штанинами успевают мелькнуть цветастые носки в ромбик.
– И вот что я вам скажу, люди! Мне сейчас так весело, как не было ни разу за всю мою спокойную, сытую, законопослушную жизнь!
Как все это понимать? Я вам скажу. Недавно объявился злодей, который решил прибрать к рукам нечто такое, что нельзя ему отдавать. Получив это, он, скорее всего, погубит всех нас. Он безумец, отморозок. Не жулик, а дьявол. Я хочу его остановить. Раз и навсегда. Если у меня не получится, что ж, тогда придется вам, потому что он, судя по всему, подкупил правительство: они стоят за него горой. Если я не справлюсь, дамы, господа и все многоуважаемые присутствующие, нам с вами крышка. Представьте, что отмороженному на всю голову психу вздумалось испытать атомную бомбу на Трафальгарской площади. Это не совсем так, но почти. Его я беру на себя. Опиумный Хан – моя забота, а ваша… украсть все, что не приколочено, и что приколочено тоже!
Пусть в Лондоне воцарится ад. В туннелях Тошерского удела вновь загремят шаги сбегающих из тюрем преступников. На улицах будет стоять визг наших бензопил, и по всему великому городу ценнейшие вещи начнут исчезать из неприступных хранилищ. Мы напомним людям, что лондонским ворам нет равных!
И заодно спасем мир.
– А если вам кажется, что это ничуть не весело, никчемный вы сброд, значит, вы забыли значение этого слова! Итак, все, кто «за»… – Он поднимает руки, словно пытается их удержать. – Все, кто «за», можете выразить свое согласие громким возгласом! Мое имя – Джошуа Джозеф Спорк. Можете звать меня Психопат Джо. Если от вашего крика рухнет крыша, я пойму, что вы со мной!
Раздается одобрительный рев и аплодисменты, многие поднимают бокалы.
Откуда-то сзади доносится женский голос: «Психопат Джо!», ему вторит мужской, из другого угла: «Психопат Джо!» Потом эти слова подхватывает Большой Дугги, и Томми Ву, и даже Диззи Спенсер, и вот уже все эти супер-стильные, супер-деловые профи в черных костюмах скандируют его имя. Нарастающий вал захлестывает Джо с головой и, кажется, поднимает его в воздух, а он ревет, как огромная горилла, и клянется богом, что обнимет каждого, всех и сразу, и даже пытается это сделать, а потом обнаруживает в своих объятьях маленькую, развязную, темноволосую красотку с умопомрачительными ногтями на ногах. Когда он подхватывает ее на руки для страстного поцелуя, никто уже и не помнит, что именно Полли Крейдл первой выкрикнула его имя, а ее брат был вторым.
