Из вороха выскользнул и глянцевато блеснул в желтом свете лампочки конверт. Старик поднял, развернул: это было приглашение. На фильм. На завтра.
Он хмыкнул, пожалуй, даже с облегчением. И только тогда заметил, что на конверте нет имени и в картонке строка «Уважаемый (-ая) ______________» тоже пуста.
В гостиной вдруг запиликал телефон. Почти наверняка зная, что будет дальше, он снял трубку.
— Барбатулюк, — негромко, со значением сказали на том конце провода. — Курбутуляк караккакон. Йа! Барас Кар!
И зачастили гудки.
* * *
Два Пингвина на входе проверяли билеты. Сверкал неон, из невидимых динамиков гремели песни военных лет. По алой дорожке шагали в смокингах какие-то люди, сверкали улыбками; вокруг суетились журналисты.
Стереоплакат сообщал о преемственности традиций: в старейшем питерском кинотеатре, ровеснике синематографа, — премьера исторической ленты!.. Старик почему-то вспомнил, что детишки поначалу боялись сюда ходить: архитектор был с причудами, спроектировал зал под землей. Говорили, иногда во время сеансов в тишине и мраке можно было различить плеск волн. Потом привыкли, бегали вместо уроков, прятались под креслами и так смотрели фильму раз по пять. А в войну использовали как бомбоубежище…
Старик двинулся к алой дорожке — Рысь и Волчица с бэджиками охраны на пиджаках вежливо завернули его, указали направо. Там был еще один вход, и тоже два Пингвина, и опускались по ступенькам ветераны. Он пошел, расправив плечи. Где-то позади осталась толпа, люди напирали, кто-то отчаянно спрашивал лишний билетик.
Пингвин взял его пригласительный, не глядя, оторвал контрольку, кивнул: проходите.
В фойе отовсюду били софиты. В их свете стоял низенький плотный человечек, говорил, заложив руки за спину, мерно и уверенно.
— …Это, господа мои, решительно никуда не годится. Всему, знаете, есть пределы. У меня отец фронтовик, между прочим. И весь этот… вся ложь эта, которую на нас выплескивают день за днем, — с этим надо бороться. На наших глазах, братцы, переписывают нашу историю. То, что действительно составляет нашу гордость, наше, если хотите, национальное достояние. Я не призываю обелять или там замалчивать. Но и передергивать не годится. Вы помните омерзительнейшую картину Красс-Дерицкого «Белые халаты»? Это что? Это — достойно? «И ставит, и ставит им градусники» так, простите, оттрактовать — каким же надо быть моральным уродом!..
Кто-то из журналистов задал вопрос. Человечек не дослушал. Отмахнулся, перекрикивая вдруг грянувший звонок:
— …ад. И что, что маскарад? Что вы этим хотите сказать?! Где здесь неуважение к старикам-то? Где, вот скажите мне, ткните пальцем… Если в Африке проводят конкурс двойников Бармалея — это кого-нибудь задевает? Что за дикарство-то, что за вечное наше стремление к самобичеванию?!.. Да, это была идея наших иностранных гостей, но местная диаспора поддержала, целиком и полностью. Повторяю еще раз: эта лента про наших ветеранов, но не только для них. Это фильм для молодежи, чтобы она наконец поняла, прочувствовала ту войну. И поэтому, конечно же…
Почти сразу прогремел второй звонок.
Старик стоял, щурясь и оглядываясь по сторонам. Ляли он не видел, никого из ветеранов не узнавал. Совершенно чужие лица: слишком ровные и гладкие, слишком парадные.
Он провел ладонью по груди, разглаживая несуществующие складки. Звякнули медали. Он двинулся было дальше, пиджак непривычно жал на плечи, давил на сердце.
В глаза ударил направленный свет, старик снова сощурился и вдруг обнаружил, что вокруг толпятся какие-то люди.
— Скажите пожалуйста, чего вы ждете от фильма?
Сперва он даже не понял, кого они спрашивают.
— Изменилось ли ваше отношение к войне за прошедшие годы?
— Может ли, по-вашему, человек, не воевавший, достоверно играть в таком кино?
— Как вы думаете, привлечет ли данная лента внимание к проблемам ветеранов?
Отовсюду к нему тянулись мохнатые, пестрые микрофоны. Он начал отвечать, как делал это прежде: размеренно и неторопливо, вдумчиво. Вытягивая шеи, они ловили каждое его слово. Шуршали в блокнотах карандашами. Жадно раздували ноздри.
— И последний вопрос: если бы вам выпал шанс заново?..
— Ну а как же иначе-то? — чуть раздраженно ответил старик.
Что-то мешало ему, словно морщинка на отутюженном рукаве. Он кивнул им всем, повернулся, вглядываясь в толпу. Публика слонялась по фойе, то и дело сбиваясь в стайки. Бездумно отпивали из бокалов, улыбались друг другу, смеялись, запрокидывая головы; касались руками чужих локтей и плеч.
Несколько человек кивнули ему как знакомому, с уважением. Он ответил тем же.
Поискал взглядом ветеранов — не нашел, наверное, уже вошли в зал.
Прозвенел третий звонок, и все потянулись к дверям. Он достал из внутреннего кармана пригласительный, проверил: там были указаны ряд и место; значит, подумал в который раз, не наугад прислали. А что нет фамилии — может, именно потому и нет. Очевидно было, кому шлют, вот что.
Какая-то девица с пышными телесами, повернув голову к своему кавалеру, наступила старику на ногу и тут же, шарахнувшись, промычала извинения. Еще пару раз бездумно шевельнула челюстью, фыркнула и украдкой сплюнула жвачку в бокал. Бокал поставила на поднос застывшего у дверей официанта.
Нога ныла при каждом шаге; старик постарался выпрямиться и не хромать. В зале уже пригасили свет, и он порадовался, что назначенное место — в четвертом ряду, с краю. Смотреть фильм будет неудобно, однако, видимо, это вынужденная мера. Видимо, позовут на сцену.
Он присел рядом с лысым узколицым ветераном, тот, вывернув шею, зыркнул на старика правым глазом и отвернулся. Погасили свет, потом включили прожекторы, на сцену под апплодисменты бодро шагнул режиссер, раскланялся, вкратце повторил все то же: про отца-фронтовика и про национальное достояние.
— Поэтому, — завершая, сказал он, — мы все совместно: я, продюсер и наш генеральный спонсор, — решили посвятить ленту человеку, который является для всех нас олицетворением той войны и того поколения. — Режиссер выдержал паузу и встал так, чтобы удобнее было его фотографировать. — Это имя все вы хорошо знаете. Лента посвящена легендарному герою Петрограда Ивану Корнеевичу Васильчикову!
Зал взорвался, все вскочили с мест и били в ладоши. Старик неторопливо встал, одернул пиджак и ждал.
— Мы, конечно, хотели бы видеть его здесь, сейчас. Его — и наших доблестных ветеранов. Мы искали Ивана Корнеевича. И вот… наши ветераны здесь. К сожалению, самого Ивана Корнеевича мы так и не смогли отыскать. Но я уверен, что он узнает о нашем фильме и посмотрит его, — и я надеюсь, передаст нам свое мнение. Для нас оно очень важно!
