– Сердце мое, мой рассветный сон… Нежность моя, мое дыхание… Не плачь… Не плачь… Не плачь…
Затем был визит к Арен-Тану и сцена безобразная. И опять – плевать. Альвине вдруг понял, ему вообще на многое плевать. А вот на то, что он теперь выглядит, как чудовище – не выходило.
– Как? – спросил Герих, и Альвине видел себя сквозь него: существо в страшных шрамах с почти безумными от пережитого глазами.
– Меня было кому звать, чтобы я смог вернуться и хранить. И я буду. Убью, совру, предам, подставлю горло под нож, вернусь из бездны. Чтобы у меня был мой свет, нужно чтобы жила моя искра. От искры родится свет и огонь, от света и огня – тень, и тень будет таиться во тьме, а тьма – бесконечно стремиться к свету и огню, что родились из искры. Но всякий огонь, кто бы его не разжег, это огонь Хранящих, – хрипел он, упершись дрожащими изуродованными руками с бугристой кожей в стол. Перед глазами стояло бледно-золотое марево из дрожащих, уходящих за грань нитей. Моргнул, приходя в себя, и потребовал разморозить доступ к счету, который королевский банк уже опечатал для передачи прав возможным наследникам.
Четверо. Столько Эфар, прямых потомков Первых, осталось. Трое и один. Задержавшаяся в пути из-за приболевшего малыша семья из Лучезарии и он, последний носитель живого серебра. Того самого легендарно-мифического живого серебра, с помощью которого орден Арина делает из своих адептов таких как Арен-Тан. Избранные и отмеченные проходят метаморфозу, выживают – единицы.
Янтарную бусину Альвине где-то там у Арен-Тана в кабинете обронил. Было жаль. Но что такое один день, когда впереди – почти вечность. Достаточно времени для… всего. Потому что он понял, именно в тот момент, когда говорил – от искры родится свет.
5
Немного раньше и почти сейчас
Еще один страшный день… Впору коллекцию собирать. Личная копилка ужасов, шкатулка с кошмарами, бусы из страхов. Потерянная янтарная стала бы одной из центральных. И бусина этого дня, несомненно, тоже. Какой бы она была? Альвине представлялся многослойный агат, в котором чередуются золотисто-желтый, дымчато-серый и черный. Или это был бы розовый кварц? Примерно такого оттенка сейчас пятна румянца на щеках сына и веки покраснели. Он стыдился слез. Считал себя слишком взрослым для подобного проявления эмоций. Альвине был бы рад, если бы ему самому было так же просто отдать часть ноши слезами.
Они молчали, пока не приехали в дом. Это из случайно сложившихся негласных правил – все важные личные вещи обсуждать только в стенах дома.
– Как вы можете быть таким спокойным, отец? – Слова хлынули едва Найниэ переступил порог. – Вы ведь тоже…
Молчание повисло. Альвине смотрел в напряженное, яркое, вспыхнувшее смущением и сожалением от едва не сорвавшихся слов лицо сына. Глава дома Эфар часто хитрил, врать ему тоже доводилось, но Най – единственный, с кем Альвине всегда был предельно честен.
– Я тоже что? Люблю? Ты зря стыдишься. Не стыдись и не жалей. Ты только начинаешь жить и Митика Холин, – Най сделался ярче, практически в цвет своих волос, но Альвине продолжил, – Митика Холин не единственная женщина в твоей жизни, которая вызовет у тебя подобное чувство. Однако сожалея и стыдясь своей теперешней влюбленности, ты отравляешь все будущие. Захочется сделать многое, чтобы было не как сейчас, и тогда ты можешь упустить главное. Новое чувство и так не будет похожим не теперешнее. Оно будет иное. Потому что ты в тот момент жизни тоже будешь иным. Я не думаю, что ты поймешь сейчас все, что я сказал, но хотя бы подумай об этом.
– Она чуть не погибла! – с горячностью воскликнул сын.
Альвине помнил, как сложно было сладить с эмоциями в этом возрасте и помнил, как порицал подобную открытость его собственный отец, поэтому не стал одергивать. Это нужно пережить, иначе вместо опыта получится… Нехорошо получится.
– Она жива. Она в порядке. Вот о чем следует помнить, Най, – тепло улыбнулся Альвине. – А ты… Ты просто не торопись. Я поторопился. Меня некому было направить, предостеречь или поговорить. Очень часто последнее важнее, чем первое и второе, но я не сожалею. И ты не сожалей. И не стыдись.
– Я… Я подумаю над вашими словами, отец.
– Хорошо. И над другими моими словами тоже непременно подумай.
