— Такое чувство, ещё немного и мы увидим какой‑нибудь город, – сказал Синглар.
— Может быть, твои предки переселились и живут теперь здесь? – спросила Кафланда Джейн.
— Сильно сомневаюсь, – он недоверчиво огляделся по сторонам.
— Ты тоже это чувствуешь? – спросила его Габу.
— Чувствую что?
— Что за нами кто‑то идёт, – она ждала больше минуты, но так и не получила ответа. – Полин?
— Может быть, ты просто устала? Кажется, что мы идём уже целую вечность.
— Флавин? – позвала Габу. Он обернулся. В бледно–алом тумане его лицо выглядело белым и измождённым. – Что с тобой? – спросила Габу.
— Я устал.
— Черт! Плиора, сколько нам ещё идти? – Габу споткнулась о старый, сгнивший корень. Ребёнок на её руках проснулся и снова начал плакать. Туман то поглощал его голос, то искажал, то усиливал. Какое‑то время Габу и Полин пытались успокоить его, затем сдались, привыкли, словно он плачет уже целую вечность, словно его слезы – это что‑то постоянное и неизменное, которое было с ними почти всегда. Потом ребёнок стих. Никто даже не заметил этого. Снова заплакал и снова стих. – И все‑таки за нами кто‑то идёт, – Габу остановилась в очередной раз, огляделась.
— Может быть, это само место? – предположила Полин. Ей казалось, что они идут уже несколько дней. Хотелось спать, есть, пить, но в тоже время, она знала, что сможет так идти ещё очень долго. Дни, недели, месяцы, может быть, даже всю свою жизнь. Она вспомнила трамвай, который вёз их до последней остановки, вспомнила, как он развернулся и пошёл обратно. «Может быть, это не зря? Может быть, мы не должны быть здесь?» – подумала она и уже хотела сказать об этом Габу, когда мёртвый лес, по которому они шли, начал редеть, расступаться. Туман стал менее плотным, обнажив, подступившие с боков серые горы, поверхность которых дрожала, переливалась иссиня–чёрными цветами. Их вершины терялись в высоком небе. Возле их склонов клубился багровый туман. Чёрные ручьи, извиваясь, текли по сухой земле, соединяя горы друг с другом, словно кровеносная система. Идти можно было либо назад, либо вперёд, где на расположенной в низменности поляне находились восемь хижин, сложенных из сухих ветвей мёртвого леса. Густая, желеобразная масса капля за каплей, стекая с гор, собиралась в деревне, обволакивая пеленой хижины, клубясь над ними. Всё остальное было скрыто от глаз границей, отделившей эту деревню от остального мира. Тонкой границей, хрупкой, обозначенной едва заметными колебаниями воздуха. Границей, возле которой стояло высокое, худощавое существо в монашеской рясе и двое его учеников.
— Мастер По! – прошептала Плиора, растягивая свои губы в странной, непонятной улыбке. Он вздрогнул, обернулся, словно смог услышать своё имя. Имя, которое ему было дано в другой жизни. Далёкой жизни. Жизни, которую забрал у него Латиял, разрубив его тело вдоль пояса одним сильным ударом. После уже была другая жизнь. Мёртвая жизнь, холодная. Такая же холодная, как глаза женщины, которая вернула его из вечного сна, глаза Плиоры. Глаза слуги самого дьявола, как думал мастер По. Пытался думать, потому что всё вокруг было словно сон, в котором есть лишь инстинкты и цель.
— Найди Вишвакарнака, – сказала ему Плиора. Дверь в подпространство была открыта. Дверь в туман. Дверь в самые тёмные глубины его сердца, о которых он при жизни надеялся никогда не узнать. Дверь в отчаяние. Дверь в голод. Особенно в голод. Разрубленный желудок не мог насытиться, поэтому мастер По ел все, что попадалось ему под руку, а когда не мог ничего найти, то ел самого себе. Свои ноги, которые тащил за собой. Свои внутренности. Свой язык.
