– Он ещё не пришёл? – наконец спросил Самуил.
– Кто, мой друг? – улыбнулась Юрате. – Так он отсюда и не уходил.
Подошла к огромной иве с раздвоенным стволом, растущей у самого пруда. Коснулась стволов руками, заговорила так тихо, что Самуил ни слова не разбирал. Но всё равно понял, о чём у них разговор – ну, примерно. Как в Тёнси улавливал суть и настроение некоторых диалогов, происходивших поблизости, но обращённых не к нему. Понял, что Юрате и дерево очень рады друг другу. И ещё, что она показывает его дереву. Хвастается им, как добычей – смотри, кого я к тебе привела!
– Ты ему очень нравишься, – наконец сказала Юрате. – Ну, я на это рассчитывала. Деревьям всегда нравятся гости из высших миров. Иди сюда и садись. Он разрешил.
В том месте, где ствол ивы раздваивался, было очень удобное место. Практически кресло. Можно развалиться по-царски, опираясь на ствол. Самуил так и сделал. И натурально обмер от – удовольствия? счастья? восторга? как это вообще называется? Вот это ни с чем не сравнимое чувство, когда тебя любит огромное, сильное, превосходящее твоё понимание существо, и ты это ощущаешь натурально физически, как ветер, тепло, или дождь.
Как назвать, неизвестно, подходящего слова нет даже в родном языке. Но само ощущение Самуилу было знакомо. С тех пор, как однажды в Тёнси у него случился роман.
Он сказал, едва ворочая языком, потому что был сейчас пьянее всех пьяных в городе:
– Спасибо. Ты очень прекрасный. Нет слов.
– Он такой, – подтвердила Юрате. – Лучше всех. Даже в нашей несбывшейся реальности был самый крутой. Ну а здесь-то!..
– В несбывшейся? – Самуил почти протрезвел; ну, насколько это вообще сейчас было возможно. – Так мы всё-таки?..
– Нет, мы не там. Это он с нами здесь. Он очень старое дерево. Для таких нет ничего невозможного. В какую хочешь реальность могут отбросить тень. А этот и другие такие красавцы ухитрились здесь целиком прорасти. Спасибо им! Прихожу, обнимаю, и снова как дома. Может только поэтому я и есть до сих пор. Они держат меня. Нас всех. Помогают. Нет прочнее опор.
Юрате достала одну из подаренных им сигар. Закурила, выпустила облако зеленоватого дыма, и оно, вопреки законам всех мыслимых физик, окутало, как минимум, рощу. А может, чёрт его знает, весь мир.
Подмигнула Самуилу:
– Подарок! Специально сюда пошла, чтобы сигару из мира весёлых духов рядом с ним покурить. И тебя притащила тоже в подарок. Прости!
Самуил много чего хотел ей сказать. Что это на самом деле он получил лучший подарок в мире, и вообще, кому хочешь, тому меня и дари, хоть целиком, хоть кусочками, я не пикну, будь моя воля, остался бы здесь навсегда. Но не смог. Забыл почти все слова. Только выдохнул:
– Хренассе ТХ-19!
– Иногда нам даже здесь кое-что удаётся, – улыбнулась Юрате. – Нас мало, но мы о-го-го.
– «Мы», – повторил Самуил. – Это ты и деревья? И Дана с Артуром?
– Угадал, – согласилась Юрате. – Только не вздумай им говорить.
– Что говорить? А то они сами не…
– Не знают. Такое уж было условие: всё придётся забыть. Не то чтобы кто-то требовал. Просто это работает так. Человек может принадлежать только одной реальности, точка. И память у него должна быть одна. Деревьям в этом смысле проще. Ну и мне.
Зелёный сигарный дым клубился над их головами, поземным туманом тёк по древесным корням и пожухшей траве. Юрате курила сигару из Тёнси и говорила торопливо, то и дело сбиваясь, перебивая сама себя:
– Они потрясающие. Не представляешь, насколько. Семьдесят восемь очень старых деревьев, шестьсот сорок шесть человек. Когда ты – часть реальности, которая тает, становится всё менее вероятной, проще простого согласиться с происходящим, растаять за компанию с ней. Это даже приятно. Ход времени замедляется, причинно-следственные связи путаются, как во сне. Происходит всё больше странных, нелогичных событий, но ты не удивляешься, тебе всё равно. И жизнь тебе по-прежнему нравится, но отстранённо, как, к примеру, кино. Атмосферное, но почти бессюжетное, ничего не потеряешь, если не досмотришь его до конца. Тело становится лёгким, и всё реже хочется есть. И спишь всё дольше, а когда всё-таки просыпаешься, не можешь отличить явь от сна. На самом деле, потрясающий, ни на что не похожий, неописуемый опыт – вместе с реальностью, которой, как вдруг оказалось, не было, исчезать. Я теперь это знаю. В том числе и на собственной шкуре. Я тогда нарочно себя умалила до обычного человека. Мне показалось, так честно. Сохранить не сумела, значит надо быть рядом с ними, стать такой, как они. И вместе исчезнуть, когда придёт срок.
