— Мне следовало бы вернуться этим утром, — наконец сказал он, подождав, пока вышедший за ним на веранду князь запрет дверь флигеля. — Да, пожалуйста, свяжитесь со Зданевским, пусть соберет людей и ждет. Но действовать он будет только по моему приказу.
Заметив на лице князя кривую усмешку, Эшер моргнул и поправился:
— По вашему приказу.
— Поскольку офицеру Охранного отделения не подобает слушаться приказов мистера Жюля Пламмера из Чикаго… Вам что-нибудь нужно? Вы выглядите так, будто ночевали на вокзале.
— В поезде.
По дорожке они вернулись к главному дому. Эшер потер лицо, ощущая под пальцами щетину. Кожа до сих пор зудела из-за гримировального клея, которым крепилась давно выброшенная борода.
— И, пожалуй, мистеру Пламмеру пора исчезнуть. В Германии его разыскивают по обвинению в убийстве и шпионаже. Не забудьте сказать об этом Зданевскому. Теперь я Жан-Пьер Филаре из Страсбурга…
— Сомневаюсь, что его это заинтересует. Когда вы в последний раз ели?
— Сейчас мне кажется, что году этак в тысяча девятьсот седьмом. Мне понадобится пистолет — автоматический, если найдется. И что-нибудь поесть.
Распахнув застекленные высокие двери, он зашел в кабинет и остановился у стола. Взгляд зацепился за газету, лежавшую на роскошной инкрустированной столешнице из черного дерева.
«ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО ДОКТОРА ИЗ ТРУЩОБ»
— Дайте мне пистолет. Я вернусь, как только смогу.
* * *
Городской дом Петрониллы Эренберг на Садовой улице напомнил ему особняк леди Ирэн Итон, который от этого места отделяло лишь несколько улиц, и еще больше — жилище Эренберг в Нойеренфельде. Дорогое изящное строение завершало собою ряд таких же дорогих и изящных домов; конюшен на участках не было. Жившие здесь люди не держали выездов или, возможно, проводили в Петербурге не так много времени, чтобы обзаводиться лошадьми и постоянными слугами. Временные обиталища московских промышленников, которых в столицу приводили дела, или любовниц на содержании у придворных и высших чинов армии.
Невысокие ворота выходили в переулок. Замок на доме номер 12 выглядел на удивление дорого для такого места, но Эшер без труда перелез через забор. Узкий двор, как и у леди Итон; его нельзя было назвать неухоженным, но вряд ли ему уделяли много внимания. Комнаты на верхнем и нижнем этажах были обставлены с тяжеловесной крикливой роскошью, снова напомнившей ему кёльнский особняк. Даже узоры на обоях кое-где походили на те, что он видел в Кёльне. Но единственной целью этого дома было показать, что хозяин живет в нем, как и подобает человеку, и даже спит в кровати.
Склеп от неглубокого подвала отделяла стена, проход в ней был скрыт за ящиками, которые Эшер едва сумел сдвинуть. Как и во многих петербургских подвалах, стены здесь были липкими на ощупь, в воздухе витал слабый запах сточных вод. Установленный на козлы гроб оказался пуст.
Когда Эшер легко спрыгнул с забора позади дома номер 12 и выпрямился, оглядывая переулок, из-за угла выступил человек и протянул к нему руку:
— Mein Herr, тысяча извинений…
Он не был похож ни на жандарма, ни на служащего Охранки, поэтому Эшер остановился и подождал, пока незнакомец приблизится к нему. Тот двигался как кавалерист, хотя на вид ему было лет пятьдесят с лишним. В некогда пышных бакенбардах серебрилась седина, мешковатый, хотя и дорогой на вид костюм, такой же помятый и испачканный, как у самого Эшера, скрывал высокую худощавую фигуру, ссутулившуюся под грузом лет.
— Пожалуйста, прошу вас, простите меня, — продолжил немец, отвешивая официальный поклон. — Я не имею отношения к полиции. Я видел, что вы перелезли через забор. Дело в том, что я ищу проживающую в этом доме даму, которая, как я опасаюсь, попала в беду. Я не задаю вопросов, но прошу вас как человека благородного: скажите… вы заходили внутрь?
«Конечно же, нет, за кого вы меня принимаете? За грабителя?» — этот ответ крутился у Эшера на языке, но умоляющее выражение серых глаз незнакомца заставило его передумать. Он спросил:
— Кого вы ищете, mein Herr?
— Мадам Эренберг, — с достоинством ответил немец. — Она… она мой близкий друг. В воскресенье я получил телеграмму, которая испугала меня. Обращаться в полицию я не хочу. О русской полиции ходит слишком много тревожащих слухов. Но когда я прошлым вечером прибыл в Петербург, то узнал, что врач, лечивший мадам от нервного расстройства — именно с ним я должен был встретиться, — так вот, я узнал, что он убит. Теперь оказывается, что ее дом заперт…
— Я имею честь говорить с полковником Зергиусом фон Брюльсбуттелем? — мягко осведомился Эшер.
