— Вот оно – лицо твоего бога, – сказал мастер, указывая на эти стройные ряды. – Солдаты в рясах, судьба которых предрешена ещё в утробе матери.
— Они созданы, чтобы нести свет, – возразил Ромул.
— Они созданы, чтобы нести смерть, когда настанет время, – сказал ему учитель. – Вспомни своих родителей. Вспомни, кто пришёл за ними, когда пробило время.
— За ними пришли монахи. – И кому они служат? Разве они лишили себя глаз не во имя Аммы, не во имя того, кем стали номмо?
— Амма любит нас.
— Амма любит свои догмы, а твоя вера, это ещё одна догма. Ему дороги лишь свои машины и механизмы. Свои дети. Не мы. Понимаешь?
— Ты говоришь, как богохульник, учитель.
— Я говорю как человек, которому не по душе роль агнца, – мастер По запрокинул голову, вглядываясь в небо. – Твоя роль агнца, Ромул, – капюшон упал с его головы, обнажая уродство, но он не обратил на это внимания. Высоко вверху летели большие белые птицы, на которых фокусировался электронный глаз мастера.
— Смотрите, это пилигримы! – оживилась толпа.
— Они знают, что есть другие миры и другие боги, – сказал мастер своему ученику.
— Я тоже знаю, – сказал Ромул.
— Тогда нам пора лететь.
— А если я откажусь?
— Ты не можешь, ты… – толпа охнула, увидев, как один из пилигримов камнем упал с небес на землю. Монахи остановились. Один из них, один из этих людей без глаз, наклонился к пилигриму. Птица вздрогнула.
— Небо, – сказал ей монах. – Вспомни о небе, – он коснулся её окровавленной головы. Пилигрим забился в агонии. Но эти судороги не несли смерть. Взмахивая крыльями, пилигрим пытался взлететь. – Помни о небе! Помни о небе! – зашептал маннах. И птица взлетела. Сначала слабо. Казалось, что вот–вот она упадёт. Потом более энергично размахивая своими огромными крыльями, пилигрим устремился вслед за сородичами. – Амма любит нас, – сказал монах собравшимся толпам.
— Амма любит нас, – повторил Ромул, глядя на своего учителя.
— Догмы, – сказал ему учитель. – Если птица забыла о небе, это уже не птица.
— Ты не хочешь видеть очевидного.
— Я не хочу видеть того, что Амма хочет, чтобы я видел, – мастер надел спавший с головы капюшон, спрятав своё уродство. Толпа снова загудела, понесла их дальше, вперёд, на площадь, в центре которой была установлена сцена. На сцене две девушки разыгрывали какое‑то действо. Одну из них Ромул знал. Её звали Тратна. Когда‑то давно он учился вместе с ней. Учился до тех пор, пока его родителей не назвали предателями. Тратна была хорошим студентом. Очень талантливым. Почти таким же, как и Найдо, до того, как она последовала следом за изгнанным из Роха Ромулом на невежественную и ещё слишком молодую Андеру. Сложись обстоятельства чуть по–другому, и на месте Тратны могла быть Найдо. На этой сцене, в центре этого праздника. Ромул почувствовал укол совести. Сколько всего он отнял у Найдо? Скольких счастливых моментов лишил, позволив ей любить себя? Девушки на сцене громко рассмеялись. Ромул прислушался, пытаясь понять смысл представления. Тратна увлечённо рассказывала сплетни Андеры, высмеивая её жителей и нравы, а вторая девушка делилась с ней секретами древних знаний. «Женщины всегда остаются женщинами», – подумал Ромул, считая, что это только начало представления и отнюдь не главный смысл. Стая пилигримов спикировала с неба и уселась на краю сцены, не обращая внимания на загудевшую толпу. Для этих птиц не существовало запретов и дверей. Даже подпространство не могло сдержать их, позволяя путешествовать сквозь себя по всем известным планетам. Амма лишил их амбиций, превратив в вечных странников. Четыре священных города, избранных богом, четыре великих планеты и каждая была для них домом, и в каждой они были чужаками.
— Глупые птицы! – засмеялась Тратна. Её всё ещё окружали остатки волшебства, которому научила её подруга. Эти перламутровые завихрения рассекали воздух, тянулись к застывшим на краю сцены птицам, которые были готовы сорваться со своих мест и улететь в любой момент. – А я смогу летать так же, как пилигримы? – спросила Тратна свою подругу, и Ромул подумал, что птицы на сцене были не случайностью, а частью представления.
— Никто не может летать так же, как пилигримы, – сказала подруга Тратны, взмахнула рукой, прогоняя птиц проч. Они захлопали своими крыльями, поднялись в небо. На несколько секунд их стая привлекла внимание всей толпы, а затем, когда собравшиеся люди снова посмотрели на сцену, то они увидели, что Тратна душит свою подругу. На сцене появился один из слепых монахов. Он смотрел на двух подруг, словно мог видеть их, затем, когда губы задушенной девушки побледнели и замерли в последней улыбке, сделал уверенный шаг вперёд, подошёл к Тратне и взял её за руку.
