— Всё так плохо, Карл Иванович?
— Не дождутся! — шеф отхлебнул ещё и хлопнул стаканом об стол. — Не подсидят, проходимцы. Да я сам, Митя, обмишурился. Думаешь, не понимаю? Не поверил, что паршивец такое публичное шоу устроит. Ты подмоги просил, а у меня приказ свыше. Сам знаешь, что такое субординация. У них там, наверху, свои приоритеты, глобальные, государственные. Случился праздник — обеспечь охрану. А какими силами — никого не волнует. Вот и обеспечил, Donnerwetter!*
— Ну, хоть без давки обошлось, Карл Иванович, — начальника хотелось поддержать. Кажется, выволочка на сегодня отменяется.
— И то верно. Хоть на что-то вся эта гвардия сгодилась. Ни одного смертельного случая, Жизус миловал.
Силы безопасности во время происшествия в Сокольниках действовали на удивление чётко и быстро пресекли начавшуюся было панику и неразбериху. Сам Митя в последний момент успел только поймать стоявшую рядом барышню в цветастом платье, которая потеряла сознание. А подруга у неё покрепче оказалась — хоть и побледнела как полотно, а помогла оттащить девушку в безопасное место.
— Но с этими прилюдными мёртвыми зрелищами надо, Митя, кончать. Второй раз нам такого не простят. Что там твой студент? Упустил?
— Я тут подумал, Карл Иванович, слишком гладко с ним всё сходится. Нам его словно намеренно подсовывают в качестве душегуба. Сомнения берут. Он, конечно, малоприятный персонаж, но, сдаётся мне, очень вспыльчив для такого дела. Этот, скорее, топором ударит в порыве гнева и убежит, бросив орудие преступления.
— А адвокат как же? Будет ли невиновный такого дорогого стряпчего нанимать? И откуда у него средства, у игрока-то?
— Согласен, выглядит подозрительно. Полагаю, тут замешан Франк. Я пока не разобрался, что у них там за тёмные дела. Если уж начистоту, Карл Иванович, то из модельера бы лучший убийца вышел. Он аккуратист, педант и помешан на порядке и безопасности.
— А ты его через жену копни. Видал её, та ещё штучка. Но с тобой вроде разоткровенничалась.
— Это и странно. С чего бы ей мне доверять? Или она преследует собственные интересы? В общем, что-то не так с этим семейством, и студент непонятно каким образом в их компанию затесался.
— Может, они втроём сообща действуют?
— Шайка свихнувшихся убийц? Я, Карл Иванович, уже любые версии рассматривать готов.
— Вот и подумай. Может, у них там тайное общество душегубов, масонский клуб, секта мистиков? Знаешь, сколько суеверий после войны развелось? Одних союзов возрождения магии десяток наберётся, шарлатанов и фанатиков. Кто знает, что там за бред у них в головах? Вон, газету почитай, — Ламарк пододвинул «Московский листок». — Бульварные писаки, само собой, но трактовка интересная. Так что копай, Дмитрий. Показатели-то у тебя неплохие, но вот это дело всю статистику портит. Всей Сыскной полиции, заметь, а не только твоему отделу. Иди уже.
Из кабинета шефа Митя вышел в задумчивости.
Тайное общество. Ну, а чем не идея? Что, если убитые девушки были принесены в жертву какому-нибудь божеству? Тому же Орхусу, например? Он, конечно, святой, но всё равно великий маг смерти. По крайней мере, эта версия не лишена логики. Желающих тем или иным способом возродить магию расплодилось немало. Правда, до сих пор никакие их усилия не увенчались успехом. Вон, только в прошлом году взяли группу липовых ведьм, которые изводили чёрных петухов да кошек. А когда мёртвые животные не помогают — там, глядишь, и до людских жертвоприношений недалеко.
Но, по крайней мере, один секрет, мучивший его несколько лет, Митя сегодня разгадал.
Вот для чего шефу нужен контрабас, на котором никто не играет.
* Donnerwetter! (нем.) — Чёрт побери!
Глава 23. В которой не умолкая звонит телефон
Тик-так. Дзынь!
Тик-так. Дзынь!
Большие дубовые часы нарочито громко отщёлкивали время, но их «голос», поддержанный неумолкающей телефонной трелью, вносил нотку оживления в интерьер, который, казалось, застыл в оцепенении.
