Справа, метрах в трехстах, теплилось окошко жилого дома. Сквозь пришторенные занавески я увидел чью-то сгорбленную фигуру, прилипшую к подоконнику.
Кто-то смотрел в мою сторону, пытаясь различить во мгле источник шума.
Никогда не думал, что сумею так обрадоваться при виде дряхлой деревенской избы с неизвестными обитателями.
Дрожа от пронизывающего холода, я постучался в двери одинокого дома.
— Кто? — откликнулся слабый старческий голос.
— Э-э-э, — я вдруг растерялся, не зная, что ответить на этот простой вопрос. Обычно, чтобы успокоить хозяев дома, говорят: «Свои», — но в данном случае это было бы явным обманом. А представляться по всей форме, как на светском рауте или на собеседовании в фирме, в подобных условиях было бы неестественно.
— Эй, ты там? — не услышав моего ответа, полюбопытствовал голос.
— Я тут, — пробормотал я.
— Ась? — не расслышали с той стороны. — Чего пришел-то? Чего надо?
Я пожал плечами. Надо-то мне было много чего: поесть, попить, поспать. Запасное колесо надо.
— Откройте дверь, пожалуйста! Холодно тут, — невпопад ответил я.
За дверью, наверное, удивились. Последовала пауза, потом стукнула щеколда, и дверь, скрипнув, приоткрылась сантиметра на три. Тусклый свет, горящий в сенях, осветил крыльцо. Я заметил, что мои джинсы и руки изгвазданы в земле — не знаю, когда и где я умудрился так замараться.
А вот лица хозяина мне по-прежнему не было видно. Он стоял спиной к свету, укрываясь за притолокой.
Сбиваясь и перескакивая с пятого на десятое, я попытался объяснить ситуацию: ехал, подрезали, пробил колесо, заблудился. Впервые за всю жизнь мне приходилось выступать в роли просителя, из тех, которым так «пить хочется, что аж переночевать негде». И это, конечно, удручало.
Я пытался примерить на себя обстоятельства, в которых оказался хозяин… Или хозяйка? Ни черта в этой темноте не разберешь, а голос из щели в двери шел какой-то неопределенный в смысле гендерной принадлежности. Просто по-стариковски тихий, дребезжащий голос.
Пустил бы я сам переночевать в дом неизвестно кого — чумазого лошка с улицы, припершегося без спроса среди ночи? В городе, в своей квартире я бы однозначно ответил — нет. Но теперь, проскитавшись несколько часов по сырому осеннему лесу ночью, уставший, замерзший и голодный… Остается надеяться, что в этом деревенском доме живут люди поумнее и помилосерднее меня — мизантропа, эгоиста и горожанина.
— Заходи давай. Здесь переночуешь, — сказал хозяин избы, открывая дверь шире и впуская меня в сени.
Бинго! В этой деревне еще не забыли, что такое настоящий гуманизм.
— Заходи, а то избу выстудишь! И правда, холодно нынче, — велел хозяин. Мне даже показалось, что в голосе его звякнули довольные нотки, как будто моя просьба его не только не напрягла, но обрадовала.
Я счистил грязь с кроссовок, поскребя ими о порог и вошел.
И обнаружил, что все это время общался все-таки с хозяйкой. Дряхлое, сгорбленное существо принадлежало, скорее, к женскому роду, хотя надеты на ней были какие-то теплые лыжные штаны с начесом и клетчатая мужская рубаха. Но голову она повязала платком — цветастым, ситцевым. Серый пуховый лежал у бабки на плечах.
Если б я не испытывал к этой старой женщине острого чувства благодарности за то, что она пустила меня в дом, я б, наверное, испугался. Внешностью она, говоря по правде, мало отличалась от какой-нибудь киношной Бабы-яги: толстый нос крючком, беззубый и почти безгубый провалившийся рот, брови седыми клочьями над бесцветными подслеповатыми глазами и печально обвисшие пустые мешочки щек, испещренные морщинами, как измятая оберточная бумага.
Да и дом, запущенный и грязноватый, мог послужить неплохой декорацией для фильмов ужасов. При виде гнилых углов, затянутых паутиной, и ржавых вил, лопат и косы, стоящих за дверью, мне стало не по себе.
— А чёй-то один ты сегодня? — поинтересовалась бабка. Наверное, все-таки спутала меня с кем-то старая. Да есть ли смысл лезть с объяснениями? Похоже, она не только подслеповата, но и на ухо туга.
— Чего встал-то, как не родной? Проходи! — сказала бабка и открыла передо мной обитую рваной узорчатой клеенкой дверь в теплую половину избы.
Я вошел — стукнувшись лбом о низкую притолоку так, что в голове загудело. Зашипев от боли, принялся растирать ушиб, а бабка спокойно прокомментировала из-за моей спины:
— Кланяться надо, в дом заходя.
Вошла, пригнувшись, и перекрестилась на потемневшие лики икон в углу. Я пожал плечами и поклонился тем же иконам — на всякий случай.
— Ну что? Вечерять будешь? — спросила бабка. — Хлебушек есть и молоко.
Откуда-то из-за печи она достала открытый пакет «Домика в деревне» и поставила на стол рядом с граненым стаканом мутного зеленоватого стекла. «Привет от цивилизации», — подумал я, внутренне содрогаясь. Но за стол сел и угощение принял — не отказываться же.
* * *
Старуха отвела мне для сна угол за печкой, отгороженный фанерными стенами от основного помещения. В этом закутке стояла старинная деревянная кровать с матрасом и множеством подушек. И, хотя постель оказалась сыровата, а от одеяла попахивало псиной, я так устал, что заснул почти сразу, как только принял горизонтальное положение. Закрыв глаза, сквозь дрему слушал напевное бормотание бабки перед иконами и чуял легкий запах горящих свечей.
«Надеюсь, она не подпалит дом», — подумал я, медленно погружаясь в тяжелый, мертвый сон без сновидений.
«Господи, прости, Господи, помилуй, Господи, избави от лукавого… Упокой, Господи, души рабы Твоей грешной, Елизаветы, и раба Твоего грешного, Леонтия, царство небесное…» — шептала бабка за тонкой перегородкой и еще зачем-то скребла и царапала ногтями по фанерному листу.
А может быть, это и не она была? Может быть, что-то еще находилось в доме, о чем я не знал?
Понятия не имею. Я заснул.
Проснулся я от грохота. Вскочил, не разбирая спросонья, где нахожусь и что происходит. Выглянул в комнату — свечи перед иконами уже оплыли, и один крохотный огонек плясал в лужице воска, того гляди — захлебнется. Бабки в комнате не оказалось.
А стучали за стенкой, с улицы.
Пошатываясь и зевая, я подошел к низенькому оконцу, взглянуть, что там творится.
И обалдел.
Напротив дома в ночи стояла толпа — целая процессия с факелами. Мужчины и женщины. Все молодые или среднего возраста, ни одного старика, подростка, ребенка. И все одеты как-то чудно. В темноте особых подробностей было не разобрать, но мысль о массовке для кинофильма в стиле советского ретро посетила меня, наверное, неспроста.
