— Айседора! Не думала, что ты будешь возражать. Я всегда использовала эту комнату в качестве детской.
— У меня ушло несколько месяцев на её оформление! Она МОЯ. Конечно, я возражаю! Ты вообще переживала о том, что я уехала? По всей видимости, ты совсем не думаешь обо мне! Я знала, что Осирис не думает, но уж ты-то хотя бы делала вид, что я имела для тебя значение. — Я встаю, всерьёз сердясь, почти крича в телефон. Я знаю, что не вернусь домой, но она не знает этого. Как смеет она разрушать мою работу, отдавать моё место в семье и мою комнату моей замене.
— Довольно! — включает она командира, и даже через телефон от её голоса у меня начинает стучать в висках. — Если бы я знала, что ты будешь такой эгоисткой, то не стала бы обращаться к тебе за советом. Я очень разочарована в тебе. Ты знала, что эта комната твоя не навсегда. Эта комната никогда не будет иметь другого значения, и я не могла и предположить, что ты будешь вкладывать в неё своё время и силы.
— Мой… Амон-Ра, мама! Ты действительно считаешь, что уничтожить единственную вещь, которая была моей, это нормально, ведь у меня по-прежнему есть моя могила? Ты ведь никак не дождёшься, когда я умру, да? Потрясающе. Это просто потрясающе, что Богиня материнства может быть настолько ужасной матерью! А вообще, знаешь что? Отдавай обе комнаты своей новой жертве, потому что я никогда не вернусь домой. Никогда. НИКОГДА! — Прокричав последнее слово, я бросаю телефон об землю в надежде, что так я могу ударить её, причинить физическую боль. Я хочу, чтобы она поняла мои чувства, хочу показать ей, наконец, как болит моя душа.
Потом, не понятно как, моя ярость стала вытекать из глаз, я резко сажусь на корни, ударяясь копчиком, и обнимаю ноги руками.
Я ненавижу своих родителей. Я ненавижу их. И я ненавижу ненавидеть их, потому что это означает, что меня волнует это. Я хочу чувствовать то же, что, очевидно, они чувствуют ко мне, я хочу, чтобы они ничего не значили для меня, как и я для них.
Неожиданно моё плечо обвивает рука Рио. Я всё ещё не могу привыкнуть к прикосновениям, хоть это и приятно.
— Твой брат здесь? — спрашивает он. — Кажется, я видел его.
Я пожимаю плечами, не поднимая головы.
— Может быть. В последнее время он ведёт себя как параноик. Не помню, говорила ли я ему, что буду здесь сегодня или нет. Напишу ему и скажу, что собираюсь ехать домой.
— У меня есть идея получше. Пиши ему, что будешь дома поздно. Я знаю, куда нам нужно ехать.
Млечный путь прямо надо мной, каждая звезда — идеальная точка на фоне чёрного ночного неба. Я так привыкла к световому загрязнению Сан Диего, что даже забыла, как звёзды в действительности должны выглядеть.
Но, даже пока я вдыхаю их, пока насыщаюсь ими, в то время как пустынный ночной воздух щекочет мою кожу, я не могу избавиться от ощущения, что что-то не так. Они больше не притягивают меня. Как и прежде, они мои и моя душа поёт при виде их, но… Не знаю. Что-то невидимое, та душевная связь, которая всегда соединяет меня и мои путеводные звёзды, теперь другая. Она сместилась, непонятно куда и почему. Может это из-за Ориона, звёзд Ориона, их не было?
Я трясу ногами, пытаясь расслаблять спину, лежа на полу металлического кузова пикапа Рио.
— Мне следует принести подушки, — говорит он, лёжа на спине, рядом со мной.
— Нет, всё идеально.
Мы уезжаем строго на восток, где городские джунгли внезапно заканчиваются ничем.
Проезжаем сквозь это ничто, потом по горе с такими большими ветровыми турбинами, что кажется, будто их там установили боги из одного из мифов Рио. Потом мы спускаемся с горы к волнам и гребням песчаных дюн, и оставляем за собой долгие километры сровнявшихся с горизонтом фермерских полей. Непонятно где.
Хоть у воздуха всё также другой запах, песок и звёзды окружают меня так, как если бы они были домашним одеялом, клочком комфорта и родства в новом, странном, незнакомом для меня месте. Рио находит его для меня, когда мне так это нужно.
Я поворачиваюсь и смотрю на его тёмный профиль, пока он изучает небо — его длинный прямой нос, угловатый подбородок, полные губы. Он мог бы быть греческой статуей, сошедшей с пьедестала. Я улыбаюсь, представляя, и маленькая ниточка в моей груди, ниточка, которая притягивала меня, которая связывала меня с моим Орионом, вдруг натягивается.
Она тянется к этому Ориону.
Я закрываю глаза и совершенно не двигаюсь. И вот он, импульс, двигаться поближе, чтобы заполнить пространство между нашими телами, чтобы класть голову в то место, между его плечом и грудью, где я знаю, я знаю, ей будет так удобно, пропускать пальцы сквозь его ладонь…
Я не хочу этого. И не захочу. Я не могу принимать, что он важен для меня. Он мой друг. Я и понятия не имела, насколько сильно нуждалась в друзьях, пока не встретила Тайлера и Рио. И я так уязвима сейчас, когда я пытаюсь найти для себя это новое место, пытаюсь заполнить дыры в душе. Я не смогу удержать своё сердце, если оно начнёт просачиваться через трещины, как песок, зажатый в кулаке.
Но я не стану заполнять эти дыры им. Я не могу. Не могу делать то, что наносит новые удары и создаёт другие дыры, рядом с теми, которые сделали мои родители.
Я наполняю себя этой пустыней и этим небом. Я стану камнем и звёздами, никогда не меняющимися, сильными, непробиваемыми. Пустыня идеальна, она никем не занята, у неё нет спутников, но она совершенна в своём одиночестве. Я стану пустыней.
Я открываю глаза и вижу Рио, пристально смотрящего на меня, и мою пустынную душу прорывает бирюзовая вода, волны, каскады и водопады, омывающие мой камень, закручиваясь и кружась вокруг моих скалистых берегов, толкая, и перекраивая, и заполняя собой каждый скрытый и тёмный уголок.
— Прекрати это! — У меня перехватывает дыхание.
— Что?
— Перестань делать это! Своими глазами!
— Э, перестать открывать их? Или моргать? Мне нельзя моргать?
— Просто… делай их менее синими, ну или ещё что-то.
Он смеётся, не обращая внимания на утопающую во мне пустыню.
— Сейчас они чёрные как смоль. Ты не может разглядеть их цвет.
— Но я же знаю, и они знают, что я знаю. Так что… направляй их куда-нибудь в другое место.
Он медленно моргает и линия тёмных ресниц, выступающая на фоне его кожи в полукруге, будто улыбаясь, издевается надо мной, прежде чем он снова открывает их.
— Но это же нормально, смотреть на друзей, помнишь?
— Заткнись. — Я хлопаю рукой в его грудь, и она остаётся там. Мне нужно оттянуть её назад, я не могу оставить её там. Почему моя рука не оттягивается обратно и, о, глупые Боги, я чувствую, как бьётся его сердце, и ничто не чувствуется так просто, и чисто, и честно, и правильно за всю мою долгую жизнь.
