— Это многое объясняет, — согласился министр. — Кроме одного: зачем они с нами воюют? Что им нужно?
— К сожалению, Сергей Кужугетович, им не нужно ничего. Они просто живут привычным укладом и не хотят ничего менять. Скорее всего, они даже не воюют. Их воинам для доказательства доблести нужно победить какого-нибудь врага пострашнее — и вы им этих врагов предоставляете. Они не знают машин, эти быстрые и большие устройства их пугают — они забрасывают машины стрелами. Вот и вся тайна. Точно так же первобытные дикари амазонской сельвы пускают стрелы в пролетающие вертолеты. Им страшно, они отгоняют незнакомую тварь. К сожалению, у ваших дикарей возможности оказались заметно выше, нежели у тамошних папуасов. Ваши гости способны сбивать вертолеты.
— Но ведь они как-то проникли в Москву? У них была какая-то цель!
— Судя по тому, что мы наблюдаем, они ничего от Москвы не хотят. Они ничего из нее не берут и держатся особняком. То есть они вынуждены здесь находиться вопреки своим желаниям. Рискну предположить, что в системе, защищающей праславянский анклав, случился какой-то сбой.
— Какой?
— Я этнограф, а не физик, Сергей Кужугетович, — развел руками профессор. — С вопросами о перемещении в пространстве, времени или между измерениями нужно обращаться к ним.
— С точки зрения физики, все это есть полная ахинея и лженаука, — глядя прямо перед собой, возразил генерал-майор Суворов. — Все это абсолютно невозможно!
— С физикой все ясно, — подвел итог Сергей Шойгу. — Иван Викторович, как нам наладить снабжение оккупированного района, не рискуя попасть под дождь стрел, дубинки великанов и огнеметы драконов?
— Дикари должны увидеть перед собой не громадное ревущее чудовище, несущееся на них во весь опор, а что-то понятное, мирное и безопасное. Например, полураздетого человека с небольшой повозкой. Полураздетого в том смысле, чтобы оружие было некуда спрятать.
— Вы уверены, профессор? Не случится такого, что я пошлю через путепроводы безоружных людей, а противник откроет по ним огонь?
— Ну, — вздохнул Добрякин, — в старые добрые времена инженер, построивший мост, на испытаниях обычно вставал на лодке под своим детищем. Видимо, сейчас ситуация точно такая же. Найдите мне не очень тяжелую тележку и скажите, куда ее нужно доставить. Я пойду первым.
— Совещание окончено, все свободны, — резко объявил министр обороны и вдавил кнопку селектора: — Майор Донартус! Соберите заявки от аптек на необходимые им медикаменты и составьте список адресов. Скажите, мы попытаемся все доставить в течение дня.
* * *
Зиморожденная Атая из рода Шаркан появилась на свет уже почти два десятка лет тому, и детство было самым счастливым временем ее жизни. Она играла с подружками. Она веселилась и купалась, она радовалась любви матери и сильным рукам отца. Она была одной из всех, такой же, как все, и к ней еще не прилепилось обидное прозвище Уклейка, ныне уже совсем вытеснившее настоящее имя из памяти людей.
Как же это было давно…
Насмешки появились только после десяти лет, когда стало ясно, что она заметно отстает в росте от своих сверстниц. В четырнадцать она была на голову ниже своих подруг и куда как худосочнее. В шестнадцать, когда они вошли в тело, имели высокую грудь, широкие бедра, дышали здоровьем и румянцем, Атая была ниже прочих уже на две головы и совершенно терялась на их фоне. Вот тогда и пристало к ней это прозвище — Уклейка. А любимой шуткой сородичей стало отправлять ее к волхву, резы учить и счет.
— Девочка, ты чего это тут без присмотра гуляешь? Ну-ка быстро к Двузубу на занятия! — И общий хохот со всех сторон.
Хотя на девочку она нисколько не походила. И бедра у нее заметно раздались, и грудь имелась, на которую Атая к тому же под платье втихаря пучок болотного мха подкладывала. И волосы у девушки густые были и длинные, и лицом удалась, и голос был певучий. Вот только ростом не выдалась. И худобу никакой едой исправить не удавалось.
Поначалу сторониться начал отец — не хотел, видно, чтобы потомство столь чахлое с ним связывали. Все холоднее и холоднее становилась мать — на нее мужи достойные тоже с подозрением поглядывали. Дескать, а вдруг и им больную уродит? Парни с Уклейкой не заговаривали, а подруги… Подруг просто не стало.
В семнадцатое лето, после русалий, мать, как бы невзначай, заговорила о том, сколь благородной считается смерть на алтаре Врат Демонов. Когда кровью своей весь мир от напастей спасаешь, имя в памяти людской остается. Жертве — проводы и достойная память. Родичам — почет и уважение.
Прямо к ней мама не обращалась, но Атая по прозвищу Уклейка из рода Шаркан все прекрасно поняла. Тем же вечером, среди всеобщего веселья и радости, она собрала свои немудреные вещицы в заплечный мешок, надела все, что имела, — и ушла. Не к алтарю — ушла на восход. Душа обратилась в камень, ноги несли и несли, покуда к рассвету нового дня нежданно не отнялись. Именно тогда она впервые и расплакалась над горькой своей судьбой и бессмысленной жизнью.
Сколько длился этот путь — Атая не считала. Днями она шла, подкрепляясь в пути ягодами и грибами, вечерами плакала, покуда не проваливалась в сон, — утром же снова отправлялась дальше, куда глаза глядят.
В один из вечеров, отделившись от шелестящего орешника, перед ней встал альв, медленно превращаясь из листвы и теней в тощего — еще тощее, чем она сама, — обнаженного мужчину с совершенно человеческим лицом, имеющим бороду и волосы.
— Так плохо? — спросил он.
Девушка кивнула.
Альв взял ее за подбородок, заглянул в самые глаза, укоризненно причмокнул, после чего за руку повел через чащу. Кусты перед чародеем расступались, валежник расползался, деревья укладывались через овраги, можжевельник поджимал ветви, а ели вздергивали лапы, так что всего за какой-нибудь час они одолели куда больший путь, нежели девочка успевала пройти за день, и оказались на берегу чистой неглубокой реки шириной от силы в десяток шагов. Альв встал в расселине между скалами, вскинул руки. Повинуясь его желанию, сверху наклонились один к другому два молодых можжевельника, сплетя ветви, на них наполз мох, заполняя просветы, спереди вскинули прутья ивы, потянули их вверх, соединяя в единое целое, следом, заплетая, заползли лианы лютиков, вскарабкалась трава. Получилось не очень большое жилище, в котором можно было встать во весь рост или вытянуться во сне, развести на каменном полу огонь, завесить небольшое входное отверстие пологом, коли случится холод.
— Ты пришла, — сказал альв. — Это твой дом. Здесь ты научишься жить. Сюда придет твое счастье. Тебе больше не нужно горевать и плакать. Теперь у тебя все будет хорошо.