— Удивлён, как ты вообще добрался до меня, – сказал ему Вишвакарнак. Он уложил на стол то, что осталось от мастера, долго смотрел на него, затем пилил, резал, сшивал, впаивал микрочипы и вкручивал в кости болты, чтобы микросхемы могли держаться. Он заменил мастеру даже один глаз, использовав старую, но ещё рабочую камеру. – Теперь попробуй подняться, – велел он мастеру. Затрещали суставы, зажужжали электромоторы. Вишвакарнак достал с полки чёрную рясу монаха, накинул её на плечи стоявшего перед ним монстра, скрывая уродство. – Вот так‑то лучше, – сказал Вишвакарнак, проводил мастера По до выхода. Он не взял с него платы. Он взял с него слово. Слово, что когда настанет время, он исполнит его просьбу.
— Что за просьба? – спросил мастер По, с трудом выговаривая слова остатками съеденного языка.
— Ты не услышишь её, пока не пройдёшь свой путь, – сказал мастер ремёсел. Затем они расстались. Заменившая глаз камера, указывала мастеру По дорогу. Его последнюю дорогу, последний путь, в который отправила его Плиора. И он не мог этому противиться. Приказ стал частью его физической жизни, подчинение – частью его сохранившегося сознания. Осколков сознания, в которых было так мало от прежних мыслей. Он стал машиной, слугой, монстром, который бродит в тумане в поисках места, которого нет, деревни, которой не существует. Иногда мастер По вспоминал своих учеников. Это было обычно либо в период голода, либо в период сытости. И если воспоминания приходили вместе с голодом, то он хотел лишь одного – съесть всех, кого он помнил, представлял их свежее мясо, тёплую кровь, но потом, когда под руку попадались мелкие твари, населявшие туман, гнилые коренья или травы, и голод ненадолго отступал, в те момент он вспоминал учеников, чувствуя грусть и понимая, что та жизнь осталась в прошлом, тот мир остался в прошлом. Теперь был лишь мир туманов, Вишвакарнак, которому мастер дал обещание и старая камера, заменившая глаз, чтобы помочь мастеру не заблудиться здесь, не сойти с пути.
— Так что за просьба? – снова и снова спрашивал мастер По, вспоминая Вишвакарнака, вспоминая своего нового создателя, спасителя и палача. Он убивал остатки его плоти и что‑то говорил, говорил, говорил… Говорил вещи, с которыми прежний мастер По мог бы поспорить, мог попытаться отстоять свою точку зрения, свою веру, но здесь, сейчас… всё было иначе. Новый мир оживлял новые инстинкты. Новое тело приносило новые чувства. Новые мысли. Сомнения. Особенно когда позади остались алый туман и мёртвый лес, сквозь которые шёл мастер По. Шёл, как казалось ему целую вечность. Но вечность закончилась. Дорога под его ногами оборвалась, устремилась вниз, к поляне, на которой находились восемь старых хижин. Деревня мёртвых. Впервые мастер По увидел жилище тех, кто приходил к нему каждую ночь, говорил с ним, задавал вопросы и давал ответы. Духи Йебан, стремящиеся вернуться в мир, где им уже не было места. Он был последним, кто давал им наставления перед тем, как они отправлялись сюда. О, зачем Вишвакарнак подарил ему электронный глаз способный видеть так много нового и оставил человеческий глаз, который способен плакать?! Сейчас, глядя на деревню мёртвых, мастер По рыдал. Рыдал, потому что впервые осознал, какой чудовищной ложью были все те слова, которые он говорил этим несчастным. Он принимал от них подарки, которые они передавали своим семьям, и обещал им прекрасный сон за гранью жизни. Он делал это, потому что так делали те, кто были в институте Рашилайи до него, и те, кто были до них. Ложь! Это место не дарило прекрасных снов. Не дарило забвения и покоя. Здесь, среди мрака и хаоса, жили восемь первенцев. Восемь незыблемых творений бессмертных близнецов номмо. Лишь эти восемь душ можно было различить в густой желеобразной массе, окутавшей деревню. Все остальные, которых отправил сюда мастер По и его предшественники, составляли ту самую желеобразную массу, которая окутывала восемь перворождённых душ. И только эти восемь первенцев вознёсшейся