Весёлая музыка оттеняла завуалированно трагическую обречённость в глазах почтенной публики, которая состояла из весьма разных прослоек — от «старой» буржуазии, косившей под мелких соцслужащих, до нэпманов, коммерсантов и совсем уж уголовников и пролетариев. Дамы были разодеты по последних «парижских» модах, обязательно с перьями на платьях и мушками на густо напудренных физиономиях. Мужчины же были по-разному: от строгих костюмов и полуфраков до русских косовороток и сапог с высокими голенищами. И вся эта публика ела, пила, пыхтела папиросками и заливалась хохотом. Гремела музыка. Народ гулял, как в последний раз. Так, как умеют гулять только на Руси.
Тем временем нам принесли заказ и спиртное, и мы налегли на угощение.
Примерно полчаса мы люто игнорировали все эти пляски и песни, усиленно поглощая деликатесы.
— У меня тост, — сыто откинувшись на подушки диванчика, объявил Гришка, — предлагаю выпить за нашу агитбригаду! Ведь только проводя суровую и беспощадную идеологическую войну против суеверий и религиозных предрассудков, мы можем себе позволить эту ногу кабана в можжевеловом соусе и чесночные колбаски! И даже медальоны из дикого оленя!
— За агитбригаду культстроителей коммунизма! — одобрительно поддержал его Зёзик. — За нас!
Все весело чокнулись и дружно выпили.
Я хоть и пил шампанское, но пили мы много, а я не отставал от товарищей.
Хмель ударил в голову. Теперь даже подзатасканные дамы из подтанцовки кафешантана воспринимались как вполне даже симпатичные и миловидные женщины.
В кафешантан вошла новая девица, в шелковом коротком платье с пайетками и с заниженной, по моде, талией. На руках у неё красовались длинные чёрные перчатки, волосы её были уложены крупными волнами, а на шее красовалась длинная нитка жемчуга. Глаза и губы дамы были столь густо и ярко накрашены, что, казалось, она сошла с экрана чёрно-белого кино.
Она присела за столик, официант поднёс ей стакан зельтерской и какой-то салат, в котором она принялась вяло ковыряться, поминутно обводя томным взглядом посетителей кафешантана.
— Гля, какая Афродита! — восхищённо присвистнул Зёзик, — вот я бы её щя…
Но что он её «щя», Зёзик так и не договорил, мечтательно умолк на полуслове, пожирая девицу плотоядным взглядом.
— Да она на тебя даже не посмотрит, — беззлобно поддел его прямолинейный Караулов. — Такая краля.
— Ага, не в коня корм, — поддакнул Жорж и со смаком откусил свиной колбаски.
А у меня взыграл хмель пополам с гормонами. Потому что ничем другим объяснить то, что я дальше отчебучил, нельзя.
— Мужики! — сказал я, икнув, — ставлю червонец, что она будет моя!
— Да ты совсем с ума сошел, Генка! — хохотнул Гришка! — во даёт!
— Ну, а пусть! — не поддержал его Жорж, — ставлю тоже червонец, Генка, что она тебя отбреет за пару минут!
— И я ставлю! — включился Зёзик. — Что отбреет!
— Не отбреет!
— А вот и посмотрим! — заспорили мужики.
— Да вы что! — попытался внять голосу их разума Гришка, — откуда у пацана из трудовой школы такие деньги? Чем он их вам отдавать потом будет?
— А нечего мазу бросать, если так! — проворчал Зёзик и отхлебнул пива, которым он запивал водку.
Сделали ставки.
Чуть покачиваясь, я направился к девице.
— Девушка! Уже час я сижу и придумываю повод с вами познакомиться! — с обаятельной улыбкой заявил я, подойдя к столику вплотную, — но можно я хотя бы закажу вам чего-нибудь выпить?
— Даже не знаю… — явно растерялась она, окинув брезгливым взглядом мой неприхотливый наряд воспитанника трудовой школы.
— Да это я со съемок только вернулся. Не успел переодеться. В кино я снимаюсь, — на голубом глазу соврал я, — сами же знаете, какой там плотный график. Ведь вы же тоже снимаетесь в кино?
— Н-нет, — растерялась она. Взгляд её мгновенно преобразился на заинтересованный.
— Ужасно! — покачал головой я, — живёте с такой красотой и не снимались в кино! Я завтра же поговорю с режиссером! У нас как раз есть одна главная женская роль! Если позволите. Вы же позволите?