— Ты всё ещё хочешь летать? – спросил монах.
— Как и всегда, – Тратна с ликованием посмотрела на мёртвую подругу.
— Тогда я научу тебя, – монах осторожно снял с неё одежду. Молодое тело вспыхнуло молочно–бледной кожей. Собравшиеся люди почувствовали свежий запах цветов, запах моря, свободы. Запах, исходивший от масла, которое монах втирал своими неуклюжими руками в тело Тратны.
— Амма любит нас, – нараспев тянул монах.
— Амма любит нас, – вторила ему Тратна, помогая избавиться от рясы. Монах вылил ей на ладонь немного масла, и она втёрла это масло ему в грудь, в руки. – Мне нужно ещё, – попросила она. Запах цветов усилился. Тела Тратны и монаха становились прозрачными, лёгкими, воздушными. Они поднимались вверх, возносясь над телом мёртвой девушки на помосте. Над телом, которое уже начинали пожирать черви. Тысячи личинок. Тысячи переливающихся цветов и оттенков, настолько разных, что вместе они все казались чем‑то серебристо–голубым или же золотисто–розовым. Всё тело Тратны превратилось в один большой кокон. Одну большую куколку, сотканную тысячами куколок, а затем этот пазл рассыпался на несчётное количество взмахов разноцветных крыльев. Тысячи бабочек оторвались от помоста. Калейдоскоп рисунков застлал небо. – Вот она любовь Ам мы, – прокричала парящая над площадью Тратна. – Вот она красота, созданного им мира.
— Я не верю, – Ромул не мог оторвать взгляд от оставшегося на помосте залитого кровью и слизью скелета задушенной девушки, а в это время вся остальная собравшаяся на площади толпа смотрела на поднявшихся в воздух бабочек и парящих среди них Тратну и монаха.
— И это тоже любовь Аммы? Это тоже его красота? – тихо спросил Ромула мастер По.
— Я не верю.
— Красота, рождённая в уродстве? Уродство, рождённое в красоте?
— Я не верю. Меня просто давно здесь не было. Я просто чего‑то не понимаю.
— Ты понимаешь всё так, как надо. Ты понимаешь и твои родители понимали. Подними голову и скажи, что ты видишь? Бабочки? Красота? Смерть? Любовь? Уродство?
— Для того чтобы стать выше, нужно избавиться от низменности, – донёсся откуда‑то сверху голос Тратны. Воспоминания застлали глаза Ромула. Он снова видел своих родителей. Их тела пожирали черви. Они рассыпались каскадом цветов и мозаикой рисунков, а затем вновь становились целым и черви вновь разрывали их плоть.
— Не сопротивляйся своей судьбе, – сказал ему учитель.
— Я не верю.
— Не веришь во что? Не веришь в мифы? Не веришь в догмы?
— Замолчи.
— Твой бог не любит тебя. Твой бог любит твою невинность, твой свет, твою энергию.
— Замолчи!
— Твоему богу не нужна твоя вера. Твоему богу нужна его вера внутри тебя.
— Замолчиииии! – Ромул сжал шею мастера По в своих руках. Мёртвая хватка сомнений. Мёртвая хватка правды. Ромул видел, как по лицу мастера начинают ползать черви, пожирая разлагающуюся плоть. Но затем, в этом уродстве начала рождаться красота. Чудовищный монолит истины. Бабочки взмыли в небо, но черви продолжали свой ненасытный поход за плотью. Они перебрались на руки Ромула и теперь начинали пожирать его плоть. Мозаика цветов. Калейдоскоп рисунков. всё это вспыхнуло в голове Ромула. И где‑то среди всего этого ужаса и великолепия он услышал голос учителя.
— Теперь ты можешь видеть, – и сильные руки потащили его куда‑то прочь, от сцены, от толпы, от безумия.
— Нам нужно забрать Найдо, – прошептала Ромул, всё ещё не придя в себя после припадка.
— Обязательно заберём, – пообещал ему мастер По, надеясь, что камера–глаз сможет без проблем найти дорогу назад, дорогу к дому Ромула, а затем в туман, в подпространство, к Деревне Мёртвых, чтобы выполнить предназначение своей новой жизни, которую подарила ему Плиора – спасти восставших и, возможно, выторговать разрешение пойти с ними. Ему, его ученикам. Если, конечно, им всем удастся спастись. Удастся обмануть бога. Обмануть змею, заставив её прикусить свой собственный хвост. Потому что гнев Амм а был близок. Он шёл по пятам с окровавленном топором на плече и ножами для разделки мяса на поясе. Молчаливый убийца. Первенец. Сын детей бога. Легенды гласили, что земля не пожелала себе такого внука и тогда Амма забрал его себе, сделал из него гонца своей воли, глашатая своего гнева, палача без сомнений и угрызений совести. И сейчас этот палач был здесь, в материальном мире. Ходил по телу своей прародительницы. Топтал её плоть. Убивал её творений. Вечная война. Вечная ненависть, которая уже не помнит причин.