расы имели право на с вою индивидуальность. Все остальные были не более чем копией. Уродливым творением времени и природы. Ошибкой, которой не должно было быть в идеальном уравнении бытия – восемь первенцев, которые обречены рождаться снова и снова и их жалкие клоны. Вишвакарнак говорил, что здесь, в Деревне Мёртвых, время теряет свои права. Оно властно лишь над теми, кто жив, а тем, кто уже мёртв – оно не указ. Но время было везде и всегда. Оно так же вечно, как первое слово, как то бесконечно малое с чего начинается этот мир. Амма – бог всех богов, единая личность миллионов вознёсшихся личностей, первородных, их сущность. Время – бесконечно малое всей сущности. Его начало и его конец. Но здесь, в деревне мёртвых, время то замедляло, то ускоряло свой бег. Ничто не подчинялось ему, но и ничто не могло подчинить его. всё было во власти времени, и время было во власти всего. Чудовищные метаморфозы сменяли друг друга. Минута превращалась в столетие, а столетие в минуту. Один неверный шаг и ты – пленник времени, для которого следующий шаг наступит лишь спустя годы. Ещё один шаг, и ты в мгновение ока, станешь на десяток лет старше. Вечная история и история вечности. Жизнь без окончания и смерть без начала. Мастер По видел, как дети номмо – эти прекрасные перворождённые существа, покидают эту деревню, чтобы родиться на одной из четырёх планет, которые связывало между собой подпространство. И видел, как они возвращаются к своему вечному истоку, к своему новому началу, которое обрели их родители после вознесения, к своему единому бытию, к своему Амма. И вечная жизнь существует лишь для них. Для всех остальных – хаос и мрак. Они нужны лишь для того, чтобы питать энергией своих создателей, чтобы заставлять вращаться этот механизм жизни, понять который возможно лишь утратив плоть и перейдя на новый виток бытия. И нет никакого чудесного воскрешения, о котором учил Рашилайи. Есть лишь неизбежность бытия, энергия жизни и смерти, неизъяснимость пути, который для одних уже почти закончен, а для других только начинается. И никто не знает, повторит молодая раса судьбу древней или же напишет свою новую судьбу, пройдёт свой собственный путь. И никто не знает, какие машины суждено построить новой расе, и суждено ли построить вообще. Может быть, всё это и нужно лишь для того, чтобы питать энергией более мудрых и более древних? Мастер По снова вспомнил лица своих учеников. Своих лучших учеников. Нет. Его путь не закончится здесь и сейчас, в этой юдоли жизни и смерти. Да, его тело мертво, да, его разум подчинён инстинктам и он уже не тот мастер, что прежде, но его глаза видели уже так много, что даже съеденная половина языка не заставит его молчать. Он найдёт своих учеников, он расскажет им о том, что узнал здесь, исправит ошибки своей заблудшей веры, своих учений. И только потом он вернётся сюда, чтобы закончить свой путь. Свой новый путь. Путь сквозь Деревню Мёртвых. Путь, сквозь свои ошибки и заблуждения. Но не сейчас. Мастер По развернулся и пошёл прочь. Его ждала планета Рох, его ждали его лучшие ученики. И старая камера, заменившая ему глаз, послушно прокладывала для него новый маршрут, новую карту, по этим туманным землям и дальше, за границей подпространства, в молодых мирах, куда всё ещё можно было добраться на старом, ржавом трамвае, сойти на нужной остановке и отыскать тех, кто дорог. Именно таким был новый путь мастера По – прочь из тумана, на планету Рох, на планету науки и великих открытий, планету света и веры в древние истины, учения. Планету, чьё солнце было почти таким же древним, как солнце планеты Номмо. Солнце, которое встретило мастера По, как только ржавый трамвай ушёл назад в подпространство, а туман вокруг рассеялся. Мастер вышел из подворотни, огляделся. Трудолюбивые гномы расы клор, которая много веков назад зашла в тупик, но всё ещё каким‑то непостижимым образом продолжала своё существование, убирали улицы. Они веселились и отпускали в адрес друг друга непристойности.