— Д-да, — пробормотала она, хлопая густо накрашенными ресницами.
— Нельзя лишать человечество права на счастье, — продолжал напирать я, — Они должны увидеть вас в этом фильме!
— А что за фильм? — оживилась девица и аж заёрзала на стуле.
— «Звёздные войны», — важно ответил я и добавил, — А можно я просто посижу пару минут здесь рядом с вами и помечтаю, что мы знакомы? Зато мне все в этом ресторане будут завидовать.
Девица хихикнула, и я тут же уселся рядом и сказал:
— Ваших родителей нужно объявить народными героями за то, что они создали такую восхитительную красоту! Так как вас зовут, вы говорите?
— Изабелла, — томно проворковала она.
Угум, она такая же Изабелла, как я Фердинанд Арагонский. Какая-нибудь Маруся или Оксана, — мелькнула молнией в голове мысль, но была тут же благополучно забыта.
А потом понеслось — я засыпал девицу комплементами, она млела и улыбалась. Я заказал нам выпить, и мы вполне мило болтали — арсенал пикаперского съема работал и в этом времени.
Нужно ли говорить, что это пари я выиграл и ночной кастинг на главную роль «Звёздных войн» прошёл дома у Изабеллы?
А вот утро не задалось. В школьной столовой пахло подгоревшим молоком, рыбьим жиром и щами из кислой капусты. Я сидел за столом и вяло ковырял пшённую кашу. Молочную. С пенками. Такую я ещё с детского сада моей прошлой жизни ненавижу.
Мерзость какая!
Голова болела невыносимо, гудела точно колокол в грозу.
Та, последняя бутылка шампанского явно была лишней. Жаль. Я привык ориентироваться на свой взрослый организм, каким был до попадания. А тельце этого мальчика явно не приспособлено для таких излияний. И даже молодость, и здоровье здесь не помогают. В будущем, нужно это учитывать.
Божечки, как же болит голова. И тошнит ужасно.
Я схватил стакан с напитком и глотнул. Тягучая сладко-приторная жидкость чуть не полилась обратно. Какао! Усилием воли я еле сдержал рвотный порыв.
А потом несколько минут сидел, пытаясь унять тошноту и головокружение. Что же всё так плохо-то, а?
— Капустин! — раздался над головой громкий и энергично-бодрый голос.
Я сдержал стон. Что же так орать-то?
— Ты почему пропустил воскресник?
Я поднял голову. Передо мной стоял Чуня.
— Ты вернулся вчера с агитбригадой, я узнавал, а потом где-то целых полдня шлялся. Не пришел на воскресник! А потом, вместо того, чтобы вечером репетировать, ты где-то прохлаждался! Ты подвёл нас, Капустин! Ты — саботажник и мироед!
— Отстань, — тихо и угрожающе сказал я, пытаясь унять невыносимый звон в ушах.
— Что-о-о? — заверещал Чуня и от этого звука стол перед моими глазами закрутился, как на карусели. Поспешно я прикрыл глаза, ожидая, пока взбесившийся вестибулярный аппарат придёт в норму.
— Я с тобой разговариваю! Встань, гнида! — завизжал Чуня и шарпнул меня за воротник.
У меня от злости аж в глазах потемнело, я и не опомнился, как подскочил из-за стола и нахлобучил тарелку с ненавистной пшёнкой прямо уроду на голову.
— Приятного аппетита, — прихрипел я и, борясь с новым приступом тошноты, быстро вышел из столовой, оставив Чуню обтекать, а остальных воспитанников замереть в шоке.
На улице дул пронзительный ветер, я поднял воротник. Тошнота начала уходить. Свежий воздух привёл меня в себя. Стало легче. Почти хорошо. Идти в спальни не хотелось. Как подумаю, что там толпа народу — сразу опять тошнить начинает. В общем, я сейчас не в духе и видеть юных пионэров не желаю.
Зябко поёжившись я направился к кустам жимолости, которая, даже уронив листву, оставалась достаточно густой. Там, где-то была лавочка и я намеревался хоть полчасика попробовать подрыхнуть.
Но только-только я примостился на этой лавочке, как сверху раздался голос:
— Капустин! За нарушение дисциплины и нападение на товарища тебе надлежит пойти в изолятор, до решения СТК.