Юрате взмахнула сигарой, словно бы перечёркивая всё, о чём говорила.
– Но не тут-то было! – сказала она. – Эти люди. И эти деревья. Семьдесят восемь деревьев, шестьсот сорок шесть человек. В них столько упрямства и силы, что они наотрез отказались таять. И не просто бла-бла-бла, на словах отказались, а смогли! Жили в исчезающем мире осмысленно, страстно, горько и радостно, во всей полноте. Рядом с ними морок рассеивался, и это здорово замедляло процесс. Но он, зараза такая, всё равно продолжался. Это, знаешь, как снег. При температуре плюс два тает гораздо медленней, чем когда плюс пятнадцать. Но всё равно растает, даже если так и не станет теплей.
Юрате надолго умолкла. Наконец сказала:
– Мы стойко держались. Ух как мы тогда жили! На всю катушку. Мало что во Вселенной может быть красивей. И вдруг появился шанс всё исправить. Наверное. Может быть появился. Сижу же я тут с тобой. Я же есть? Значит шанс тоже есть. Значит работает метод, который я… Нет. Конечно я его не придумала. И не могла. Я, знаешь, так себе дух-хранитель. Совсем молодой дурак. Или дура? Выбрать непросто! Двойственность моей изначальной природы позволяет и так, и так. Зато и сердце у меня, как молодым дуракам положено. Сам видишь, я по уши в наш несбывшийся мир влюблена. Как русалочка в красивого глупого принца, ради которого к людям из моря ушла. Только вместо принца у меня была реальность. С которой можно играть, которую надо любить и хранить. Короче, спасительная идея пришла ко мне явно в награду за то, что наотрез отказалась бросить поломанную игрушку и вернуться домой, к источнику жизни и силы, к тому, кто больше, чем жизнь… Ладно, это сейчас неважно. Может быть снова станет важно однажды. Нескоро. Потом. Факт, что оказалось, мы можем покинуть свой исчезающий мир, стать частью реальности, которая нас отменила. И ещё раз попробовать передолбать всё по-своему. Заново. Изнутри.
Самуил сидел на дереве, переполненный его любовью, пьяный от дыма сигары из Тёнси, которые сильнее шибают в голову, когда их рядом курит кто-то другой, растерянный, как после самого первого Перехода, бесконечно счастливый и бесконечно же неприкаянный, даже сам себе сейчас немного чужой. Слушал голос Юрате, с трудом узнавал слова, словно язык ещё толком не выучил. И одновременно явственно, как кинофильм на экране, видел улицы города, его разноцветные крыши, небо в тучах, стволы деревьев, лица людей, которые о чём-то говорят, соглашаются, спорят, плачут, смеются и обнимаются, курят, пускают по кругу флягу, кто-то восклицает: «Котики хренова Шрёдингера это теперь мы!» Как дождь барабанит по стеклянному куполу, как ветер швыряет им под ноги рыжие листья платанов, как от вокзальных перронов медленно один за другим отъезжают пассажирские поезда. В каждом только один пассажир. Без билета до станции назначения, без надежды, без багажа. Но как они друг другу улыбаются на прощание! Как сияют глаза! Словно это не люди, а весёлые духи из Тёнси. Которые, в сущности, никакие не духи. А люди. Самое лучшее, что может вырасти из людей.
– Поезда, – сказал он вслух, сам не зная зачем. И повторил: – Поезда.
– А, – улыбнулась Юрате. – Ты увидел? Он тебе показал? Скажи, красивые?
– Даже красивее, чем наши, – подтвердил Самуил.
– Спасибо. Я люблю комплименты. Но никто не умеет их делать. А у тебя получилось. Галантный ты кавалер!