Тот бросил на него ошарашенный взгляд:
— Jawohl.
* * *
— Он стал вампиром? — прошептала Лидия, чувствуя, как легкие наполняются воздухом, сладким, как тысяча поцелуев. Сознание прояснилось, хотя она по-прежнему не находила в себе сил, чтобы открыть глаза. Но сейчас это не имело никакого значения. В том помещении, где она лежала, царила темнота, и рядом был Симон.
На щеке она ощутила прикосновение гладких острых ногтей (совсем как у ангела из ее сна).
— Да, сударыня.
— Жаль.
Она сжала его тонкие сильные пальцы, такие знакомые и холодные. Почему-то подумалось, что его руки должны быть еще холоднее… наверное, ее собственные ладони сейчас как две ледышки, хотя сама она ощущала лишь дремотное тепло.
— Значит, он победил? Он отправится к кайзеру…
— Вам не стоит беспокоиться об этом, сударыня.
— Лучше бы я умерла…
— Не переживайте так. Я не позволил бы вам умереть от рук подобного проходимца, да еще и еретика к тому же.
Ее голова снова лежала у него на коленях. Щекой Лидия чувствовала грубую вытершуюся ткань. Ей вспомнился… сон? Во сне ее перенесли в узкую монашескую келью где-то в подземельях. Когда она открыла глаза (или подумала, что открыла), то в тусклом свете лампы, пробивающемся сквозь смотровое окошко, увидела, как Исидро надевает черную монашескую рясу, извлеченную из какой-то погребальной ниши, всю в пыли и паутине; полуистлевшая ткань расползалась под его пальцами. Его рубаха и брюки аккуратной стопкой лежали на полу у двери кельи — Лидия еще удивилась, почему он положил их именно туда. Она не знала, хватит ли ей сил, чтобы переодеться, но потом вспомнила о Текселе и сказала себе, что силы найдутся.
За этим воспоминанием пришли другие.
— Она мертва, — шепнула Лидия. — Ирэн. Леди Итон. Мне так жаль, Симон. Он сказал… По его словам выходило, что ее убила Петронилла.
Он отвел взгляд и ничего не ответил. Лидия снова заговорила:
— Мне так жаль.
— Я не ожидал ничего другого. Не стоит об этом.
— Вы проделали долгий путь. Так что стоит.
Джейме рассказал ей и о найденных в жестяной коробке пальцах Ирэн, и о том, что исчезнувшая женщина была дорога Симону, хотя и не уточнил, откуда ему это известно. Насколько Лидия знала Исидро, сам испанец никогда не стал бы откровенничать на такие темы.
— В конечном счете все это не имеет значения.
— Тексель хотел, чтобы леди Ирэн сделала его вампиром, — пробормотала она. — Но он так и не додумался, как принудить ее, да еще и самому при этом не погибнуть. Думаю, поэтому Петронилла ее и убила. Чтобы он не успел ничего придумать. Вот почему вы сказали, что между человеком и бессмертным не бывает дружбы? Потому что меня могли использовать…
— Точно так же, как вас использовал я, — напомнил он с едва уловимой ноткой веселья в голосе. — Когда мне понадобилось подчинить Джеймса. Сударыня, было бы лучше, если бы мертвые окончательно умерли, а живые оставались с живыми. В любом случае, с его стороны было величайшей глупостью связаться с Ирэн или, если уж на то пошло, с Петрониллой. Чтобы стать вампиром, птенцу нужна не только кровь. Джеймс видел, что произошло с теми двумя несчастными, которые почти ничего не знали о своем состоянии и потому не искали убежища, куда не попадал бы свет. Да вы и сами это поняли, поговорив с малышкой Женей. Если он думает, что Петронилла обучит его всем тонкостям, о которых он не имеет ни малейшего представления, и покажет, что значит быть вампиром, он глубоко заблуждается. Очевидно, он полагает, что знает о вампирах все, поскольку наблюдал за Тайссом и его экспериментами. Но до сих пор Петронилла была единственным вампиром, с которым ему доводилось говорить. Нашему племени нельзя доверять.
— Остальные ведь уже уехали? Я о петербургских вампирах.
Она содрогнулась при воспоминании о бледных лицах, светящихся в темноте за выбитыми окнами флигеля. О той чудовищной силе, которая давила на нее, пока она закрывала и запирала двери…
— Думаю, да.
— Вот почему Петронилла выбрала Петербург? Джейми сказал, она создавала птенцов только по весне, когда уже достаточно светло, чтобы они не могли сбежать…