Занавешенные зеркала.
Фотографии с траурными лентами.
Еле слышный шёпот разговоров.
Шоркающие шаги.
Навершие часов — мифический маскарон* с закрытыми глазами и разинутым в ужасе ртом.
Дом, в который пришла беда.
— Простите, жена не спустится. Она не встаёт с тех пор, как узнала про Оленьку. Ей очень тяжело, она до сих пор не верит.
Отец последней жертвы, Ольги Лопухиной, сел напротив Мити, безвольно опустив худые руки. На левом рукаве сыщик заметил засохшую каплю яичного желтка. Пуговицы на чёрном сюртуке были застёгнуты криво.
— Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой, — за время работы в полиции сыщик уверился, что казённые фразы в таких случаях звучат убедительнее, чем неискренние слова утешения. Хотя Роману Лопухину Дмитрий сейчас непритворно сочувствовал. Видно, что мягкий, покладистый человек. И любящий отец.
Кудрявая Оленька улыбалась с фотокарточек. Восемнадцать лет, студентка Московских высших женских курсов. Мечтала выучиться и преподавать, как и её родители. Любила море, зелёный цвет и вишнёвое варенье. Была весёлой и общительной.
Душегуб пресёк эти планы одним уколом и прислонил мёртвую Олю к постаменту статуи Флоры в парке Сокольники. Знаменитый «Портрет Лопухиной» кисти Боровиковского в исполнении Визионера. Не мудрил, гадёныш, в этот раз — просто нашёл однофамилицу. Хотелось бы надеяться, что несчастный отец этого не видел. Но вряд ли. Разве что «Биржевые ведомости» не сообщили о происшествии. Жёлтая же пресса разошлась вовсю. Не исключая снимков из парка. Крупным планом.
— Что вы хотели узнать?
— Всё, что могло бы помочь делу. Где она была в последние дни, с кем общалась. Новые знакомства, может быть?
— Зачем? Скажите, зачем он это сделал? — уставшие карие глаза смотрят умоляюще. — Почему он выбрал именно Оленьку?
— Я не знаю и, боюсь, рациональность тут бессильна. У Ольги были недоброжелатели? Враги, может быть?
— Враги, боже мой… Она такая милая девочка, приветливая, лёгкий характер. Никому плохого слова не скажет, мы нарадоваться не могли, и на курсах её хвалили.
— У неё был большой круг общения?
— Подруг много. Её все любили. Как же так, Оленька?
Горе горем, но риторические вопросы сейчас никак не помогут.
— Взгляните, пожалуйста, на эти фотокарточки. Не встречались ли вам среди знакомых дочери эти люди?
Митя положил перед отцом фотографию студента Самокрасова и, поколебавшись, модельера Франка. На лице Лопухина не отразилось никаких эмоций.
— Никогда их не видел. Кто эти люди? Это они сделали?
— Пока не могу сказать. Чем ваша дочь занималась накануне первого мая?
— Они с курсистками хотели посмотреть народные гулянья в Сокольниках. У одной из подруг там недалеко дача, они на пару дней уехали туда, а с утра собирались пойти на праздник. Боже, если бы я только знал, что так закончится, я бы никуда её не отпустил, никуда, — Лопухин уставился невидящим взглядом на фото дочери.
— Мне понадобятся имена и адреса этих подруг. Скажите ещё, у вас есть домашние животные?
— Животные? У Оленьки есть канарейка. Господи, мы совсем про неё забыли…
Впрочем, даже вспомнив о птичке, Лопухин не пошевелился. И остался сидеть на стуле, не обратив внимания на уход сыщика.
* * *
Нет, канарейка не подходит.
Дотошный доктор Шталь нашёл на платье и обуви последней жертвы какие-то шерстинки. Собака или кошка. Может, бегала возле статуи, вынюхивала, оставила следы? У Франка, помнится, есть пёсик. Не его ли шерсть?
Дачу Митя тоже осмотрел. Добротный дом посреди леса. Шесть подружек. Накануне сплетничали, пили чай, читали. Оля жаловалась на усталость, легла спать пораньше, в отдельной комнате, просила утром не будить. Ясно, почему никто не хватился. Девушки оставили завтрак и записку, ушли на праздник. А подруги уже и не было в доме к тому времени. Смятая кровать. Слабый запах нашатыря. И снова никаких чужих следов.
