— Эй, не моя вина, что вы вечно обсуждаете меня на языке, который, как вы полагаете, я не знаю. И полагать так довольно неуместно, учитывая, что здесь почти каждый хотя бы мало-мальски, но говорит по-испански.
— Так ты же сам поощряешь девушек полагаться на это!
— Я не хотел вгонять кассиршу в краску. Плюс, теперь я знаю, что тебя не смущает тот факт, что я наслаждаюсь, когда смотрю на тебя.
— Я… ты не… я этого не говорила.
— Тогда цитирую: «Но ведь нет же ничего плохого в том, чтобы смотреть на друзей».
Не покраснею. Не покраснею. Не покраснею.
— Я могу участвовать в клинической оценке физических особенностей. Я же могу признавать привлекательность человека, не увлекаясь им.
— Что плохого в том, чтобы увлекаться кем-то? Это естественное явление.
— Да, и рак тоже естественное явление, и мы всеми силами стараемся побороть его.
— Ты сравниваешь любовь с раком. Это неправильно.
— Вообще-то, мы говорим об увлечении. И ты подтверждаешь мою точку зрения о том, что надо избегать увлечения, потому что оно тут же приводит к влюблённости. Но да, рак — неплохая аналогия любви. Что-то, что растёт внутри нас вопреки нашим желаниям и без нашего согласия, медленно и верно завладевает жизненными органами, пока не убивает. Всё совпадает. — Я улыбаюсь от удовлетворения.
— Так, всё, — говорит Рио, нахмуриваясь. Глубокая складка образовывается между его бровей. — Это не смешно.
Это повергает меня в шок. Я так много грязи вылила на Рио, особенно за последние несколько бессонных дней, пока мы так тесно работали. Обычно он смеётся. О, нет! Нет-нет!
— Прости меня. Ты потерял кого-то из-за рака? Прости мою бестактность.
— Нет, дело не в этом. Это просто… нельзя так относиться к любви. Я серьёзно.
Я пожимаю плечами, между лопатками, глубоко в душе, начинает зудеть.
— От неё боль даже сильнее, — говорю я, наконец, когда мы вылезаем из пикапа, потому что только это я могу честно заявлять Рио, прямо сейчас и здесь, насчёт любви. Если бы я не любила родителей, что уж говорить, я поклонялась им, то правда о том, что они лишь использовали меня, не стала бы для меня таким страшным ударом.
Мы останавливаемся рядом с моим любимым деревом под пешеходным мостом, и Рио забирается под ступеньки в корни. Я следую за ним, и мы открываем нашу еду, ни слова не говоря.
Кроме… о, глупые Боги, почему вы не выбрали эту часть мира в качестве своих маленьких грустных резиденций? Потому что Карни Эсада Фрайс, вне сомнений, самая вкусная и отвратительная пища за всю мою жизнь. Я сгребаю её в свой рот. Сметана с гуакамоле, свежий соус пико-де-гальо, мягкая картошка, плавленый сыр, нежное мясо. Каждый кусочек подобен раскрытию тайны того, насколько идеально могут сочетаться эти ингредиенты.
— Думаю, они придумали эту штуку после амброзии, — говорит Рио, наблюдая за мной с неуверенной улыбкой.
— Я чувствую, как еда засоряет мои сосуды, но мне плевать. Это будет приятная смерть. — Я доедаю раньше него и опираюсь на корни, постанывая и держась за живот. — Слишком много. Но можно ещё.
Он смеется, и я пристально смотрю на кусочки неба, чересчур обрывочные, чтобы прорываться через плотные, запутанные сплетения ветвей. Мне не помешают сейчас мятные леденцы. В горле начинает покалывать от сухости, появляется странный химический вкус, который забирает всю влагу, отчего мой язык ощущается толстым и покрытым мелом.
От покалываний в шее я резко оборачиваюсь.
— Что-то не так? — Спрашивает Рио, вытирая рот салфеткой.
— Ты чувствуешь этот странный запах? — Я никого не вижу, но и не хочу верить в паранойю.
Должна быть какая-то причина этому запаху, такому же, как в день взлома в дом Сириуса.
— Нет, а что?
Прежде чем я успеваю ему отвечать, звонит мой телефон. На дисплее светится мамин номер.
Древний египтянин внутри меня задаётся вопросом, возможна ли связь между странным запахом и страхом с мамой, а также со спутанными воспоминаниями, которые снятся мне каждую ночь.
— Это мама. Я отвечу.
— Конечно. Сбегаю за тетрадью и сразу вернусь. — Он берёт наш мусор и уходит. Его хромота смотрится необычайно изящной, почти как развязность, но без высокомерия. Мне нравится, благодаря такому изъяну в его физическом совершенстве, он выглядит интересным, а без него он станет совсем нереальным.
О, грёбаный потоп, я не смотрю за тем, как он уходит.
Я отвечаю на звонок отстранённо.
— Алло.
— Сердечко, — говорит мама, её голос звучит устало. Может это и в порядке вещей для мамы, но она всегда такая энергичная, Исида никогда не устаёт. Я снова начинаю волноваться. В своих письмах она говорит, что Нефтида круглые сутки проводит с ней. Как бы и я хотела быть там с ней.
Нет, не хочу.
— Что-то случилось? Ты в порядке?
— Было тяжеловато. Но сейчас мне становится лучше. Как твои дела?
— Уже лучше? Это хорошо. У меня всё отлично. Вся в делах.
— Это хорошо. На работе всё в порядке? Друзья не обижают?
Я пыталась рассказывать ей побольше о своей жизни в письмах. Мне это даже… нравится.
Мне нравится то, что я могу с ней общаться немного больше. Она никогда не слушала меня, когда я была дома, но она не может игнорировать напечатанные слова, на которые следует отвечать.
— Да, здесь всё, в самом деле, хорошо.
— Я рада. Я хочу спросить твоего мнения насчёт цвета для детской комнаты. Ты намного лучше меня разбираешься в этом.
Я выпрямляюсь.
— Да, конечно. А какие у тебя идеи?
— Мне хочется чего-то нейтрального, при этом тёплого и приятного для глаз. Может синий с жёлтым?
Я закусываю губу, пробегая мыслями через палитру цветов.
— Не стоит делать детскую в жёлтом цвете, он не очень-то успокаивает. Можно поэкспериментировать с коричневым и зелёным, если будет девочка и, если ты хочешь добавить розовых акцентов. Если использовать яркий зелёный, то это тоже тёплый цвет без присущей энергии жёлтого цвета.
— Да, думаю, ты права.
Я улыбаюсь. Она действительно ценит моё мнение в этом деле и сказала об этом Мишель.
— А ещё, как думаешь, сколько слоёв нам потребуется, чтобы закрасить чёрные стены?
— Я бы сказала… постой-ка, чёрные? А какую комнату вы собираетесь красить? — Моё сердце стремительно бьётся. Нет, она не станет. Она не станет.
— Твою старую комнату.
— Мою комнату? Вы будете перекрашивать мою комнату для какого-то идиотского ребёнка?
— Айседора! Не думала, что ты будешь возражать. Я всегда использовала эту комнату в качестве детской.