– Над которыми? – лицо Ная приобрело максимально равнодушный вид, а вот глаза… Лисьи глаза так и норовили убежать в сторону. Альвине сдержал улыбку. Возможно, его собственные глаза тоже его выдавали, но распереживавшемуся и успевшему провиниться ранее сыну было явно не до того, чтобы изучать выражение отцовских глаз – за собой бы уследить.
– Над словами о правомерности лжи, Найниэ Эфарель, – напомнил Альвине. – И о ваших советах Рикорду Холину. Будьте осторожны в таких делах, как советы. Не всегда ваш личный опыт полезен тому, с кем вы делитесь. Ступайте. Нам обоим следует отдохнуть.
– Снова пойдете магмобиль мыть? – совершенно по-детски заломив брови, спросил Най, сердцем чувствуя, что хоть отец и спокоен внешне, на самом деле – в полнейшем раздрае, да еще сил на все потратил столько, что остается только лечь и лежать. Альвине же отчетливо понимал – уснуть не выйдет, а значит упрямый мозг примется строить вероятностные модели и подсказывать более оптимальные варианты действий, когда они теперь нужны, как ящерку подковы.
– Может быть. Скорее всего. Переоденусь только.
– А смысл? Все равно испачкается. Не логичнее ли переодеться после мытья «феррато» раз эта одежда и так уже?..
– Действительно, – согласился Альвине, подергав край туники.
– Рекомендация считается советом? – снова задал вопрос сын, уже стоя одной ногой на лестнице, ведущей к спальням на втором этаже.
– В целом – нет, – стараясь не смеяться, ответил Альвине, но глаза, конечно же, выдавали, и это было важно. Что выдают. – Кажется, вас ждет блестящая дипломатическая карьера, тьен Эфар.
Настоящий эльф всегда найдет чему улыбнуться, даже если прочим кажется, что улыбаться нечему. Сейчас Альвие улыбался, вспоминая зеленовато-карие глаза сына, а еще своему имени. Он уже давно был никакой не тьен. Тьен – это наследник, Найниэ тьен, а он – т’анэ, глава по наследованию. Но упрямая искра продолжала звать его тьеном, и он не поправлял. И прочих не поправлял. Хотя уж Арен-Тан точно знал, что так к нему обращаться неправильно. Это все искра. Она сама не видит, как заставляет окружающих вспыхивать рядом с собой. Всегда так было. Еще и поэтому она ему дорога. Она и ее семейство. Даже паразит Холин. Бесит, а все равно дорог, потому что дорог ей и носит в себе ее свет. И он отец чуда. За это ему вообще многое можно простить.
Последовавший за страшным днем раздрай в семействе Холинов и их «рядом не вместе» добавило хлопот. Как типично для темных – переживать общую беду, сидя по разным углам, злиться на себя и отталкивать близких вместо того, чтобы делать ровно наоборот. Не сказать, что Альвине не ощутил некоторую радость, когда Холина выставили за порог. Но миг эмоционального накала схлынул, искре было горько и тяжело, и помочь никак. Это был ее выбор и ее право отстаивать свое «я» в темном семействе, в котором Альвине как-то вдруг сделался сначала приходящей нянькой, а потом и вовсе «прекрасной матерью».
Так получалось, что дела требовали почти неотлучного присутствия в Нодлуте. Т’анэ Эфар бодался с комитетом по этике за право репликации уникальной генетической линии. Никаких монстров-конструктов, все почти естественно, с вынашиванием и рождением, только минуя физиологический процесс зачатия. Желающие выносить эльфика выстроятся в очередь, обоюдная выгода налицо. Из очереди можно будет отобрать наиболее перспективных, поместить оплодотворенные клетки, подготовленные в лаборатории, выждать положенное природой время и увеличить поголовье Эфар, практически одновременно родив несколько десятков чудных ушастых детишек.
6
Альвине, давно и прочно обосновавшись в столице, часто замечал за собой склонность к реагированию в моменты кризисных ситуаций именно в «темном» ключе. Вот уж действительно – с кем поведешься. Он частенько поминал тьму и бездну, любил и знал толк в подначках на грани грани, умел поступать эгоистично и меркантильно и при всяком удобном случае бесил Холина, ровно так же, как Холин, который если не знал о нем почти все, то уж точно почти обо всем догадывался, бесил его. Так что Альвине вовсе не идеально идеальный, как любит говорить Митика. Прямо скажем, совсем не идеальный. И свойственное темным глубинное понятие «мое» у него, официально светлого вне категории и эльфа, тоже было самое что ни на есть темное: Мика и Элена с Лаймом. Холин шел в комплекте, как приблудившийся кот, от которого, раз впустив, гуля с два избавишься. Хорошо хоть за уши не грызет, но иногда смотрит так, будто вот-вот вцепится.
